Поступь хаоса

На облучке рядом лежал дробовик. Ну, лежит себе и лежит, где положили, там он и того.

– Корова! – орал вдалеке Мэнчи.

– Телеги-т они обходят, – сказал возница. – А вот пехом н’безопасно, нет. Раздавят в лепешку-ть.

И опять оставил рот. Его Шум, почти погребенный подо всем этим Здесь от стада, говорил ровно то же, што и язык. Я очень старался не думать кое-какие определенные слова – так старался, што у меня уже голова начинала болеть.

– М’гу вас подбросить через ент вот все, – сказал он. – Еж’ли желаете.

Он махнул рукой на дорогу, которая вся целиком исчезла под волной текущего через нее стада. Мне даже в голову еще не успело прийти, што они нам перекрыли весь путь, но на такое посмотришь – и сразу как-то не хочется лезть под копыта.

Я уже и собственный рот открыл што-нить сказать, не важно даже што, лишь бы только поскорее от него убраться, но тут случилось кое-што совершенно неожиданное.

– Я’т Хильди, – выдала вдруг Виола. – А енто вот Бен.

Это она в меня ткнула.

– Чего? – гавкнул я, почти как Мэнчи.

– Уилф, – сказал он Виоле, и до меня только через секунду дошло, што это он свое имя назвал.

– Здрасть, Уилф, – продолжала Виола, и голос у нее был совсем не ее, вот ни капельки, у нее изо рта прямо целый новый голос звучал, то растягиваясь, то укорачиваясь, сворачиваясь и разворачиваясь, и чем больше она говорила, тем меньше похожа была на себя.

А больше – на Уилфа.

– Мы’ть из Фарбранча. А ты откудова’ть?

Он ткнул большим пальцем куда-то себе за плечо:

– Бар Виста. Еду’ть в Брокли Фоллс за пр’пасами.

– Ент нам повезло, стал б’ть, – кивнула Виола. – Мы тожа в Брокли Фоллс.

От всего этого у меня голова только пуще разболелась. Я даже за виски схватился, словно хотел не выпустить Шум наружу, не дать всем неправильным штукам внутри выплеснуться разом в мир. К счастью, песня Здесь утопила всех нас в приливе звука – оставалось только плыть в нем.

– Дык запрыгивайте, – пожал плечами Уилф.

– Д’вай, Бен. – Виола зашагала к задку телеги и кинула мешок внутрь. – Уилф ж’лает нас подвезть.

Она залезла, Уилф щелкнул поводьями своих быков, тронулся с места, а на меня, проезжая, даже не взглянул. Я так и стоял на обочине весь в изумлении. Мимо меня неторопливо проехала Виола, махая рукой, веля скорее лезть унутрь. Выбора у меня ведь не было, да? Я догнал их и влез.

Усевшись рядом, я так и вытаращился на нее: челюсть чуть не до лодыжек отвисла.

– Ты чего вообще творишь? – прошипел я, считайте што шепотом.

– Тсссс! – Она оглянулась через плечо на Уилфа, но, судя по тому, што творилось у него в Шуме, он уже забыл, што кого-то подобрал посреди дороги.

– Не знаю, – выдохнула она мне в самое ухо. – Просто импровизирую.

– Чего импровизируешь?

– Если мы доберемся до той стороны стада, оно окажется между нами и армией, так?

Это мне в голову почему-то не пришло.

– Но делаешь-то ты што? При чем тут вообще Хильди и Бен?

– У него ружье, видел? – она снова проверила, как там Уилф. – И ты сам говорил, как реагируют люди, когда узнают, что ты… из одного места. Просто пришло в голову – и вот.

– Но ты говорила его голосом.

– Не слишком хорошо вообще-то.

– Достаточно хорошо! – Я от восторга даже забыл, што нужно тишить.

– Тихо ты! – Она подождала немного, но, учитывая звуковой вал от приближавшегося с каждой секундой стада созданий и явно неблестящий интеллект Уилфа, мы с тем же успехом могли разговаривать и в полный голос.

– Как ты это делаешь? – не унимался я: изумление так и хлестало из меня, окатывая ее с головы до ног.

– Это просто ложь, Тодд. – На сей раз она замахала на меня руками: тише уже! – Вы што, тут никогда не врете?

Нет, конечно, мы тут иногда врем. Новый свет и город, из которого я родом (имя не произносим и даже не думаем), – вообще одна большая сплошная ложь. Но это другое. Я уже говорил, мужчины все время врут: самим себе, другим мужчинам, миру в целом… но как ее различить, когда ложь – только ниточка в клубке других лжей и правд, непрестанно порхающих вокруг твоей головы? Все знают, што ты врешь, но и сами они тоже врут, так што какая разница? Што это меняет? Это просто струя в реке, имя которой мужчина, часть его Шума. Иногда ее можно увидеть, выделить, отделить от всего остального, а иногда – нет.


Но когда мужчина врет, он от этого не перестает быть самим собой.

А о Виоле я знаю только то, што она говорит. Единственная правда, которая у меня о ней есть, – это та, што выходит у нее изо рта, и вот секунду назад она сказала, што она Хильди, а я Бен, и мы с ней оба из Фарбранча, и говорила при этом, как Уилф (хотя он сам ни разу не оттуда), и это как будто вдруг стало правдой, все это, и мир на мгновение изменился, вот на эту самую секунду он стал весь сделан из Виолиного голоса, который не описывал вещи, он их создавал, он делал нас другими просто потому, што говорил об этом.

О, моя голова…

– Тодд! Тодд! – Мэнчи вдруг объявился позади телеги и теперь радостно таращился на нас из-под ног. – Тодд!

– Вот дерьмо, – выразительно сказала Виола.

Я соскочил с телеги, сграбастал его, зажал морду и поскорее взгромоздился обратно.

– Тд? – поинтересовался он через закрытую пасть.

– Тихо, Мэнчи, – приказал я.

– Вряд ли это еще имеет смысл, – неожиданно громко сказала Виола.

Я поднял голову.

– Крв! – сообщил Мэнчи.

Мимо нас шло создание. Мы вступили в стадо. Вступили в песню.

И на какое-то время я начисто забыл про правду, про ложь и про все остальное.

Я никогда не видел моря, только на видаках. Озер в моих родных краях тоже не было, только река и болото. Говорят, там раньше были и лодки, но уже не при мне.

Но ежели бы мне нужно было вообразить себе море, я вообразил бы што-то подобное. Стадо окружало нас со всех сторон, вбирая всё, оставляя лишь небо и нас. Оно обтекало нас, как остров в потоке, иногда обращая внимание, но в основном видя только себя и песню Здесь, которая отсюда, изнутри, так громка, што на время забирает всякую власть над твоим телом, давая сердцу силы биться, а легким – дышать.

Вскоре я уже забыл о Уилфе и о… обо всем остальном, о чем я там думал, и просто лежал в колыбели телеги и смотрел, как стадо течет мимо, как создания сопят вокруг, щиплют траву, толкаются рогами, и среди них есть малыши и старые быки, и те, што повыше, и те, што пониже, и у кого-то шрамы, а у кого-то шерсть клоками.

Виола лежала рядом, и Мэнчи тоже, и его маленький собачий умишко был переполнен всем этим, и он просто смотрел, вывалив из пасти язык, как мимо плывет великое стадо, потихоньку, полегоньку, и Уилф везет нас через равнину, и в мире нет больше вообще ничего.

Есть только вот это.

Я устремил взгляд на Виолу, и она смотрела на меня, и просто улыбалась, и качала головой, и вытирала воду с глаз.

Здесь.

Мы здесь и больше нигде.

Потому што нет никакого где-то – осталось лишь здесь.

– Стало быть, этот… Аарон, – сказала спустя много времени Виола – очень тихо, и я сразу понял, почему она вспомнила его именно сейчас.

Внутри Сейчас так безопасно, што можно говорить даже о самых жутких вещах.

– Да?

Небольшое семейство созданий провальсировало позади телеги: ма-создание подтолкнула носом вперед любопытного малыша-создание, который с интересом таращился на нас.

Виола медленно повернулась ко мне:

– Аарон был ваш святой человек?

Я кивнул:

– Единственный и неповторимый.

– А о чем он проповедовал?

– Обычные дела. Адский пламень. Вечное проклятие. Суд.

Она внимательно смотрела на меня:

– Не уверена, што они такие уж обычные, Тодд.

– Он верил, што мы живем в последние дни, – пожал плечами я. – И кто скажет, што он не прав?

Она покачала головой:

– Наш проповедник, на корабле, был не такой. Пастор Марк. Он был добрый. Дружелюбный. И у него вечно казалось, что все будет хорошо.

Я фыркнул: