Тоннель без света в конце (СИ)

— И что с ним стало? — спросил я, трогая пальцем одну из фигурок.
— Его здесь завалило глиной. Поговаривают, что неслучайно. Это ещё в пятидесятых годах произошло. Парень диссидентом был, всякую запрещённую литературу распространял. Так что вполне могли кокнуть, причём, может, даже кто-то из тех, кого он считал друзьями. Хотя на несчастный случай тоже было похоже, всё же обвалы здесь периодически случаются. Так что берегите потолок, ребятки.
— Он что, прям тут… лежит? — я кивнул на холмик.
— Ну да. Когда его нашли, он уже мёртвым был. Решили здесь и похоронить. Парень много сделал для пещер, теперь служит Хозяину, помогает заблудившимся. Местная традиция — слепить что-нибудь из глины Литвину на память на месте его, так сказать, последнего пристанища. Тогда он за тобой присмотрит. А в соседнем гроте можно оставить для него подношение — сигареты там, консервы и всякие полезности.
Я отполз подальше. Было стрёмно думать о том, что прямо здесь закопан мёртвый человек. Убитый, возможно, кем-то из своих товарищей за то, что его мировоззрение отличалось от общего курса.
Но глину в руки я всё же взял. Попытался вылепить из неё дракона, но получилось, конечно, хреново.
— У нас Матвей вон тоже своего рода диссидент, — подала голос Соня, сосредоточенно вылепливая сердечко. — Его из универа исключили за участие в митинге.
Я равнодушно пожал плечами. На универ мне уже было почти плевать, хотя обиду всё ещё чувствовал. Но в любом случае, теперь это не самая страшная моя проблема.
Мы осмотрели ещё несколько местных достопримечательностей. Подземный бассейн с чистой родниковой водой — я сначала не хотел оттуда пить, но потом подумал, что всё равно вода у меня в кране в разы грязнее. Прибитые к потолку качели на цепях. Зал со сталактитами и зал с каменной «барной стойкой», на которой стояли бутылки недешёвого алкоголя. Макс тронул одну, потряс другую, третью и разочарованно протянул:
— Пустые…
— Ну конечно, а какой идиот тут полные оставит? — хмыкнула Соня.
Мы побродили ещё немного, Бажен что-то рассказывал, но я чувствовал себя крайне неуютно. Коридоры, шкурники, камни, плиты… Всё такое одинаковое, всё давило на меня, а вокруг под землёй, кроме нас, нет ни одной живой души. Как Бажен вообще запоминает все повороты? Это же нереально. Чёрт, вдруг мы заблудимся или уже заблудились?
— А вот здесь, кажется, недавно как раз был обвал. Я этого места не помню, — задумчиво сказал Бажен.
— Давайте вернёмся, — тут же сказал я.
— Вернёмся, вернёмся. Так, кажется, сюда. Хотя может, и нет, но давайте попробуем.
Он пролез в очередной шкурник, Сонька, переглянувшись с Максом, полезла следом.
— Бля, не нравится мне это, — буркнул тот.
— Думаешь, заблудились? — спросил я.
— Да не должны. В любом случае, спокойно, не паникуем.
Мы проползли по тоннелю, выпрямились, прошли ещё несколько десятков метров по подземному лабиринту и вышли к залу, где оставили вещи. Узнав его, я едва не вскрикнул от восторга.
— Ну вот, вернулись другим путём, — сказал Бажен. — Ну что, тащите бензин и горелку, поесть приготовим.
Мы достали кастрюлю, вылили в неё холодный суп и поставили на горелку. Чтобы согреться, пригубили по кружке прихваченного Сонькой домашнего вина в пластиковой бутылке.
Винище всегда ещё больше развязывало Соньке язык. Вот и сейчас она выпила полкружки и принялась читать мне мораль.
— А я тебе говорила, Матвей, сходи ты к декану, скажи, мол, всё осознал, исправлюсь, незаконные акции посещать не буду. Напиши заявление, и тебя восстановят.
Злость из-за несправедливости происходящего в моей жизни снова взыграла во мне.
— Отстань, Сонь. Не собираюсь я туда возвращаться и что-то там осознавать.
— Да и не надо ничего осознавать, Воскресенский. Просто приходишь к декану и делаешь вид, что раскаиваешься, а сам за спиной скрещиваешь пальцы и мысленно посылаешь его на хуй. Ему плевать на твои принципы, Матвей, всем на них плевать. А ты свою жизнь губишь.
У меня не было желания что-то ей доказывать. Вспоминать, как после моего задержания в универе внезапно всплыли какие-то несуществующие прогулы и долги. И как меня быстренько исключили в назидание всем.
 
Я собирался летом попытаться поступить в какое-нибудь другое место, но потом у меня нашли неоперабельную опухоль. Денег лечиться нет, от родителей ничего особо не осталось. Отец по пьяни прибил мою мать, когда мне было четырнадцать. Он запер меня в комнате, я до сих пор помню её истошные крики. Я орал из окна, просил вызвать полицию, кто-то из прохожих это сделал, но менты так и не приехали. Точнее, приехали часа через четыре, когда уже было поздно. Мудака посадили, меня забрала к себе тётка. Забрала без особого желания, но жить было вполне сносно, если забыть о том, что меня каждую ночь мучили кошмары. Я прожил у тётки до семнадцати, потом поступил в универ и съехал в общагу. А через полтора года меня задержали во время митинга, на который я пошёл, держа плакат с криво написанным лозунгом против домашнего насилия.
После того, как у меня обнаружили опухоль, я решил просто забить на всё и прожить оставшуюся жизнь, как хочу. Пока могу ходить, а таблетки спасают от боли. Я признался в любви бывшему однокласснику, был послан нахер и заблокирован в соцсетях, и от этого почувствовал странное облегчение. Напился в клубе, впервые в жизни потрахался с парнем, выкурил косячок и разок вмазался по вене. А теперь вот сижу в огромном подземном лабиринте, осознаю, что времени у меня осталось немного, и я точно не намерен его тратить на то, чтобы ходить в универ и стелиться перед деканом.
Сонька продолжала что-то говорить, Макс поддакивал ей, Бажен мешал суп в алюминиевой кастрюле. Я поднялся, размял ноги. Слушать Соню мне надоело до чёртиков.
— Пойду отолью.
— Помнишь, где сортир, да? Направо, потом снова направо и налево. Смотри не перепутай, и оба фонаря возьми, — сказал Бажен. — Погодь, давай вместе сходим, сейчас с супом разберусь.
— Да найду сам, — буркнул я.
Направо, налево, направо. Кажется, в прошлый раз мы ссали не здесь. Ладно, плевать. Я был на взводе, злился на Соньку и на свою судьбу. Расчехлился, полил камни, пошёл обратно. Вроде ход был пошире? Да нет, всё правильно я иду. Тут все тоннели узкие, как комариная жопа.
А вот такого широкого прямоугольного зала я точно не помнил. Видимо, таки свернул не туда. Я вернулся, прошёл по коридору, понял, что и здесь тоже не был. Меня забил озноб, пришлось через силу заставить себя успокоиться и отставить панику.
Вокруг — гробовая тишина. Как бы я ни прислушивался, голосов товарищей расслышать не мог. Особенность пещер, так сказал Бажен? Камни поглощают все звуки. Зашёл за угол и уже не слышишь, что говорят люди, оставшиеся позади.
До моих ушей донёсся глухой звук, словно где-то что-то упало. Может, это мои спутники меня хватились, и стучат по камням, чтобы я услышал? Хотел уже двинуться туда, но вдруг почувствовал, что стало ещё холоднее. Кажется, сразу на десяток градусов. Сердце забилось, как бешеное, когда я посветил своим единственным фонарём в темноту и увидел фигуру в плаще. Из-под капюшона блеснули глаза, отражая свет фонаря. Это явно не кто-то из моих друзей. Меня накрыл какой-то первобытный ужас, тело похолодело ещё больше. Я развернулся и бросился бежать, снова услышал сзади глухой звук, а затем оглушающий грохот. Дальше, ещё дальше, прочь из этого проклятого места! Я не хочу подыхать сейчас, хочу ещё немного пожить!
Я потерял счёт времени, пока бежал, петляя по коридорам. Сколько там прошло, десять минут, двадцать? Полчаса? Дышать было тяжело, каждый вдох отдавался болью в грудной клетке, сильно кололо в боку. Я стукнулся головой о низкий потолок, фонарь замигал, слетел с моей головы и упал на землю.
 
Чёрт, нет! Только не потухай! Пожалуйста!
Но он потух. Я нащупал его, щёлкнул переключатель, но ничего не произошло. Какого хрена я оставил дома батарейки и запасной свет?