Финист – ясный сокол

– Не оглядывайся, – посоветовала. – Куклы мотать – бабья забава, не мужская. Пей на здоровье.

Но горло моё не принимало вина; я попробовал глотнуть и поперхнулся.

Ведьма хмыкнула.

– Не боись. Пей свободно, друг ситный. Заработал как- никак.

Я через силу хлебнул; вино побежало по нутру, обрадовало, расслабило.

Давно я не пробовал столь благодатной сладости.

Давно голову не туманил такой мягкий, коварный хмель.

И тут же показалось, что тряпичные существа смеются надо мной, – безгласно, бездвижно, но явно.

– Зачем тебе куклы? Никогда раньше их не видел.

– Раз не видел, – сказала старуха, – стало быть, тебе и не полагалось. Говорю, это женское ловкачество. Мужикам знать не след. Но как ты есть нелюдь, в нашем мире посторонний – тебе скажу. Их мотают, чтоб женскую силу укрепить. Эта вот, глянь, называется «девка-баба». Вот так – «девка», а перевернёшь, подол наиспод вывернешь – «баба». А вот эти именуются «ведучки»: гляди, сама – большая, а на руках у ей малая: то есть, мать и дщерь. И таких надо смотать семь, по числу семи родовых колен. А у какой бабы род длинный, та мотает два раза по семь. А у меня род такой длинный, что я смотала три раза по семь, вот они все по лавкам сидят…

– Страшные, – сказал я искренне.

– Для тебя – да, – ответила ведьма. – Бабье естество – страшней мужского гораздо. Потому как бабам жить тяжелей. Но и почётней.

– А эти? – спросил я, ткнув пальцем. – Которые грязные?

– Не грязные, – сурово поправила ведьма. – Кажутся такими. Смотаны из нижних юбок. Именуются – «выворотки». Про них ничего не скажу: нельзя. Их положено в постели прятать, под подушкой, и мужикам не показывать. Что такое «выворот» – только бабам известно, и то не всем. А тебе, парень, надо знать лишь одно: мир, где ты живёшь, крепится женской силой, и на ней стоит, всеми своими восемью углами. Бабами всё начато, и ими продолжается. Через баб течёт и греется мировая кровь. Ты же, небось, тоже не собственным присутствием в небесном городе своё дело строишь? А через девку? Сам сидишь тута, в тепле и холе, вином ся тешишь, а в это время малая девка, безродная пришелица – твою судьбу устраивает…

Я бы поперхнулся и возмутился.

Но хмель смешал мои мысли.

Ведьма была права.

– Всё, что есть живого и сущего, – продолжала она, – держится на женской силе. Я на ней держусь, и ты тоже. И весь ваш летающий город. И не только он, а всё живое и горячее…

– Погоди, – сказал я. – Ты стыдишь меня, что ли?

– Не стыжу, – ответила ведьма. – Напоминаю. Теперь допей моё вино, отдохни – и поднимайся в небесный стан. Девка Марья опёрлась об тебя – и ты, значит, обопрись об неё… Так оба победите…

И ведьма, протянув сухую руку, ухватила кувшин и наполнила доверху мою чашку.

– Пей, малой парнишка. Пей, дружочек. Забудься на малый час. К рассвету тебе надо быть дома.

К тому времени я уже был сильно пьян; чего и добивался.

Меня окружали безмолвные тряпичные сущности, молчащие, презрительные, недвижные.

Старуха прошлась вдоль ряда кукол, одну поправила, другую погладила; говорила тихо, хрипло.

– Всё, что происходит, – происходит из-за баб. Мужики думают, что творят всё сами. Сами воюют, сами пашут, сами зверя бьют, сами брагу пьют, сами врага режут. А на деле – не сами. Это и есть выворот. Чтоб узнать, как устроены штаны, – выверни их. Чтоб узнать, как устроена шапка, – выверни шапку. Чтоб узнать, как устроена скотина, – разрежь ей живот и выверни требуху. Так же и весь мир живой: чтоб узнать, как он излажен, – выверни его, мысленно, и узри сокрытое нутро. Вывернуть – значит выверить, сделать верным. Настоящим. Истинным. Выверни свою судьбу, парень, изучи изнанку. Угляди швы и узелки. Бывает, живёт князь, во славе, в богатстве, в почёте, и его люди за него головы кладут, не задумываясь, – а выверни его судьбу, и увидишь, что бабами и швы прошиты, и узелки завязаны. Так везде. Выверни мужскую природу – там женская. Выверни смерть – там жизнь. Выверни беду – там счастье. Мужик всегда на стороне смерти, у него жилы, у него нож, у него меч, – а у бабы ни ножа, ни меча, только детородное чрево. Потому что баба на стороне жизни. Так и здесь случилось. Девка малая, тощая, слабосильная, появилась – и два громадных народа с места стронула. Из-за неё одна гадина погибла, а другая народилась. Из-за неё многие умрут, а другие родятся. Из-за неё твой небесный город скоро сотрясётся до донышка. Из-за неё ты нынче здесь, внизу, а завтра будешь там, наверху. Из-за неё ты теперь тут пьяный, в тепле, а она там тверёзая, в небесном холоде. Ты думаешь, ты сильней сильного, и никто тебя не пошатнёт, – а если навыворот посмотреть, вся твоя сила стоит на слабости маленькой девчонки. Это сказано тебе не в упрёк, а в науку. Ты не виноват. Никто не виноват. Мужчина следует за своей женщиной, женщина следует за своей маткой. Выверни матку – там зародыш, меньше ржаного зёрнышка. А если силы ума хватит – выверни и зародыш…

– Довольно, – сказал я, превозмогая шум в голове. – Ты врёшь, старуха. Не я случил Марью с княжьим сыном. Не я привёл её в долину. Не я змею башку отрезал. Я только пользуюсь возможностью. Я помогу девке, она поможет мне…

– Верно, – перебила старуха, сверкнув глазом, – верно! Только слово неправильное. Какая же это подмога, если у тебя есть своя корысть? Это не подмога, это торг. Так вы все наверху и живёте. Говорите, что помогаете, а на самом деле продаёте и покупаете. Нам, которые внизу, нет от вас никакой подмоги. Прилетаете, только чтобы развлечься или цацку стырить.

– Понятно, – сказал я. – Теперь мне понятно. Ты тоже была у нас, наверху.

Ведьма кивнула.

– Была. Давно. Двести лет прошло. Старший Финист, нынешний ваш князь, взял меня в полюбовницы. Выкрал, и у себя поселил. В парчу нарядил, пальцы перстнями унизал. Я жила у него в доме. Спала в его постели. Думала, он на мне женится… Но он не женился. Жрецы ваши велели ему меня сбросить. Он не послушался. Уже меня подвели к краю, уже я глядела смерти в глаза. Но он отменил приказ жрецов. Взял – и на руках вниз отнёс. Потом проведывал… Каждый год прилетал… Забыть не мог… – Ведьма грустно хмыкнула. – Но женился – на другой. Я не простила. До сих пор не могу простить. Когда тобой попользовались, да выкинули – такое не прощается. А та, на которой он женился, родила ему всего одного ребёнка. Одного-единственного. – Старуха ухмыльнулась совершенно по-мужски. – Хороша жена, одного родила – и умаялась! А потом и вовсе померла, сынка сиротинушкой оставила… С тех пор я всё ваше племя летучее – не люблю, не доверяю и не сочувствую. Сильные вы, крепкие, ни убить, ни противостоять невозможно, а только вся ваша сила ни к чему не приложена. Зачем сила, если от неё нет пользы? Зачем вы нужны, летучие человеки? Кого вы сберегли? Кому помогли? Столько знаний, столько могущества, могли бы спасти половину народов, ныне сгинувших. Но вы, при всей вашей мощи, палец о палец не ударили. Только глядели, да золото воровали. Народы мёрли, а вы летали и смотрели сверху. Обязанность сильного в том, чтобы слабому помочь, – но вы нам не помогли. Вы бесполезны, вы живёте для себя, вы не участвуете в общем токе мировой крови. Вы как опухоль, сами прибавляетесь, а остальному телу – один вред. Поэтому скоро вы будете стёрты с лица земли. От вас не останется ничего. Вашей расе осталось двести лет. Может быть, триста, точнее не вижу. Потом исчезнете. Вы накопите столько золота, что не сможете удерживать город в воздухе, и он упадёт. Ваша раса разлетится кто куда, прихватив сундуки с богатствами, и постепенно сгинет; останутся только кости в могилах. Способность летать ослабнет от поколения к поколению и однажды вся выйдет. Следы ваши исчезнут, уцелеют только сказки и смутные легенды. Ваше племя, величайшее и сильнейшее, выпадет из памяти людей насовсем. Вас не запомнят. Вас не останется. Ваша кровь высохнет. Вы станете ничем, пустотой. А меж тем, пока вы будете понемногу вымирать – троглодиты создадут целый новый мир, и возникнут громадные народы числом в тысячи тысяч человек, и кровь их будет кипеть тысячи лет, и память их уцелеет…

Ведьма задохнулась, закашлялась и облизнула губы.

– Но есть у вас, – продолжала она, – и другой путь. Опустить летающий город, и открыться дикарям. Помочь им победить хотя бы главные беды: болезни и темноту разума.

– Для этого, – сказал я, – нам нужно отречься от Завета.

– Нет, – ответила ведьма. – Не обязательно отрекаться! Достаточно малость поправить, подновить. Переписать несколько строчек. Правила можно и нужно менять. Вечных правил нет, и быть не может. Спуститесь вниз, к остальным. Соединитесь с человечеством, поведите его. Дайте дикарям свою силу. Вы измените мир, сделаете его лучше, светлее и чище. Вам нужно только захотеть. Вы можете стать самым великим народом из всех известных. Тогда вас запомнят навсегда. Вот ваши два пути. Либо поведёте всех в будущее, либо продолжите жить для себя – и пропадёте, как будто вас не было…

Моя голова отяжелела, я зевнул; разговор чем дальше, тем больше казался мне бессмысленным.

Я не большой умник, никогда не любил спорить, тем более не намеревался делать это теперь, в пьяном, вялом утомлении.

В тесное окошко ударил сильный прозрачный свет: пока я колол дрова и пил вино, в мире наступил новый день, вероятно, один из последних солнечных дней этой короткой холодной осени.


Ведьма плюнула на пальцы и потушила лучину.

Мне хотелось спать.

– Может, ты и права, – сказал я. – Но мне неохота спорить. Я не думаю о далёком будущем. Меня в нём не будет. Я хочу жить сегодня. И ещё одно: прекрати ругать мой народ. Даже если ты жила среди нас – ты не одна из нас, и ты ничего про нас не знаешь. Мы созданы, чтобы летать, это наша главная функция. Не ради людей, не ради себя – а ради самого полёта. Нижний мир, дикари – не занимают много места в нашей жизни. Многие из нас бывали на поверхности, но многие – наоборот, больше предпочитают верхнее небо. А другие летают только вокруг города. Мы не часть вашего мира. Мы – нелюди. Это не наше слово – ваше. Это вы нас так называете. Даже если бы мы хотели вас повести – вы сами не пойдёте, потому что вы нас боитесь и ненавидите. Мы другие, особенные. Мы рождены не для того, чтобы сподвигнуть людской род к лучшему, а для побега от людского рода. Мы созданы, чтобы быть отдельными. Это наша суть. Мы никогда не будем вам помогать. В тот момент, когда Вертоград отделился от поверхности, – наши судьбы разошлись навсегда, и не будут соединены. Таков Завет, такова наша традиция, так мы живём, и по-другому не умеем. И переписывать Завет мы не будем: тот, который есть, всех устраивает.

Высказавшись, вспотев, я с усилием поднялся; не рассчитав сил, пошатнул стол: чашка упала, разлилось недопитое.

В полосе Солнца, протянувшейся от окна, внутренности ведьминой избухи увиделись затхлыми, закопчёнными, куклы – засаленными, чумазыми, сама старуха – жалкой, полумёртвой, замотанной в поганое тряпьё.

– Посплю во дворе, – сказал я, и вышел из дома; под открытым небом стало легче и спокойней.

Отойдя на пять шагов от входа в избу, лёг на траву и закрыл глаза.

Земля ещё хранила прелое летнее тепло, от неё шёл душный ток, пахло гнилыми кореньями, сухой хвоей, червями, помётом животных. Солнце заметно опустилось ниже к горизонту, но лучи его ещё были животворны.

Последнее, что запомнил, уже сквозь тяжкую хмельную дремоту – старуха подошла и укрыла меня одеялом.

Мне, выросшему в небесном холоде, это не требовалось; но я знал, что таким образом дикари выражают заботу, и не возразил.



Проспал весь день и всю ночь.

Очнулся перед рассветом, свежий, с ясной головой и предчувствием чего-то важного и хорошего.

Над крышей избы поднимался дым. В траве шуршали ночные звери – впрочем, держась от меня на почтительном расстоянии.

Тихо, свежо было вокруг. Ниже по склонам холма переливался, быстро оскудевая, ночной туман – его клочья, как живые, расползались в стороны, прячась под тень деревьев.

В такие моменты я любил нижний мир и его обитателей.

Небо любит только тех, кто умеет летать, а земля любит и принимает всех, разумных и неразумных, летающих и ползающих, живым даря пищу, мёртвым – последний приют.

Бабка Язва вышла из дома, махнула рукой.

– Проснулся? Иди, поешь горячего.

– Нет, – ответил я. – Не буду. Мне нужна свежая голова.

– Тоже верно, – согласилась ведьма. – Тогда поспеши. Всё уже случилось. Девку Марью посадили под замок. Жену Финиста тоже. Нынче суд будет.

– Откуда ты знаешь?

Ведьма усмехнулась и показала пальцем в небо.

– Оттуда.

– Тогда прощай, мать, – сказал я. – Благодарю тебя за всё. Если б не ты – я бы не выжил. Может, ещё свидимся.

– Свидимся, – уверенно сказала ведьма. – Князю поклон передай. И вот ещё.

Она бросила мне под ноги костяной гребень. Я подобрал.

– Причеши волосья, – велела старуха. – Предстанешь перед судом – будешь прилично выглядеть.

Я сделал, как она велела, а потом вспомнил: снял с себя все украшения, цепочки, браслеты и перстни с камнями; одна цепь – золотая и самая тяжёлая – застряла в волосах, и я, дёрнув, порвал её, не испытав никакого сожаления.

Бросил всё на одеяло. Бриллианты и изумруды сыграли, выбросили радужные искры.

– Сохрани у себя, – попросил я. – Если уцелею – вернусь и заберу.

– Как скажешь, – ровным тоном ответила ведьма.

Я поклонился на прощанье и взмыл в небо.





9.


Над городом вертикально поднимался длинный столб чёрного дыма, издалека заметный в пронзительной синеве. Увидев дым, я окреп духом и нервами. Жрецы жгли смоляной костёр, в полном соответствии с Заветом.