Финист – ясный сокол

Когда змей прилетел и убил его отца – Данияр, как положено любому человеку благого рода, прилюдно поклялся, что изловит змея и изрубит на мелкие позвонки.

Юный князь предложил и мне участвовать в ловле змея, но я ответил отказом.

Тогда я думал, что всё обойдётся.

Мне казалось, что новый змей окрепнет, вырастет – и навсегда улетит из долины; что было ему делать тут?

Новый князь Данияр несколько раз ходил в походы на окраины долины, в дикие и глухие дебри, и там пытался изловить новорожденного змея, ставил ловушки и привады, – но ничего из этого не вышло.

Так или иначе, один год сменил другой, новые события заслонили собой предыдущие, и понемногу история гибели старого змея и рождения нового стала забываться.

Ни один из моих соседей, ни один родственник, ни один случайный знакомый никогда не упрекнул меня в том, что я нарушил древнюю заповедь и совершил нечто скверное.

Все знали, что я – один из тех, кто убил старого змея. Все знали: из-за меня родился новый змей.

Но никто никогда не сказал мне об этом ни полслова.





* * *


На следующее лето князь Данияр отчаялся поймать змея и наплевал на это дело. Решил идти в поход на юг, за перевал.

Я был – личный княжий оружейник, первый доспешный умелец; и, как только собрался князь, – собрался и я.

Тот поход продлился дольше обычного: три года. И про него я ничего рассказывать не буду: всё равно не поверите, да и не к месту.

Скажу лишь, что в том походе случилось нечто, решившее мою судьбу.

Я нашёл в том походе свою пропавшую любимую девушку, свою Зорю.

Не саму её, к сожалению, – но её след.

В среднем течении реки Итиль однажды ночью мы напали на кочевое стойбище и убили всех.

Это были не мирные – военные кочевники, захватчики. Меж них не нашлось женщин и детей; на моих руках нет ненужной крови.

Мы раздели всех поверженных врагов, забрали себе их оружие, одежду, украшения.

С одного из мёртвых сняли амулет: чёрный медвежий коготь, пробитый двумя отверстиями и перевязанный накрест двумя бронзовыми проволоками.

Я его узнал: это был оберёг Зори.

Я забрал его себе.

Вот он, этот оберёг, с тех пор я ношу его под собственным горлом.

Смотрите, кто желает.

Можно, конечно, сказать, что в зелёной долине и её окрестностях существуют многие десятки, если не сотни, таких же или примерно таких оберёгов, треугольных медвежьих когтей, с двумя дырами и бронзовой проволокой крест-накрест.

И есть вероятность того, что я обознался.

Но я верю, что прав, и медвежий коготь принадлежит моей девушке, моей Зоре. И раз так – значит, я нашёл её след.

Значит, она не погибла в долине, не была умерщвлена мавками или убита волками. Значит, не запутал её лешак, не увёл в болота хитрый анчутка.

Значит, она просто сбежала из нашего глухого угла во внешний мир, и там прожила ещё одну жизнь.

Так я нашёл свидетельство того, что Зоря не погибла в долине, а ушла за перевал, и, значит, у меня были и до сих пор есть все основания надеяться, что она жива.

Ещё раз покажу вам её оберёг.

Смотрите.

Это коготь взрослого медведя; если он приложит вас таким когтем поперёк груди – вы развалитесь на две части.

Смотрите на эти дыры – они пробиты медным шилом, их ковыряли долго, терпеливо. Смотрите на эту неровную бронзовую проволоку.

Бронзовую проволоку очень трудно найти, она используется только для изготовления женских украшений. Посмотрите – проволоку скрутили не для того, чтобы обвязать медвежий зуб, её сняли с другой детали; эта проволока восточной работы – скорее всего, ромейская или скифская.


Эту проволоку вытащили из другого, более тонкого и старого украшения, и использовали, чтобы обвязать медвежий зуб. Для того, кто это сделал, ценность старого, более искусного украшения была ниже, чем ценность нового; новый умелец верил, что сила медвежьего когтя превозмогает любую древнюю красоту.

Ещё раз говорю вам: этот оберёг я отличу от сотни других, я помню все царапины и узлы; эта вещь принадлежала моей девушке; ошибки быть не может.

Итак, я вернулся из того похода обнадёженным, почти счастливым.

Кого мы тогда победили, кого подчинили, с кого получили ясак – пусть это останется в прошлом; незачем теперь трепать старые имена.

Тот поход был успешным и славным. Мы завоевали три города и взяли огромную добычу. Мы вышли к берегам трёх морей, и видели рощи из ореховых деревьев и каменные стены высотой в четыре человеческих роста.

Но мой рассказ не о тех делах – а о последующих.

Когда мы вернулись из похода – наша родная зелёная долина уже наполовину сгорела.





18.


Мы взошли на перевал – и увидели множество чёрных дымов.

Одна деревня пылала прямо на наших глазах; две другие, уже сгоревшие, тоже исходили чёрным чадом до небес.

Так началась гибель нашего народа.

Змей вошёл в возраст.

Манера его охоты была поистине нечеловеческая, паскудная, сволочная. Он прилетал, садился на крышу дома, засовывал пасть в дымник – и выдыхал во всю силу, надувая огонь в домашнем очаге, заставляя угли разлетаться; люди, сидящие или лежащие вокруг очага, не успевали ничего сделать; дыхание гада было столь яростным, что целые дома вспыхивали за считанные мгновения.

Пока дом горел, гад летал вокруг и громко кричал, – так, что соседи, спешившие тушить пожар, тут же разбегались в ужасе.

Когда дом догорал, змей возвращался, чтобы сожрать обугленные тела.

Остановить его было нельзя; ещё раз повторю, он летал и вообще двигался так быстро, что уследить за его перемещением, а тем более ударить, было совершенно невозможно. Лучшие, самые быстрые и ловкие воины – пытались: и копьями, и рогатинами, и стрелами, – без толку.

К великому счастью, этому гаду, как и всем прочим гадам, питание требовалось редко, пять – шесть раз в год, и только в тёплое время. Зимой он, как все гады, спал, зарываясь глубоко в землю где-то в самых дальних и гиблых лесах, ближе к ледяному перевалу.

А возвращался – в середине весны, отощавший и злобный, и сразу же сжигал целую деревню, с голодухи после спячки, и потом до середины лета много летал и орал, радуясь жизни, и ближе к середине лета ещё раз нападал, но уже жёг не по пять домов кряду, а только один или два.

И ещё обязательно возвращался осенью, и тоже много убивал, – чтоб накопить жира к зиме.

И каждый новый год он убивал всё больше и больше, и кричал всё громче, и двигался всё быстрее.

И все, кто хоть что-то понимал, – видели, что он растёт и набирает силу.

Тогда князь Данияр, к тому времени уже повзрослевший, придумал поставить по всей долине сторожевые вышки и посадить на них воинов – чтобы те могли заранее предупреждать людей о приближении гадины.

Как вы все понимаете, змей, как любой другой хищник, летал и охотился только по ночам. То есть, сторожа поднимались на вышки с заходом солнца, и у каждого был хороший слух; змей летал не бесшумно – сам молчал, но воздух, обтекающий его тело при полёте, свистел сам по себе; этот тонкий свист нельзя было перепутать ни с чем.

Услышав свист, сторожевые воины начинали бить в била.

Сначала на вышках висели обычные деревянные била – дубовые колоды. Высушенный дуб даёт сильный хороший звук. Но потом князю этого показалось недостаточно, и он понемногу заменил дубовые била на медные; очень дорогие, они зато гудели громко и звонко.

И когда по вечерам после заката в деревнях вдруг слышали частое биение сторожевой меди – люди торопились залить свои домашние очаги водой, и покидали дома, выбегали на площадь, взяв всё оружие, какое было, сбивались в толпу, прятали детей за спины, ощетинивались рогатинами и ножами – и ждали нападения.

Так мы понемногу научились ему противостоять.

Но как бы мы ни ухищрялись, он всё равно убивал: с каждым годом больше и больше.

Сначала по десять человек в год, потом по тридцать человек, потом по пятьдесят человек.

Он двигался так быстро, что тем, кто видел его вблизи, казалось, что у него три головы, и у каждой головы по три ядовитых языка, и ещё полдюжины хвостов, и три пары крыльев.



В тот же год, когда князь Данияр поставил первые сторожевые вышки, он велел позвать к себе за советом всех ведунов долины: за каждым ведуном отправил отдельного посыльного.

Я был одним из таких посыльных.

Увы, на зов князя явились только второстепенные, полусумасшедшие отшельники и тёмные бабки-травницы.

Одни посоветовали жечь костры из гнилой соломы, отгоняя гада вонючим дымом. Другие предложили сооружать мощные убежища из брёвен и камней, и там прятать детей и женщин. Третьи, самые умные, вспомнили, что все змеи любят и охотно жрут скверные мяса, и предложили поместить в середине каждой деревни несколько мёртвых, подгнивших лошадей и коров; польстившись на лакомство, летающий гад не станет нападать на людей. Четвёртые предрекли всему народу долины скорую гибель, ибо змеи, как считалось, на третий-четвёртый год жизни уже сами могут давать потомство; следовало ждать появления ещё нескольких таких же змеев, и всеобщей огненной смерти.