Поступь хаоса

– Нам пора. – Я уже шарил в поисках рюкзака.

– Это армия? – Виола кинулась внутрь за мешком.

– Армия! – бухнул Мэнчи.

– Не знаю, – сказал я. – Может быть.

– А вдруг это следующее поселение? – Виола снова была рядом, надевая лямку на плечи. – Мы уже не слишком далеко от него.

– Тогда почему мы не слышали их, когда только пришли сюда?

Она прикусила губу:

– Черт.

– Ага, – согласился я. – Он самый.

Так вторая ночь после Фарбранча прошла на манер первой. Мы бежали во тьме, включая фонарики, когда без них было совсем никак, и старались не думать никаких мыслей. Еще до восхода река ушла от равнин в новую небольшую долину навроде фарбранчевской, и наверняка это был Пылающий маяк, или как его там, так што, видать, и в этой стороне все-таки живут люди.

У них тоже были сады и даже поля с пшеницей, хотя и не такие ухоженные, как в Фарбранче. К счастью для нас, основная часть города располагалась на вершине холма, по обеим сторонам от дороги побольше – видимо, того, левого ответвления, по которому мы с самого начала не пошли: пять или шесть зданий, большинству из которых не помешал бы свежий слой краски. С нашей стороны, у реки, виднелись разве што несколько лодок и траченых червями пристаней, и лодочных сараев, или што там еще можно построить у проточной воды.

Просить помощи было нельзя. Даже если нам ее дадут, за нами армия, не забыли? Надо бы их предупредить, конечно, а ну как они там все больше похожи на Мэтью Лайла, чем на Хильди? И што, если, предупредив, мы как раз и наведем на них армию, потому што сразу окажемся во всехнем Шуме? И што, если поселенцы поймут, што армия идет за нами, и тут же нас им преспокойненько выдадут?

Но предупредить-то надо, нет?

Но што, если мы же от этого первыми и пострадаем?

Но…

Видите? Вот как на такие вопрошания отвечать?

Потому-то мы и пробрались через поселение, аки тати, перебегая от склада к складу, прячась из виду города на холме, пережидая тихо, как мыши, когда тощая женщина понесла корзину в курятник под деревьями. Маяк, или как его там, был невелик, так што мы просочились насквозь еще до того, как солнце толком взошло, и вышли на ту сторону и на дорогу, будто и не было никакого города, не случилось, даже для нас самих.

– Ну, с городом всё, – прошептала Виола, когда мы на ходу проводили его взглядами за поворот. – Мы, наверное, так никогда и не узнаем, как же он на самом деле назывался.

– Чего мы точно не знаем, так это што нас ждет впереди, – шепотом ответил я.

– Мы будем идти, пока не придем в Убежище.

– А потом што?

Она промолчала.

– Убежище, – повторил я. – Больно много веры в этом слове.

– Там должно что-то быть, Тодд, – возразила она довольно мрачно. – Там просто обязано что-то быть.

Я молчал пару секунд, потом вздохнул:

– Вот и узнаем.

Настало новое утро. Дважды мы видели на дороге мужчин с запряжными телегами. Оба раза прятались в лесу. Виола зажимала Мэнчи пасть, а я не пускал в Шум ни единой мысли о Прентисстауне, пока они нас не миновали.

Шли часы, ничего не менялось. Никаких больше шепотов армии – если это, конечно, была она. Выяснять это точно мы все одно не собирались. Утро перевалило за полдень, когда мы увидали новое поселение высоко на далеком холме. Мы и сами как раз подымались на холм – другой, поменьше; река слегка водопадила, но в отдалении снова разливалась – судя по всему, по равнине, которую нам предстояло пересечь.

Виола с минуту пялилась в бинок на поселение, потом передала аппарат мне. Десять-пятнадцать домов, но даже на таком расстоянии видно, што все обшарпанные и ветхие.

– Ничего не понимаю, – пробормотала она, – по обычной схеме развития поселений натуральное сельское хозяйство уже давно должно было закончиться – годы назад. И торговля явно существует. Тогда почему здесь до сих пор столько междоусобной борьбы?

– Ты ведь на самом деле ничего не знаешь о жизни поселенцев, да? – невинно поинтересовался я, только чуть-чуть подтрунивая.

Ну совсем чуть-чуть.

Она поджала губы.

– Нам это рассказывали в школе. Я с пяти лет училась тому, как организовать успешную колонию.

– Школа – это тебе не жизнь.

– Что, правда? – она изобразила крайнюю степень удивления.

– Да вот представь себе! – отбрил я. – Некоторые тут выживали со всех сил, а не в книжках про натуральское хозяйство читали.

– Натуральное! Сельское!


– Какая разница. – Я зашагал дальше.

– Мы тебя кое-чему научим, когда мой корабль прилетит, – пробурчала она, топая за мной следом. – Уж можешь быть уверен.

– А мы, тупые варвары, не иначе как в очередь выстроимся, штобы благодарно расцеловать ваши задние фасады! – огрызнулся я, причем Шум выдал на-гора отнюдь не «задние фасады».

– Да, выстроитесь! – почти крикнула она. – У вас отлично получилось повернуть время вспять и устроить новые темные века. Когда мы долетим сюда, вы узнаете, как нужно переселяться на другие планеты!

– До этого еще семь месяцев, – небрежно заметил я. – Успеешь насмотреться, как живут настоящие люди.

– Тодд! – Мэнчи гавкнул так внезапно, што мы оба подскочили, и припустил вперед по дороге.

– Мэнчи! – заорал я. – А ну назад!

И тут мы оба услышали это.





22

Уилф и море штук




Очень странно. Шум, но почти бессловесный, поднимался на холм впереди и катился вниз, одномысленный, но говорящий легионами, будто тысячи голосов пели одну песню.

Да.

Пели.

– Что это такое? – Виола была напугана не меньше моего. – Это же не армия, нет? Как они могли оказаться впереди нас?

– Тодд! – лаял Мэнчи с вершины холма дальше по дороге. – Коровы! Гигантские коровы!

У Виолы отвалилась челюсть:

– Гигантские коровы?!

– Без понятия, – бросил я и помчался вперед, к Мэнчи.

Потому што звук…

Господи, как же это описать?

Так могли бы звучать звезды. Или луны. Но не горы. Слишком текуче для гор. Звук такой, будто одна планета поет другой, высоко, и просторно, и на разные голоса, и все начинают с разных нот и скользят вниз, к другим разным нотам, но все вместе вьют одну веревку звука, печальную, но не печальную, медленную, но не медленную, и все поют только одно слово.

Одно слово.

Мы взбежали на холм, и новая равнина раскатилась перед нами. Река прыгала ей навстречу, падала вниз и бежала насквозь, словно серебряная жила через камень, – по всей равнине, а с одного берега на другой, там, далеко, шли создания.

Создания, каких я никогда в жизни не видел, и даже ничего похожего.

Огромные, футов двенадцати в высоту, покрытые лохматой серебристой шерстью, с толстыми пушистыми хвостами с одного конца тулова и парой изогнутых белых рогов – с другого. Рогов, торчащих прямо изо лба. И с длинными шеями, клонящимися с широких плеч прямо к равнинной траве, и с такими большими губами, которыми они ее обирали, идучи по сухой земле, или хлебали воду, когда пересекали реку. И их были тысячи, тысячи тянулись от горизонта справа до горизонта слева, и весь их Шум пел одно-единственное слово, в разное время и на разные ноты, но оно связывало их всех вместе, сшивало в единую группу, пока они шли по равнине.

– Здесь, – сказала откуда-то сбоку Виола. – Они поют «здесь».

Они пели здесь. Перебрасывали друг другу в своем многоголосом Шуме.

Я здесь. Мы здесь. Мы идем здесь. Здесь это все, што важно.

Это…

Можно я скажу?

Это было как песня семьи, в которой все всегда хорошо, песня принадлежности, которая делала тебя частью просто по факту того, што ты ее слышал, песня, которая всегда будет с тобой, будет заботиться о тебе и никогда не оставит. Если у тебя есть сердце, оно от этого разобьется. Если твое сердце разбито, она исцелит его. Это… ох.

Я посмотрел на Виолу: она закрывала рот ладонью, а глаза у нее были мокрые, но сквозь пальцы я видел улыбку и уже открыл рот заговорить…

– Вы туточки пехом-то далече не уйдете, – сказал совершенно другой голос слева.

Мы крутанулись туда, рука сама прыгнула к ножу. Человек на пустой телеге, запряженной парой волов, смотрел на нас с боковой дорожки. Челюсть у него висела вниз, словно он забыл закрыть рот.