Сыщики 45-го

– Их вроде два, – засомневался Алексей.

– Два волевых подбородка, – засмеялся Пашка.

– Что за крендель? – протянул Конышев. – Хотя постой-ка, он у нас однажды проходил…

– Вот только не прошел, – хмыкнул Чумаков. – Доказательств не собрали – хотя чего их было собирать? Не разменивались на всякую шваль – по большим фигурам работали… Пропал он в последнее время из поля зрения, подзабыли про «его высочество»… Сивый это, – пояснил Чумаков. – Погоняло у него такое.

– Какая оригинальная погремуха – Сивый… – пробормотал Черкасов.

– Так фамилия у него – Меринов, – хохотнул Пашка. – Сам бог велел. Да он в натуре сивый – жухлый, бацильный, седина в волосах, хотя самому едва за тридцатник. Трудное у них житье – у блатного населения.

– А, помню, – почесал затылок Конышев. – Он же байданщиком был – вокзальным вором. Между делом домушничал, по майданам бегал… – Конышев смутился, косо глянул на начальника. – Это у них на фене – в поездах воровать.

«А мы, можно подумать, не знаем», – подумал Алексей.

– Точно, ты же челюсть ему вправлял, – вспомнил Дьяченко. – Их трое было в банде квартирных воров: один отвлекал, другой орудовал, третий относил подальше украденное. Разделение труда, так сказать. Сивый был носителем, верно? Вину не доказали, отпустили, но по зубам ты ему душевно съездил – хотя не наш это, конечно, метод…

– Но без зубов ему действительно лучше, – уверил Чумаков. – Ну, да, их трое было – Сивый, Бурун и Косарь. Первый сейчас у дяди на поруках, второй на лимане…

– Мужики, вы бы по-русски выражались, – поморщился Алексей.

– А мы по какому? – удивился Пашка. – По английски, что ли? Закрыли Буруна – поехал по этапу за 101-й километр. Долго ему лес валить – к квартирной краже еще и убийство пристегнули, в нагрузку, так сказать. Косарь скрывается от милиции, давненько мы не видели его открытую честную физиономию. Сивый пропал на несколько месяцев, а сейчас вроде опять возник в городе, на вокзале промышляет, как и раньше – мне информатор по секрету сообщил. Сивый, в принципе, всего лишь вор, крупных грехов на себя не берет – не потому, что гуманист, а кишка тонка…

– И к чему этот долгий заезд? – перебил Черкасов. – Мало ли воришек на бану промышляет, за всеми не уследишь. Это участковых работа и линейного отдела на транспорте.

– Да в том-то и дело, – Чумаков как-то заговорщицки понизил голос. – Сивый похвастался моему человечку, будто знает людей, совершивших налет на ресторан на Советской. Мол, очень серьезные люди, никому о них говорить нельзя… Ходил вокруг да около, ни одного имени не назвал – у информатора возникло мнение, что Сивый преувеличивает. Всех исполнителей он, конечно, не знает, но малую толику ему сорока на хвосте принесла. А поскольку мы склоняемся к мнению, что все акции совершает одна и та же банда… – Чумаков выразительно замолчал.

– Да ну, – засомневался Конышев. – Кто Сивый, и кто наши бандиты! Это же разные полюса преступного мира.

– Извини, Антоныч, за что купил, – развел руками Пашка. – А преступные миры, знаешь ли, пересекаются. Обеспечить выполнение акции могут и сявки. Личности исполнителей при этом скрываются, но у сявок ведь тоже мозги есть? Нужно выяснить, к какому часу подвезут в ресторан комиссию с химзавода, кто из персонала будет присутствовать, план здания. То есть разговоры, расспросы, возможно, рекогносцировка местности. Слово за слово, одна баба сказала другой, Сивый что-то услышал или увидел, решил проявить любопытство… Неужели не знаешь, как это бывает?

– Вилами по воде, – поморщился Алексей. – Но пообщаться с Сивым есть смысл.

– Для начала надо его отловить, – хихикнул Вишневский. – А это то же самое, что пескаря ловить руками.

Затрещал телефон на столе. Совместно с делами избавленный и от приставки «и. о.» Конышев сгрузил на Алексея и этот перемотанный изолентой аппарат.

Алексей схватил трубку.

– Товарищ капитан? Алексей Макарович? – пробился сквозь помехи знакомый голос. – Петров у аппарата. Виноват, не дошел до отдела, у дежурного застрял. Снова происшествие, Алексей Макарович, – в музее обнаружили труп.

– Где? – Челюсть отвисла от удивления.

– Ну, в музее, я же сказал… У нас в городе есть художественный музей. В нем картинная галерея и что-то из народного промысла. Он тоже на Советской, как и РОВД, только в двух кварталах на восток… Это, кажется, сторож. У них пропало кое-что из коллекции, директор, говорят, чуть не застрелился…

– Понял. – Алексей бросил трубку, озадаченно почесал щеку, уже обрастающую щетиной. Народ безмолвствовал.

– Петров звонил. Убийство в музее, – вымолвил наконец.

– Как художественно, черт побери… – прошептал Дьяченко.

– Плюс похищение, – добавил Алексей. – Черт, надеюсь, это не «Джоконда»… Признаться, неожиданно.

– Да уж, – пробормотал Конышев. – А при чем тут наша банда?

– А это зависит от того, что сперли из музея, – хмыкнул Гундарь. – Если что-то значимое, очень дорогое… Хотя, согласен, странно. Не думал, что эти изуверы еще и ценители искусства…

– Надо ехать, Алексей Макарович, – неуверенно вымолвил Чумаков. – Пора уж прикоснуться и к прекрасному…

– Вы с Вишневским к нему не прикоснетесь. Придать себе соответствующий образ и марш на вокзал, искать Сивого. Только не надо устраивать пальбу с гонками по головам пассажиров. Не найдете – включайте внештатную агентуру. Остальные – в машину.

Черкасов последним выходил из отдела. Идущий перед ним Конышев слегка отстал, посмотрел как-то странно. Покосился на оторвавшихся товарищей и решился:

– Слушай, Макарыч… Я это самое… В общем, не первый год в этом болоте, кое-что понимаю даже без слов, по глазам. Что это было у тебя с жинкой Дьяченко? Может, не мое это дело, хотя как сказать… Я же видел, как ты на него смотришь, меня не проведешь… А потом узнал, что вы с Женькой наедине остались… Ты умеешь прятать чувства, Макарыч, а в тот момент не спрятал… Слушай, Женька баба не простая, не сказать, что шлюха, но лучше тебе от нее держаться подальше…

– Антоныч, прекращай, – поморщился Алексей. – Не было ничего, понял? А что и было – так это по пьяному и неосознанному делу. Ты умеешь помалкивать?

– Помалкивать-то я умею, – кряхтел заслуженный оперативник. – Но советом не побрезгуй, командир, не продолжай это грязное дело, не доведет оно до добра. Ты уж с ума-то не сходи – не успел приехать, и сразу такое… У нас в в/ч недавно случай был похожий: женатый майор, заместитель начальника штаба по строевой части, замутил амуры с вольнонаемной бабой. Да так у них все жарко стало, что концы вылезли. Жена выведала, накатала заявление на имя командира части. Бабу с треском уволили, майора – под суд офицерской чести, опозорили по полной… Так что ты поосторожнее, Макарыч. Ладно, замолкаю, шут с тобой…





Глава седьмая





Художественный музей районного масштаба занимал небольшой двухэтажный особняк. До революции в нем обитало семейство купцов – эксплуататоров и спекулянтов. Кладка в нескольких местах выглядела как новая – явно заживляли раны, нанесенные войной. Ограда из белого штакетника, маленькие елочки в палисаднике, чахлая клумба. На окнах симпатичные резные наличники и толстые решетки по всему периметру. На высокое крыльцо вели деревянные ступени. Табличка над входом не производила впечатления, слишком мелкий шрифт.

На обочине у особняка стояла легковая милицейская машина и американский «Виллис», затянутый брезентом. Автомобильные номера высоких районных лиц Алексей уже знал. Данное творение империалистического автопрома числилось за первым секретарем райкома товарищем Нестеренко.

В машине скучал водитель, вдоль ограды прохаживались постовые милиционеры. Опергруппа выгрузилась из «туристического» автобуса и степенно отправилась к музею.

– Прибыли туристы, – захихикал постовой, делая ехидную мину. – Долго вы что-то едете.

– Ну, и что с того, что долго? – с достоинством отвечал Конышев. – Зато неумолимо и неизбежно.

С крыльца спускался грузный мужчина в полувоенном френче и широких галифе. «Видимо, в кавалерии служил с товарищем Буденным, – оценил на глазок Алексей. – Теперь копирует походку и усы».

Растительности под носом у ответственного товарища было с избытком. Он возмущенно фыркал, усы раздувались. Мужчина спустился с крыльца и размашисто зашагал к калитке. Пришлось из вежливости посторониться.

– Вы начальник опергруппы? – Усатый смерил капитана пронзительным взглядом. Алексей его выдержал.

– Да, моя фамилия Черкасов.

– Почему так долго, товарищ Черкасов?

– Разве? – удивился Алексей. – Мы прибыли сразу, как только поступил сигнал. Почему он поступил с задержкой – вопрос не к нам.

– Ладно, работайте, – поморщился мужчина. Он поколебался, протянул короткопалую конечность. – Нестеренко Павел Евдокимович, первый секретарь районного комитета партии. Здесь убийство и кража картины. Григорий Иванович очень расстроен. Это возмутительно, товарищ Черкасов… Что творится в городе, вы можете объяснить?

«Григорий Иванович, очевидно, директор», – предположил Алексей.

– Пока не могу, Павел Евдокимович. Я человек новый, работаю второй день. Когда соберу необходимую информацию, охотно поделюсь с вами.

– Ой, ладно, работайте, – отмахнулся секретарь.

– При всем уважении, Павел Евдокимович, – остановил его Черкасов. – Мне тоже многое непонятно. Почему первыми о ЧП в музее узнают работники райкома, а не сотрудники уголовного розыска?

– А что тут непонятного? – фыркнул первый секретарь. – Нас с Григорием Ивановичем связывают здоровые товарищеские отношения. Первым делом, узнав, что случилось в музее, он позвонил мне, был дико расстроен. Человека можно понять. Только потом его сотрудники дозвонились до дежурного в райотделе. Сделайте все возможное, товарищ Черкасов, – первому секретарю отлично давался принципиальный взгляд. – Я успокоил товарища Шабалина, уверил, что все похищенное будет в кратчайший срок возвращено народу.

– Я понял, товарищ Нестеренко. Сделаем все возможное.

За оградой раздался шум – подъехала еще одна машина, с криминалистами. Алексей не стал ждать, пока они подтянутся, первым вошел в здание.

Директор музея Шабалин Григорий Иванович выглядел неважно. Он был немолод – завершал шестой десяток жизненного пути. Ростом выше среднего, худой, одетый в опрятную пиджачную пару, седые волосы плохо уложены (видимо, только сегодня), торчали в разные стороны. Он нервно выхаживал по узкому коридору, теребил пуговицу, которая едва держалась на нитке.

Едва Алексей вошел, он устремился навстречу.

– Шабалин… Григорий Иванович Шабалин, директор музея… – У него был негромкий голос, интеллигентная речь, мужчина сильно волновался, кусал губы. – Простите, я вас не знаю, вы, наверное, человек новый… Даже не знаю, с чего начать…

– Видимо, с начала, Григорий Иванович, – мягко сказал Алексей.

– Да, конечно, все это странно, глупо, ведь у нас никогда такого не было… Мы работаем с декабря 43-го, все наши начинания полностью поддерживает городское руководство. Это – как гром среди ясного неба… Погиб человек – сторож Лукьянов, похищен главный музейный экспонат – полотно Поленова «Лето в усадьбе Борок». Я даже не знаю, чему больше расстраиваться – да, погиб человек, а люди – наша главная ценность…

Он смущенно замолчал.

«Да нет, все правильно, – удрученно подумал Алексей. – Людей полно, а Поленов – один».

– Неужели такое ценное полотно, что ради него убили человека? Пропала, как я понимаю, только одна картина?

– Господи, неужели вам ничего не говорит это имя – Поленов! – начал сокрушаться директор. – Василий Дмитриевич Поленов, замечательный мастер пейзажной живописи, виртуоз так называемого эпического пейзажа. «Христос и грешница», что находится в Русском музее Ленинграда, знаменитый «Московский дворик» – образец так называемого интимного пейзажа. Член Товарищества передвижных художественных выставок, работал в области театрально-декорационной живописи, вел просветительскую деятельность, организовывал народные театры… В 1926 году Василий Дмитриевич получил звание Народного художника Республики. Да, он не жил на Смоленщине – родился в Санкт-Петербурге, умер в своей усадьбе под Тулой, но эта картина по праву принадлежит нашему музею, это наша гордость – она получена на законных основаниях из Смоленской картинной галереи, о чем есть постановление областного отдела народного образования от 26 августа 45-го года…

– Кого убили-то, Григорий Иванович? – хмуро спросил Алексей. С подобными увлеченными личностями ему уже приходилось сталкиваться. В том же разрушенном союзниками Дрездене. Этих людей не волновали горы трупов на улице, они убивались по предметам искусства…

– Простите, у меня совсем голова не работает, – пожаловался Шабалин. – Машенька, вы не покажете товарищу? Право слово, это выше моих сил…

– Григорий Петрович, вы серьезно? – донесся из-за угла взволнованный женский голос. – Ну, хорошо, как скажете…

Алексей уловил, что голос знакомый, а потом возникла его обладательница – взволнованная молодая девушка. Знакомые кудряшки были стянуты тесьмой, на ней была длинная безрукавка из тонкой шерсти, плотная юбка в гармошку. Она так волновалась, что не узнала капитана. Он тоже пока помалкивал.

Девушку отстранил невысокий молодой человек интеллигентной наружности, в очках.

– Пойдемте, покажу, это я обнаружил Валентина… Извините, что мои коллеги так реагируют, я сам немного в испуге… Вадим Циммерман, – представился он. – Сотрудник музея, экскурсовод и архивист, помогаю Григорию Ивановичу…

Он постоянно облизывал губы, снимал очки, энергично протирал их скомканным носовым платком, снова цеплял на нос.

Труп лежал в небольшом, скудно обставленном служебном помещении, справа от входа.