Пушок и Перчик (СИ)
- Угу... здрасте...
- Вы могли бы прокомментировать сегодняшнее убийство для газеты «Газета»? – скороговоркой трещал голосок.
- Кому?
- Наше издание, наша газета называется «Газета» – не могли бы вы высказать свое мнение о гибели блогера и правозащитника Дмитрия Саймса? Его нашли сегодня утром зверски убитым в районе Нового рынка.
Дмитрий Саймс – вот как его звали! Тезка, блин!
- Да. Могу. Это секретная служба Государя. Этот юноша был честным человеком и всегда говорил только правду. Он смело говорил тирану, что он тиран, а тиран такой дерзости не прощает. Вот его и убили.
- То есть... по-вашему, это были секретные службы Мидланда, я правильно поняла?
- Да. Все так и есть.
- А вот еще такой вопрос, а... как вы...
- Извините. Хотите взять полноценное интервью – пришлите на мою страничку в Сети список вопросов и гонорар.
- А... ясно, спасибо.
- Пожалста, – и я отключил звонок.
Суки! Сколько раз я говорил себе, что нужно отключать телефон перед сном!
Сердце стучало как-то грубо, неправильно. Я оглядел темную, залитую дождливым сырым полумраком комнату, и такая тоска въелась в мое сердце, что если бы лежал рядом пистолет – я бы выстрелил себе в висок.
Зачем он поперся через этот мигрантский район? Почему они не могли помириться и вместе уехать на метро? Выпили бы бутылку вина, отсосали бы друг у друга и легли спать. Но ему нужно было разбить этот планшет и убежать прямо на встречу с этими волчатами!
Все не то! Все не так! Все неправильно это!
Столько времени ушло впустую! Нет тут никакого истинного Движения Сопротивления. Все везде только телевизионные пустышки.
«Союз офицеров» – отожравшиеся ублюдки!
Но самое тоскливое было то, что я чувствовал, что потерял всякую силу жить дальше. У меня просто не было сил что-то хотеть. Мне было плевать на Пушка, на Мидланд и Вангланд, на месть и на любовь. Все эти пустые слова размокали под дождем как кубики льда. Все стало бесцветным и ненужным...
Рука болела. Он на прощание стиснул ее так сильно, что сейчас во всю кисть расплывался страшный синяк, и что-то скрипело... и сжимать кулак было больно.
Так он умирал.
И начались для меня жуткие дни.
Поначалу я, как обычно, спасался алкоголем. Ближе к вечеру выходил из дому, не спеша брел до ближайшего мини-маркета и покупал бутылку самого дешевого виски. Узкую, длинную и прозрачную бутылку минералки, пару больших сочных яблок и большой двойной бургер, по пьяни меня всегда настигал голод, и мне нужно было что-то перекусить.
А потом весь вечер и всю ночь сидел перед телеком, смотрел всякую дрянь и не спеша пил виски с яблоками. Как отрубался – не помню. Просыпался среди ночи, в кресле или кровати, в одежде или нет. Выпивал бутылку минералки и падал спать дальше. Так я обманывал ночь и свое безумие. Меня это устраивало, но потом начались проблемы. Гадкая печень предала меня. Я чувствовал ее в своем животе, постоянно чувствовал и не мог спать. Я решил бросить пить. Разозлился на самого себя, на свой алкоголизм и решил все бросить.
И вот тогда-то меня и придавило.
Хуже всего было на закате, в сумерках. Опускающаяся тьма раздавливала меня. Тоска рвала мне сердце. Я дошел до того, что лежал на кровати, скрючившись, и грыз свой кулак. Мысли о самоубийстве становились все логичнее. Мне представлялась бритва. Жар от пореза на руке и красные капли крови на белоснежном кафеле... Они шипят от жара, настолько кровь горяча, а кафель холоден.
Не знаю почему я не убил себя. Как это ни странно, но мысли о самоубийстве помогли мне выжить.
Сны меня мучили, вот что плохо. Спал я при свете. Детский страх темноты вернулся ко мне. Я молил о сне без сновидений, но каждую ночь мне снилось одно и то же. Котята. Я мучаю их и убиваю их. Понимаю, что это нехорошо, но ничего не могу с собой поделать. И вот так целыми ночами я пытал и убивал их. Они кричали, царапались, вырывались, но я все равно убивал их. Они умирали, а потом все равно воскресали, и все начиналось по новой. И вот этот звук ломающихся когтей в мохнатой утробе, он просто выворачивал меня наизнанку. И еще мне снилось, что я жру какую-то дрянь. Помои. Запихиваю себе в рот. Не знаю, может это печень давала о себе знать?
В ту ночь мне было особенно худо. Я очнулся в ужасе, за окном была тьма, и я понял, что сошел с ума. Я понял, что не могу определить, бодрствую я или нет.
Липкими от пота пальцами я стал набирать номер скорой. Но потом вдруг понял, что не знаю, не смогу описать свое состояние, на что я жалуюсь. Тут же мне пришла мысль выпить все таблетки из аптечки. Наверное, я все-таки созрел для самоубийства. Я зажег всюду свет и стал обшаривать квартиру, и уже рассвело, но я никак не мог сообразить, что у меня никогда и не было аптечки.
Так или иначе, но ночь издохла и оставила меня в покое. Я твердо решил, что следующую тьму мне не пережить, и ежели я не придумаю хоть что-нибудь, то хотя бы куплю выпивки, хрен с ней с этой печенью, да она уже к тому моменту и не болела.
Чем ближе приближался вечер, тем больше тоски становилось у меня на сердце. Чувствуя легкое подташнивание и головокружение, я оделся и пошел в магазин. По дороге мне встретилась девушка-карлик. Карлица смотрела на меня, как будто я был ей что-то должен, и довольно долго шла за мной.
К своему обычному набору я добавил еще пива. Щелкнув крышкой, я принялся мужественно глотать. Яркий плакат резал глаза.
Прямо передо мной встал человек. Тут же была машина. Человек открыл дверцу и улыбнулся:
- Добрый вечер. Здравствуйте, Дмитрий, есть разговор, сядем в машину.
Я не ответил и стал обходить его молча.
- Но что же вы? Всего на пару минут!
- Я никогда не сяду в эту сраную машину, сука! – заорал я и тут же остыл, отступил, оледенел.
- Не кричи, брат Кот, сядь в машину, чего мокнуть? – раздался тихий уверенный голос из машины, и, услышав это кошачье заклинание, я сел в салон.
Стоять тут было нельзя, и машина не спеша тронулась вперед. Что это за марка? Это был Вельвет от Карбон Моторс, просторный, тяжелый, мощный аппарат, люксовый, для директоров. И хоть машине было уже лет двадцать, но сохранилась она идеально. Луженый кузов, если следить хорошо за такой машиной, то ей сносу не будет. Сейчас уже таких крепких тачек не делают.
В просторном салоне мы были втроем: я, водитель и тип на пассажирском. В сумерках я не видел их лиц, света они не включали и ко мне не поворачивались.
- Привет, вождь клана, как жизнь у тебя, как сам? – спросил пассажир. Я молчал. – Плохо у тебя жизнь, какой еще она у тебя может быть? Как может чувствовать себя белый чистокровный человек среди всей этой цветной шушеры? Тебе свобода нужна, размах, а тут все либералы задушили законами и запретами. На бабу взглянуть нельзя, педикам приходиться руку подавать. Эх, житуха-житуха! Вот смотрю я на тебя и все думаю – когда ему надоест? Когда он устанет уже от этих пьянок, от этой брехни на телевидении? Мне товарищи говорят, забудь о нем, пропащий человек, алкоголик, извращенец, а у меня сердце за тебя болит! Вот веришь, нет? То, что ты женоподобных юношей трахаешь, это, конечно, твое дело, а вот то, что ты бухаешь, это четко свидетельствует, что нутро у тебя нормальное, что оно этой всей мерзости не принимает, вот ты и бухаешь. С Володькой этим, наркоманом поганым, сошелся, разве пара он тебе? Ты же наш, родной, и каким бы ты ни был, но нужно помочь тебе. Нужно помочь тебе, чтобы ты помог своей Родине. Не спросишь, кто мы такие? – я молча помотал головой. – Мы... группа патриотов Мидланда.
- О-хо! – вырвалось у меня. – Дальше не нужно! «Патриот Мидланда» – это звучит как ругательство! Тем более я уже знаю, что если кто-то заговорил о патриотизме, значит, он хочет поиметь тебя за бесплатно. Институт тоже имеет тебя в извращенной форме, но он по крайней мере за это хорошо платит. А вы...
- Ты разве не гражданин своей родины... – начала тень на водительском сидении, но меня трехануло всего, и я зашипел: