Город чудес

«А пот означает… что мне тепло».

И оказывается, что ему и впрямь тепло. Ему очень-очень жарко. Он должен снять с себя все эти одеяла, и немедленно.

Он их спихивает и выпускает облако соленой вони, от которой режет глаза. Левый бок все еще жутко болит, но кожа наслаждается ощущением прохладного утреннего воздуха.

Сигруд встает, очень медленно. От его промокшей от пота одежды в утренней прохладе слегка идет пар, как будто карманы полны свечей. Он ковыляет к входной двери фермерского дома.

Заглядывает внутрь. Там все довольно примитивно: свечи, фонари, хлипкие деревянные стулья — совсем не атрибуты миллионерши. Он чувствует запах костра поблизости, и сливочный, крахмалистый аромат усиливается. Он ковыляет по коридору.

Тот упирается в кухню. В уголке маленькая кухонная плита, под чугунным котелком мерцает огонь. Над краешком котла, где затвердело что-то белое и комковатое, вьется узкая струйка пара.

— Это овсянка, — говорит кто-то.

Сигруд поворачивается и видит Татьяну Комайд — она сидит в углу и читает громадную книгу, на корешке которой написано: «Взлет и падение континентской медной промышленности». Татьяна глядит на него поверх книги с толикой неприязни, как будто вспомнив о какой-то личной обиде.

— Ага, — говорит Сигруд. Он чешет руку, чувствуя себя неловко. — Точно.

— Да. Точно. Это все, чем питается тетушка Ивонна. Этим — и еще бараниной, морковью и картофелем.

На мгновение они просто смотрят друг на друга. Сигруд не может перестать смотреть на ее руки, ноги, ступни, как будто желая убедиться, что каждый видимый кусочек ее тела — человеческий, нормальный; и, похоже, они такие и есть.

Она всего лишь юная девушка. Просто подросток, который глядит на него с обидой. Сигруд испытывает причудливое ощущение, думая, что ради нее он рисковал жизнью, терзался размышлениями во тьме, о ней переживал и думал, пока плыл через Южные моря в Галадеш.

И все же смотреть на нее…

— У меня что-то с лицом? — спрашивает Татьяна.

Сигруд задерживает на ней взгляд еще на секунду.

«Она понятия не имеет. Она не знает, на кого похожа. И кем может стать».

Он неловко кашляет.

— Стройкова… твоя тетя?

— Она друг семьи. — Холодная улыбка. — Миски на верхней полке справа. Ложки в выдвижном ящике ниже.

Сигруд открывает шкаф и видит, что на средней полке действительно есть миски, но на нижней имеется что-то гораздо более тревожное — большой черный револьвер.

— Это она тоже оставила, — говорит Татьяна из своего угла. — Думаю, для меня… хотя тебе он может быть полезнее.

Сигруд еще секунду глядит на оружие, потом принимается наполнять миску кашей.

— Зачем она оставила тебе пистолет?

— Думаю, на случай, если кто-то ворвется сюда и будет угрожать моей жизни. Вообще-то я бы даже обрадовалась. С того дня, как мама привезла меня сюда, ничего больше не произошло.

— Мама привезла тебя сюда? — переспрашивает Сигруд.

— А кто же еще?

Он озирается.

— Где Стройкова?

— Кормит овец и свиней. Наверное. Я не могу сказать точно, потому что мне нельзя выходить из дома. Я, видишь ли, немаловажная персона.

Сигруд садится за стол. Он собирается набить рот кашей, как вдруг Татьяна покидает свой угол и садится напротив. Она глядит на него пристально, словно видит перед собой странное животное и никак не может его классифицировать.

— Итак, — говорит она, — ты знал мою маму.

— Хм, — мычит Сигруд в ответ. — Да.

— Пистолетом пользоваться умеешь?

Он косится на шкаф с посудой.

— Умею.

Она кивает.

— И ты тоже был шпионом?

Сигруд медлит. Железное правило разведки: не бегать вокруг, крича о том, кто ты такой. Но нельзя стать достойным оперативником, не умея читать людей, — и он чувствует, что Татьяна Комайд уже знает правду и ждет от него того же.


— В каком-то смысле, — говорит он.

Она снова кивает и говорит:

— Понятно.

Звучит это немного дерзко. Потом девушка встает, хватает книгу и быстрым шагом выходит из комнаты.

Сигруд таращится ей вслед, гадая, что это было. Потом открывается задняя дверь, и входит Стройкова в грубой кожаной куртке и грязных сапогах, с винташем на плече.

— А, очухался, — говорит она. — И проголодался. Видимо, еще поживешь. — Она хмурится, услышав, как где-то в доме хлопнула дверь. — В чем дело?

Сигруд беспомощно взмахивает рукой, указывая на пустой стул напротив него.

— Татьяна была здесь, и…

— И?

— Спросила, знал ли я ее мать.

Стройкова прищуривается.

— И что ты ей сказал?

— Сказал, что знал. Потом она спросила, был ли я шпионом.

— И на это что ты ей ответил?

— Я сказал… Ну-у. Да? Хотя это не совсем правильное слово. И тогда она просто встала и ушла.

Стройкова вздыхает и сдувает с лица упавшую прядь волос.

— Ох, батюшки. М-да. Такие вот дела у нас творятся. Ходить можешь?

— Предпочел бы этого не делать, — говорит Сигруд, думая про свой раненый бок.

— А я бы предпочла не нянчить сердитого подростка и полумертвого дрейлинга, но куда деваться. Когда закончишь с завтраком, выходи наружу. Я хочу, чтобы ты кое-что увидел.

— С Татьяной все будет в порядке?

— С Тати? Проклятье, конечно, нет! Мало того что она все еще скорбит, но что хуже… М-да. Очевидно, Шара не рассказала ей правду. Обо всем.

— П-правду?

Стройкова язвительно улыбается.

— Хочешь верь, хочешь нет, но Шара мне нравилась. В последние годы она стала в каком-то смысле моей подругой. Но все же я сомневаюсь в правильности кое-каких ее решений в плане воспитания. В особенности решения скрывать от единственного ребенка, что Шара была одним из наиболее успешных тайных агентов за всю историю Сайпура и лично убила двух Божеств.

Сигруд роняет челюсть.

— Она… она ей этого не рассказала?!

— Даже не намекнула. Похоже, Тати выросла, думая, что срок ее матери на посту премьер-министра — всего лишь очередной этап в карьере застенчивой чиновницы высокого ранга. Как Шаре это удалось, понятия не имею. Но теперь, когда она мертва, истина открылась. Я не могла утаить это от Тати, ведь все, что касается жизни ее матери, — международные новости. Так что поверь мне, после всего: плача, криков и ворчания, с которыми мне пришлось столкнуться в прошлом месяце, господин Сигруд, прикованный к постели мужчина, едва способный говорить, — это самый натуральный отпуск.





* * *


Сигруд следует за Стройковой, быстрым шагом идущей к маленькому сараю в дальнем углу своих владений. Он оглядывается на фермерский дом, который они покинули. Он видит, что, хотя здание нуждается в ремонте, о безопасности позаботились: на окнах решетки, а часть заколочена железными пластинами.

— Итак, — говорит Ивонна, — ты должен стать нашим телохранителем. Да?

— Думаю, общая идея была такой, — отвечает Сигруд и косится на ее винташ. — Но похоже, что ты отлично справляешься. Ты зовешь ее… Тати?

— Да. Она Тати, я Ивонна. Никакой чуши с «госпожой Стройковой», ладно? Ты не мой лакей. Был один, но я его уволила. Не доверяла. И он вообще-то побаивался овец. Как ни крути, неподходящая персона. Скажи, как ты узнал, что мы здесь?

— В каком-то смысле Шара подсказала. — Он рассказывает о своем путешествии, опуская детали о Нокове и божественном.

Ивонна тихонько смеется.

— Старушка Мулагеш… Как она меня ненавидела. Ей не нравилось, что я вмешиваюсь в сайпурскую политику. Какая ирония — ведь Сайпур-то совал свой нос в каждую избирательную урну на Континенте со времен каджа. Хотя Шара попыталась кое-что исправить.