Финист – ясный сокол

– Другого судью! Другого судью!

Старый князь нервно дёрнул головой.

Его сын только усмехнулся.

Жрецы со своей скамьи взирали хладнокровно.

Крики и свист длились долго, громче всех вопил я; Марья молчала, и когда в меня стали совать копья – просто отошла в угол клетки. Цесарка стояла недвижно и сохраняла великолепное спокойствие.

Наконец, старый князь поднялся с кресла и поднял обе руки; это подействовало. Все замолкли.

– Пусть судят жрецы, – провозгласил Финист-старший и с заметным облегчением снова сел.

Неясыт резким движением сорвал с себя расшитый золотом плащ и сошёл с кафедры, под свист и крики.

– Нет, – сказала Цесарка с отчаянием. – Нет!

Но её никто, кроме меня, не услышал. Кричать во весь голос ей, особе княжеской крови, не подобало. Кричать мог только я, уже когда-то осуждённый, невесть откуда явившийся, не вызывающий доверия.

Под шум голосов Неясыт приблизился к жрецам и отдал свиток самому старому; тот отрицательно покачал головой и даже руки убрал; пергамент подхватил второй жрец, сидящий рядом с первым.

Встал. Толпа снова затихла.

– Старший служитель Храма, именем Кутх, – крикнул второй жрец, – не может вести суд по причине преклонных лет. Эта честь доверена мне. Моё имя – Чирок, второй жрец!

– Давай, – зашумели голоса. – Начинай уже!

Второй жрец прокашлялся и умелым плавным движением размотал свиток.

Чирок, подумал я. Мне бы положено помнить, кто он такой, – но я не помню.

– Марья, – провозгласил второй жрец, краснея от волнения и натуги. – Бескрылая девка, уроженка поверхности. Пятнадцать лет. Обвиняется в тяжком преступлении. Первая вина: обманув охрану, проникла в город и княжий дом. Вторая вина: подкупом члена княжеской фамилии проникла в спальню младшего Финиста, княжеского сына. Третья вина: соблазнила княжеского сына, внеся раздор в семью. Все три вины подтверждены свидетелями, старшим охраны, прочими охранниками, а также – самим князем нашего народа, старшим Финистом. В полном согласии с Заветом дикая девка Марья приговаривается к возвращению на поверхность через сбрасывание. Если кому есть что сказать в оправдание, пусть скажет.

Над площадью повисла тишина.

– Не было такого! – громко сказала Марья. – Никого не обманывала. Не умею. Ни разу в жизни не обманула ни человека, ни даже лесного зверя. А в город меня доставил он.

Марья кивнула на меня.

– Верно! – крикнул я. – Доставил! И всему научил! И золотую нитку дал!

– Замолчи! – приказал мне второй жрец.

В толпе зашумели и засвистели.

Мы с Марьей обменялись взглядами.

– Не слушайте их! – вдруг звонко выкрикнула Цесарка. – Они заодно! Они сообщники!

– Неправда! – сказала Марья. – У меня нет сообщников. Этот человек, – она снова решительно указала на меня подбородком, – привёз меня в город по своей воле и ради собственной корысти. У него есть свои причины. Я его не просила. Он не только привёз, но и помог советами. А также он дал мне шубу, чтоб я перетерпела вашу лютую стужу. И золотую нитку тоже он дал. Без него я бы и шагу здесь не ступила. Меня наняли в княжий дом как служанку, на чёрную работу, в кухне. Она наняла.

И Марья показала на Сороку.

Та немедленно встала и заявила, весьма звонким голосом, неожиданным для женщины в возрасте:

– Верно. Это я её наняла. Не было ни обмана, ни подкупа.

– Был обман! – крикнула Цесарка. – Она нанялась как работница, а сама хотела к моему мужу в постель! Она пришла, чтоб разбить семью! Прямой обман!

Толпа заволновалась, но на сей раз вполовину, глухо, без ора и свиста; все хотели слышать подсудимых.

Я молчал.

Почему-то мне стало обидно: когда я подавал голос поперёк установленного порядка – охранники пытались утихомирить меня копьями, а когда то же самое сделала Цесарка – ей всё позволили, даже словом не одёрнули.

– Не признаю обмана, – сказала Марья. – Три года назад он сам меня позвал. Княжий сын Финист. Он меня любит, а я люблю его. Не верите мне – спросите.

– Враньё! – крикнула Цесарка. – Это дикое земное колдовство! Я – его жена! Позавчера вы все праздновали нашу свадьбу!

– Тихо! – второй жрец поднял руку.

Понаблюдав, как он смотрит, как трогает себя рукой за выбритое темя, как переступает с ноги на ногу, как оглядывается на сидящего рядом старшего жреца, – я решил, что он, скорее, на стороне Марьи.

– Земная девка, – провозгласил он, – не призналась ни в подкупе, ни в обмане, ни в соблазнении. Обвинения отвергла, с приговором не согласна. У кого есть, что сказать?


– У меня! – крикнул младший Финист; над толпой прокатился общий вздох. Голос княжеского сына звучал столь мощно, уверенно и тяжко, что сам старый князь вздрогнул.

Финист встал с кресла, спрыгнул с кафедры и направился к клетке.

Марья рванулась ему навстречу, ударилась о прутья плечами, лицом, грудью.

– Она невиновна, – произнёс Финист, вытянув руку. – Я её хорошо знаю, и давно, уже три года. Всё, что она сказала, – правда. Если верите мне – верьте и ей тоже.

Все молчали.

– Мне – верите? – спросил Финист, повышая голос.

Толпа молчала.

– Верите мне?.. – спросил повторно княжий сын, громко и с вызовом.

– Верим! – крикнули издалека, и ещё множество голосов подхватили: – Верим! Верим!

– Тогда слушайте, – крикнул Финист. – Убить её я не позволю, а если изгоните – я уйду тоже.

Старый князь задрожал; не вставая с кресла, широко размахнулся и швырнул свою бронзовую чашу, она пролетела через кафедру и со звоном упала под ноги младшему Финисту и охранникам, стоящим возле клетки.

Над площадью воцарилась мёртвая, звенящая тишина, какая возможна только в большой толпе; пять тысяч человек не дышали, боясь пропустить хоть слово; задние поднимались на носки, тщась увидеть подробности.

– Тебя едва не убили! – крикнул князь.

– Да, – сказал младший, – напали и ранили. Но Марья не виновата.

– А кто тогда виноват? – спросил князь.

Его голос был много сильней, чем у сына. Хозяин города обвёл людей пылающим взглядом.

– Кто виноват? – повторил он, оборотившись к Марье. – Из-за тебя мой сын едва не умер! Я его еле вытащил! Какую дерзость надо иметь, чтобы явиться сюда после всего, что с ним сделали твои друзья?

Я ожидал, что Марья ответит, – но она промолчала.

Цесарка разрыдалась, зажимая рот ладонью.

Второй жрец переглянулся с остальными и поднял руку.

– По правилам суда, – провозгласил он, – все должны пребывать на своих местах и с них не сходить.

Он посмотрел на младшего Финиста и добавил:

– Прошу тебя. Вернись на место.

Княжий сын кивнул Марье и в четыре упругих прыжка взошёл назад, на кафедру. Его отец смотрел то на Марью, то на Цесарку, очень недовольный, кровь сильно прилила к его лицу; он оглянулся на Сороку, и женщина заботливо положила свою ладонь поверх его ладони.

Один из охранников бесшумно поднял с настила брошенную князем чашу, повертел в руке, не зная, куда её девать, и поставил к основанию кафедры.

Сорока махнула рукой, и слуга тут же принёс князю новую чашу, доверху наполненную, и старик сделал два больших глотка.

– Второй обвиняемый, – крикнул жрец. – Воин, именем Соловей, сорок лет, уроженец города!

Моё сердце рванулось из груди, но я превозмог волнение.

Незнакомый мне бритоголовый человек, замотанный в складки жёлтого бархата, рассказал толпе, кто я таков и как сложилась моя судьба.

– Двадцать лет назад осуждён за разбойное нападение! Проник в дом уважаемого гражданина, хранителя храмовой кладовой, запугал его, избил, после чего похитил кошель с драгоценными камнями! Тогда же сдался князю, признался чистосердечно, был приговорён к смерти, но лично князем помилован! Смертная казнь заменена на пожизненное изгнание! Приговор приведён в исполнение, виновный сброшен! Сегодня – самовольно вернулся, сдался на милость охраны и пожелал участвовать в суде! – Второй жрец перевёл дух. – Независимо от результатов нынешнего суда осуждённый Соловей сразу после окончания суда будет повторно изгнан из города и принуждён к дальнейшему отбыванию наказания.

Настал мой час, сказал я себе, дёрнул локтями, пытаясь ослабить тугие узлы; руки уже сильно затекли.

Выступил вперёд.

– Так и было. Вину признаю́. Ни от чего не отказываюсь. Если тут присутствует потерпевший, я готов ещё раз принести извинения, а также загладить ущерб. Обязуюсь выплатить в двойном размере, и ещё столько же готов пожертвовать в Главный Храм. Я располагаю для этого достаточными средствами.

Толпа безмолвствовала.

Если среди собравшихся находился тот, кого я в тот вечер запугал и ограбил, – он никак себя не обозначил.

– Кречет! – громко позвал я, всматриваясь в лица, освещённые оранжевым светом факелов. – Кречет! Прости меня, если можешь!

Никто не отозвался.