Финист – ясный сокол

– Видела, – пробормотала она. – Может, он и жёсткий, но он – не князь. Князья слово держат. На том их власть стоит. Сказал – что сваю вбил! А ваш обещает, а потом убегает.

Я снял с себя золотую цепь и протянул.

– Если попадёшь за ворота – никогда не говори про князя ничего плохого. И для начала возьми вот это. Если охрана будет сомневаться, пропустить тебя или нет, – отзови в сторону старшего и предложи.

– Спасибо, – ответила Марья. – Но я не могу принять. Слишком дорогой подарок.

– Не беспокойся, – сказал я. – Для меня недорогой. Возьми. И нож убери. Я больше не дотронусь до тебя, пока сама не захочешь.

Она поколебалась, но золото взяла, сжала в кулак, потом сунула себе под ноги. Нож опустила, но не убрала.

– Ты думаешь, он тебя вспомнит? – спросил я.

– Вспомнит, – твёрдо ответила Марья. – Никуда не денется.

– Три года прошло.

– Ничего, – сказала Марья. – Не так много.

– Он тебе что-нибудь дарил? – спросил я. – На память? Что-то оставил?

Марья помедлила.

– Да, – ответила. – Оставил. Бронзовую трубу с подзорными стёклами.

– Она при тебе?

– Нет. Я спрятала её, когда уходила из дома.

Бронзовая труба меня заинтересовала, и я подробно расспросил девушку. Во-первых, подарок княжьего сына действительно мог облегчить ей жизнь, в том случае, если она действительно пройдёт в небесный город. Во-вторых, сам факт попадания столь дорогого и сложного прибора к неграмотной дикарке мог быть предметом разбирательства, если не тяжёлого обвинения: Завет строго запрещал оставлять на поверхности какие-либо предметы, а тем более – вручать дикарям в их неверные руки. Завет гласил: не оставлять даже волоса. Если княжий сын имел связь с бескрылой девушкой, обнаружил себя, и вдобавок подарил сложнейший астрономический инструмент – этот факт я мог использовать в свою пользу; у меня появился шанс вернуться домой.

Призна́юсь: не было ни единого дня, когда бы я не мечтал о возвращении в родовое гнездо.

С годами память стиралась – но тоска по дому становилась всё сильнее.

Я подумал, что мне следует извлечь из появления дикой девчонки наибольшую выгоду; другого момента вернуться могло не быть.

Марья рассказала, что спрятала трубу недалеко от своего дома: то был его, Финиста, подарок, сделанный осознанно, в твёрдом рассудке.

Княжий сын Финист, по словам девушки, сказал, что этот предмет, сложный и необыкновенный, однажды спасёт ей жизнь, либо поможет добиться какой-либо важной цели.

Мне очень не хотелось выбираться из тёплого дома и лететь за перевал, искать какое-то дикарское городище, но я быстро решился и собрался.

Снова пришлось натягивать опостылевший защитный панцирь.

Марья внимательно смотрела, как я увязываю ремни на поясе. Она всё еще немного дрожала: не так просто согреться после полёта на большой скорости и высоте.

Она возбуждала меня, я любовался её ключицами, и её острыми скулами, и сверкающими зелёными глазами.

Панцири и шлемы нам, птицечеловекам, не нужны ни в малейшей степени. Наша кожа защищает лучше любого панциря. Но обычай носить вооружение – доспехи, шлемы, мечи и топоры, даже щиты и копья – уходит корнями в глубь тысячелетий; отправляясь на поверхность, любой птицечеловек обязан иметь на себе полную защиту – чтобы внешне не отличаться от земных людей, походить на них. Чтобы, обнаруженный, он был принят за обычного троглодита. Это прямо прописано в Завете, в части второй: «Нисходя на сырую поверхность, не смущай низших своим видом, одевайся как дикарь и веди себя как дикарь, дабы никак себя не обнаружить». Завету исполнилось три тысячи лет, и его давно уже никто полностью не соблюдает. Завет превратился в древнюю, надоевшую сказку, и в небесном городе его уважают только на словах. Но я, прожив двадцать лет в изгнании, скитаясь по непролазным чащам, по холодным каменным ущельям, теперь вынужден признать: панцирь помогает. Безопаснее, если ты нарядишься в дикаря, и возьмёшь дикарский клинок, и нахлобучишь дикарский шлем или шапку. Земные люди, случайно увидев тебя, затянутого в броню, меньше пугаются.

Сейчас я точно знаю, что Завет сочинён Первожрецами не только ради птицечеловеков, но и ради дикарей тоже.

Они – наши младшие братья, наши щуры и пращуры, и мы зависим от них, кто бы что ни говорил. Ведь сила жизни исходит не только от Солнца, но и от земли.

А мы, птицечеловеки, оторваны от земли.

Вот почему всех нас мучает тоска по жизни внизу. Вот почему каждый из нас при первой же возможности спускается на сырую землю. Вот почему мы всегда внимательно наблюдаем за событиями на поверхности. Вот почему мы сопереживаем, когда дикари целыми тысячными народами вымирают от голода и болезней, или уничтожают друг друга в кровавых междоусобных стычках.

Я перемотал сапоги. Марья смотрела за моими приготовлениями внимательно и серьёзно.

– Нужно достать эту трубу, – сказал я. – Жди, я скоро вернусь.

– Это далеко, – сказала девушка. – Год пути, если пешком по прямой.

– Для меня недалеко, – ответил я. – Утром буду. Из еды у меня только орехи, сбоку на полке. И там же кувшин с водой.

Я вышел за дверь и лёг на воздух, ориентируясь по звёздам.

Я не запирал дверь; девушка, конечно, могла бы сбежать – но зачем? Её судьба зависела от меня. Сегодня я в её жизни был самой важной и главной персоной.

Без ложной скромности скажу, что летаю очень быстро. Моё тело давно привыкло к самым тяжёлым нагрузкам.

Я хоть и Соловей, но могу обогнать любого сокола.


На большой скорости, как обычно, мысли покинули мой разум, я сосредоточился исключительно на грохоте обтекающей меня воздушной массы; за это я люблю своё естество.

За возможность двигаться со скоростью самых быстрых существ на земле. Со скоростью ястреба или сапсана.

В напряжении жил, не думая, не отвлекаясь, распарывая лбом ледяное небо, стараясь гнать так быстро, как только возможно, к вечеру я добрался до места.

Когда останавливаешься после долгого, тяжёлого, на полном ходу пути – в пустую свежую голову приходят самые точные, простые и отчётливые мысли.

Я опустился на краю соснового бора, на поляне, где пасся лосиный выводок.

Животные почуяли меня и ушли.

Сквозь чащу проглядывали огни города, и доносился шум огромного скопления людей и животных, блеющих коз и мычащих коров. Пахло дымом, навозом, варёным мясом.

Дикие лоси не боялись людей, паслись в непосредственной близости от их жилья, – а вот меня, бесшумно явившегося из чёрного неба, испугались сразу.

Увы, такова плата за переход в высшую сущность: звери не любят и боятся людей, – но нас, бронзовокожих, боятся гораздо больше.

Зверь всегда может напасть на дикаря. Но самые страшные хищники, медведи, волки и рыси, разворачиваются и уходят, едва почуяв появление птицечеловека.



У нас – наверху – большинство жалеет дикарей.

Считается, что дикарям тяжело, особенно зимой, и что их жизнь полна горя и жестокостей.

Сама природа творит насилие над ними, заставляя жить одновременно в трёх мирах: летом при жаре, зимой при страшных морозах, в межсезонье – в сырости и бездонных грязях.

Бесконечное насилие сопровождает троглодитов на всём пути их жизни.

Они живут в череде смертей, болезней и невыносимо тяжкого физического труда.

Их женщины рожают одного ребёнка за другим; из десяти – пятнадцати, рождённых за весь детородный период, выживают двое или трое.

В двенадцать лет они начинают спариваться, в тридцать пять становятся беззубыми стариками. Большинство умирает, не дожив до тридцати, от болезней или ран, полученных на войне или охоте.

Между тем некоторые мужчины и женщины в их народе живут до ста пятидесяти и более лет; в любом большом племени обязательно есть несколько стариков, которые притом обладают твёрдым духом и отличной памятью. Обычно такие патриархи выполняют роль жрецов, точно определяют время начала сева, сбора ягод и грибов, начало охоты и ловли рыб. Другие старики уходят, поселяются отдельно от своих народов, уединённо и отшельно, и обращаются в магов; используя внутренние духовные резервы, они обретают высокое понимание реальности, а вместе с этим пониманием – и новые силы; конечно, эти маги-дикари действуют на своём дикарском, чрезвычайно примитивном уровне, однако это всё же достаточно высокий уровень; лично я, например, не рискнул бы поссориться с колдуном, живущим на поверхности.

Почему я всё это говорю.

Я много про них знаю, про дикарей.

Я двадцать лет живу внизу. Я весь пропитан земной сыростью.

Никто из нас, бронзовокожих, сытых и благополучных обитателей Вертограда, не жил на поверхности так долго.

А я – двадцать лет.

И если захочу и если суждено – проживу ещё двадцать.

Я очень с ними сблизился, с дикарями, населяющими северную окраину срединного материка. Я полюбил их, и всегда буду любить.

Я брал их женщин, и дрался с их мужчинами. Конечно, я всегда был сильнее – но они тоже не олухи, и несколько раз мне крепко попадало.

Физически, как вид, дикари – и мужчины, и женщины, и дети – весьма живучи.

По сравнению с нами – небесным народом, не знающим болезней, – они выглядят бледными и слабосильными, но будьте уверены: это обманчивое впечатление.

Они исповедуют свою особенную систему физического совершенствования, нам незнакомую и чуждую. Мы, потомки первоушедших, ученики Оша и Хура, наследники древнейших знаний, учились у мудрецов Востока и считаем, что сила человека заключена в умении управлять дыханием. Это подтверждено тысячами лет практики. Но нижние дикари живут иными соображениями и вовсе пренебрегают наукой дыхания, а физическую крепость развивают, закаливая сухожилия. С ранних лет они подвергают каждого ребёнка особой жестокой практике под названием «правка»: привязывают верёвками за руки и за ноги и растягивают в четыре стороны, иногда силой рук нескольких взрослых мужчин, а иногда и на особых примитивных деревянных станках. Эти станки имеются в каждом селении, и они всегда заняты: ежедневно опытные мужчины, так называемые «ведуны», растягивают – «правят» – на этих станках или подростков, или взрослых мужчин, обычно – воинов, или даже молодых девушек. Считается, что «правка», производимая регулярно, укрепляет не только сухожилия, но и хрящи, и скелет, и вообще всё тело, все внутренние органы, и даже удлиняет кости.

Насчёт удлинения я сомневаюсь, но скажу так: действительно, среди дикарей я нигде не видел низкорослых и коротконогих; все, от малых детей до стариков обоих полов, имели соразмерные, стройные и сильные тела.

Другая важная практика дикарей – привыкание к холоду. Несколько раз за зиму они раскаляют докрасна очаги в своих домах, расходуя огромное количество идеально высушенных дров, раздеваются донага, нагревают воду в котлах и бочках, моются песком, щёлоком и мыльными травами, и бьют друг друга жгутами из древесных листьев, а потом в нагом виде купаются в сугробах, прыгают в ледяные проруби или обливаются ледяной водой, и приучают к тому своих детей с самого малого возраста.

К этой же практике относится и глубокая, сердечная любовь дикарей к открытой воде, к плаванию, свойственная всем сухопутным народам, лишённым выхода к морям или океанам. В тёплое время года все дикари, дети и взрослые, обязательно ежедневно купаются в реках и озёрах, упражняясь в плавании и нырянии, – этим занимаются и девушки, и юноши, с молодого возраста и до солидных лет; всякое купание считается особенной забавой, проясняющей разум. Конечно же, они строят долблёные лодки, челны, надставляют смолёные борта, передвигаются вёслами и под парусом на большие расстояния; иными словами, ценят и любят стихию воды и пользуются её благосклонностью.

Рыбная ловля в их землях – огромное искусство и основа благополучия целых народов. Я знаю племена, которые работают лишь три месяца в году: сначала месяц ловят рыбу, потом месяц солят пойманную; потом ещё месяц торгуют с соседями, обменивая свои заготовки на мясо, ягоды, шкуры, утварь, украшения и диковины.

Рыба ценится вдвое, а в иных местностях впятеро дороже мяса. Рыбу очень любят, ценят, считают за лучшую, полезнейшую пищу.

С водой у дикарей связано огромное множество духовных и магических практик. Дикари обожествляют воду и считают, что под поверхностью рек и озёр живут волшебные существа, рыбы огромных размеров, гигантские змеи, а также их всевозможные гибриды. И всё это, как мы знаем, чистая правда. В этих землях, на севере Ойкумены, со дна реликтовых озёр часто выходят в смертном отчаянии полу- издохшие монстры, последние остатки навеки сгинувшего народа ящеров.

В начале и в конце зимы дикари тоже обязательно купаются: в каждой деревне налажен отвод из главного ручья, по деревянным желобам – в неглубокие ямы, тщательно обложенные кремниевым камнем; другие такие же камни во множестве лежат возле ямы, и любой желающий может явиться и разжечь костёр, раскалить докрасна достаточное количество камней, бросить их в чистую воду, совершить омовение и согреть тело хотя бы малое время. Эти купальни никогда не простаивают; в холодное время года все, зажиточные и бедные, охотники, рыболовы, собиратели и земледельцы, от мала до велика, приходят, чтобы посидеть в горячей воде хотя бы раз в неделю; общие купания прерываются только в самые жестокие морозы, когда ручьи вымерзают.