Тоннель без света в конце (СИ)

Дрожа от холода и ужаса, я пополз куда-то в кромешной тьме. Нащупал стену, сел к ней спиной и замер. Что теперь делать? Как выбраться? Как выйти отсюда? Что за звуки были позади, обвал? И кто преследовал меня, неужто сам дьявол?
Нельзя вот так сидеть, надо двигаться, согреваться. Но я не мог найти силы подняться, только крепче обнимал себя и вжимался в угол. Мне чудились шаги, чудилось, что меня вот-вот кто-то схватит ледяными костлявыми руками за шею. Казалось, что сейчас моих волос кто-то коснётся…
Я сдохну здесь. Присоединюсь к Литвину или как его там. Интересно, для меня тоже сделают памятное место? Назовут ли этот зал гротом имени Матвея Воскресенского?
Вряд ли. Я ведь для пещер ничего не сделал. В спасательных работах не участвовал. Я даже собственную мать спасти не смог.
Мне вдруг стало жарко. А вот думать удавалось с трудом, глаза слипались. Уже было плевать, что за жуткую фигуру я увидел в коридоре, случился ли обвал и найдут ли меня друзья. Темнота вокруг меня, темнота в моём сознании.
========== Часть 2 ==========
Дети подземелья рисовали небо,
Дети подземелья рисовали солнце.
И небо было цвета чёрного хлеба,
И солнце было круглым, как дно колодца.
Дети подземелья играли в прятки.
Те, кого находили, продолжали жить дальше,
И вновь убегали в темноту без оглядки
В поисках места без света и фальши.¹
Я вздрогнул и открыл глаза. Тёплый свет свечей, одеяло на моих плечах… Сидящий ко мне спиной человек, читающий странное стихотворение негромким хриплым голосом.
На нём был комбинезон и свитер. Из-под шапки торчали тёмно-русые волосы.
— Эй… — неуверенно подал голос я.
Незнакомец обернулся. Внимательные тёмные глаза, бледная кожа, круги под глазами, острые скулы и впалые щёки.
— Очухался? — спросил он всё таким же хриплым глухим голосом, с явным усилием, словно у него в глотке было что-то, что мешало ему говорить. — Доброго тебе, друг.
— Привет. Эм, я Матвей.
— Марк.
Он пожал мне руку. Его ладонь была такой же бледной, как лицо, и холодной, как кусок льда.
— Ты давно меня нашёл?
Марк пожал плечами.
— Смотря с чем сравнивать.
Бля, мне сейчас вообще не до идиотского философствования.
— Спасибо тебе, — всё же вспомнил о вежливости я. — Мне казалось, что сдохну тут. Слушай, я тут заплутал немного, мои друзья остались в гроте недалеко от выхода. Там высокий потолок, куча граффити и дорожных знаков. Ты не мог бы, пожалуйста, проводить меня туда?
— Мог бы. Но тем же путём обратно не вернуться, — ответил Марк, глядя в стену.
— Бля… Кажется, я слышал, как что-то падает. Там обвал случился, да?
— Ага… Хозяин Системы решил поиграть.
Я с содроганием вспомнил, как нёсся сам не зная куда по запутанным коридорам. Нахрена вообще пошёл так далеко? Поссал бы за углом. Хотелось верить, что ребята под обвал не попали.
— До другого выхода долго идти придётся. Вот, — Марк достал из лежащего рядом с ним транса банку консервов, вилку и флягу, — поешь пока.
Я открыл крышку и только тогда понял, как сильно голоден. Не успел ведь даже супа поесть.
— Спасибо, Марк. Слушай, а ты-то сам чего один ходишь тут?
Он пожал плечами.
— Мне нравится здесь. И выйти надолго я не могу, тянет обратно.
Я вспомнил, как Бажен рассказывал о сумасшедших, которые живут в пещерах неделями, не вылезая на поверхность. Наверное, Марк один из них. Они запасаются едой, фонарями и целыми днями напролёт лазают по пещерам, либо просто бухают. Но всё же странно, что Марк бродит здесь в одиночестве, Бажен сказал, что обычно такие экстремалы ходят компаниями.
— А сколько идти до выхода?
Он снова пожал плечами.
— Тебе — довольно долго.
Мне захотелось взвыть. Ещё несколько часов в темноте, среди камней, постоянно беспокоясь, что потолок рухнет на голову. Хотя присутствие рядом Марка внушало уверенность, что когда-нибудь я всё же снова увижу небо.
Вот тебе, блять, и впечатления, вот тебе и яркие насыщенные последние деньки, пока я всё ещё могу стоять на ногах.
— Возьми, — Марк вручил мне два налобных фонаря. — Я видел, что с твоим случилась неприятность.
 
Падающий на землю единственный источник света… Он мигает и разбивается, а я оказываюсь один в темноте…
Я поёжился, отгоняя стрёмные воспоминания. Как же мне повезло встретить Марка.
— Да уж, было бы обидно сдохнуть здесь, — сказал, наблюдая, как Марк пальцами гасит свечки и натягивает перчатки.
— Это очень обидно и неприятно, — усмехнулся он, направляясь к выходу из грота. — Хотя свои достоинства тоже есть. Тебе могут сделать памятное место. Десятки лет поколения спелеологов будут помнить и уважать тебя.
Я последовал за ним.
— Ты о Литвине? — мне вспомнился грот с глиняной могилой. — Жаль парня, конечно. Интересно, его реально убили?
— Да. Но убийцы долго не прожили. Система такого не прощает.
Я вслушивался в его глухой и словно обволакивающий всё вокруг голос, стараясь не думать о том, что идти нам ещё хрен знает сколько. Присутствие Марка рядом удивительным образом успокаивало. Я даже согрелся, сбросил с плеч и скатал в трубочку одеяло. Марк взял его у меня, и мне показалось, что холод его рук почувствовался даже через толстые рабочие перчатки.
Когда мы остановились у подземного родника, Марк протянул мне флягу и небольшой плотный мешок на карабине. Я снова заглянул в лицо моему неожиданному спасителю и понял, что он, скорее всего, мой ровесник. Ну, может, чуть старше, немного за двадцать.
— Можешь положить сюда запасной фонарь. И воды себе набери.
Рядом с ним почему-то не было страха и напряжения, которые я чувствовал, когда мы несколько часов назад петляли по тоннелям с Баженом. Марк вызывал во мне абсолютное доверие. Это доверие противоречило голосу разума, изгоняло из сознания объяснимый в моей ситуации страх.
— Не расслабляйся, — Марк усмехнулся, положил руку на моё плечо и слегка сжал.
— Как ты так классно ориентируешься здесь? Бля, тут же все тоннели одинаковые.
Он прыснул и снова взглянул на меня.
— Я здесь родился.
— Ага, конечно, — буркнул я. — И как тебе здесь живётся?
— Лучше, чем на поверхности, — фыркнул он. — А тебе-то самому там как?
Я нахмурился, чувствуя, что эмоции начинают рваться наружу. Заткнуть бы себе рот чем-нибудь, хоть грязной перчаткой. Но, в конце концов, я вижу этого человека в первый и, скорее всего, последний раз. Он просто идеально подходит для того, чтобы пожаловаться, какой пиздец происходит у меня в жизни.
Пока мы шли, я рассказывал ему, как меня задержали на митинге с плакатом, неплохо так огрели дубинкой, как грёбаного охуенно опасного преступника. Рассказывал, почему я вообще попёрся туда. И как меня потом несправедливо исключили из универа.
— Да уж, понимаю тебя, Матвей. Века идут, а ничего не меняется, — сочувствующие сказал Марк.
— Да плевать уже, я смирился. Ничего никому не докажешь. Те менты, которые не приезжали на вызов, пока тварь убивала мою мать, в итоге отмазались, никакого наказания не понесли. Зато обычного студента можно отпиздить из-за сраного плаката, посадить в обезьянник и исключить из универа, — меня словно прорвало. Я присел на камень, чтобы отдышаться, и продолжил. — Но да похуй, это уже неважно, я всё равно скоро сдохну из-за ёбаной опухоли в моей башке, которую нихуя нельзя вырезать.
Марк молча присел рядом и прижал меня к себе. Я уткнулся ему в грудь, чувствуя, как он гладит меня по дрожащим плечам и спине. От него пахло глиной и сыростью, и этот запах был приятным, захотелось зарыться носом в складки свитера.
— Жизнь несправедлива, но рефлексировать по этому поводу бесполезно. Не думай о смерти, но и не бойся её. Она не так страшна, как кажется.
 
— Ты-то откуда знаешь? — прошептал я.
— Знаю, — он усмехнулся и выключил фонари — сначала мой, а затем свой. Мы оказались в абсолютной темноте. — Тебе сейчас страшно?