Финист – ясный сокол

– В долине.

– Нет, – ответила Марья. – Не нравится. Глухое место. Медвежий угол. У меня дома – гораздо веселей. Людей побольше, лес почище. Нет, мне тут не нравится.

– Ну и зря, – сказал Потык. – Ты ничего, значит, про нас не поняла.

– Неправда, – ответила Марья. – Многое поняла. Вы люди честные, чистые. Все – самой древней породы. Мне повезло, что я вас встретила. Но оставаться здесь я не хочу, это точно.

– Наша долина, – сказал Потык степенным, как бы заёмным тоном, – есть последняя тёплая юдоль. Дальше на север – только лёд и мёртвый холод. Мы угодны богам, и боги нас берегут. Это я тебе говорю не чтоб заинтересовать. Я свататься не имею права. Если волхвы меня возьмут, мне нельзя будет трогать баб… Я только пытаюсь… ну… рассказать… Земля наша велика и обильна… Мы благодарны каждому, кто останется…

– Ясно, – сказала Марья. – Дальше не продолжай. Вам нужны девки, чтоб разбавить стоячую кровь. Иначе боги сотрут ваше племя с лица земли, как стёрли до того тысячи других племён. Вы боитесь, что пропадёте. Вот ваша правда.

– Да, – ответил Потык. – Так. Никакое племя не хочет умирать, и мы не хотим.

– Тогда, – сказала Марья, – открывайтесь миру. Не живите наособь.

– Не умеем, – возразил Потык. – Если не мы будем жить наособь – тогда кто? Мы и есть те, кто живёт наособь. Обитатели отдалённых земель. Хранители края вечных льдов. Мы всегда были сбоку, и такими останемся. И пока нет никаких знамений, чтоб указывали на то, что наше племя исчезнет.

– Понимаю, – сказала Марья. – Но на самом деле боги уже стёрли твой народ. Мир населяют тысячи народов, и все они движутся, перемещаясь с места на место, с гор – в леса, с лесов – на равнины, с равнин – в степи, и так далее. Если племя не движется – оно исчезает. И вы, если не хотите исчезнуть, должны идти.

– Куда? – спросил Потык.

– Неважно. Во все стороны.

– Из этой части мира, – сказал Потык, – только два пути. На юг и на север. На севере лёд, там ничего нет, кроме холода и смерти. А на юге нас не любят. Здесь конец мира, тупик. Здесь кончаются все дороги. В этой долине наше племя обрело мир и счастье, эта земля греет нас и кормит досыта. Мы не хотим никуда идти. Мы хотим, чтобы к нам приходили другие. Мы всех зовём. Мы любому рады. Мы даже князя себе позвали со стороны. У нас – соболиные куны и красная рыба. Мы круглый год едим мясо и ягоды. Мы заячьи шкуры за мех не считаем. Повторяю: правда нашего племени не в том, чтобы уходить отсюда, а в том, чтобы звать всех сюда.

Марья улыбнулась.

– Это тебя волхвы научили? – спросила она.

– И волхвы, – ответил Потык, не смутившись. – И деды. И мать с отцом. И сам я так считаю.

– А ты был хоть раз где-нибудь, кроме этой долины?

– Конечно, был, – сказал Потык. – Ходил на север, за ледяной перевал. У нас в деревне все парни ходят на север. Там бесчисленные оленьи стада и грибные поляны, такие, что за день не обойти… И везде – великаньи кости…

– Понятно, – сказала Марья. – Напомни, как тебя зовут.

– Потык, – сказал Потык.

– Сколько тебе лет?

– Двенадцать.

– Ты, Потык, – сказала Марья, – хороший парень. Но ты ещё не взрослый, а я – уже. Ты должен понять, что кроме твоей долины есть ещё триста таких же долин, и везде живут такие же племена, и везде есть грибные поляны и красная рыба.

Я, конечно, подслушивал, притворяясь спящим; я понимал: Потык шпарил по выученной премудрости, он всё хотел заинтересовать девку собственной учёностью, умением поддержать беседу.

– Нет, – сказал он. – Ты не понимаешь. Наше богатство не в рыбе и не в ягодах. А в нас самих. Мы народ сильный, но не злой. Баб своих любим и бережём. Если останешься – тебе у нас будет хорошо. Старшины найдут тебе жениха, и ты будешь счастлива…

Марья весело засмеялась.

– Прости, Потык. Только мал ты пока судить про моё счастье…

Она хотела добавить ещё что-то.

Но тут змей проснулся.



Сначала мы услышали хрип и глухой стук: так гремели старые изглоданные кости, окружавшие гада со всех сторон.

Потом мы почуяли его дыхание – горячее и невыносимо тухлое.

Потом он закричал, и от этого крика я весь как будто обратился в лёд; слишком длинным, тяжким и страшным был этот звук, исходящий, казалось, прямо из глубин вечности; таким криком змей, наверное, обращал в бегство целые великаньи стада. И я, далеко отстоящий от тех древних животных, тоже безотчётно захотел вскочить и броситься прочь.

– Рано проснулся, – сказал я. – Вставайте. Пора за дело. Он может опять уснуть, а нам это не нужно.

Тороп очнулся от дрёмы.

– Теперь идите все сюда и слушайте, – велел я.

Товарищи мои уселись подле, нахмурились; малой Потык всё косился на девушку.

– То, что вы нынче увидите, – сказал я, – вы никогда не видели. Подготовьтесь к худшему. Любой неверный шаг – сломаете ноги, или шею. Или вообще на куски распадётесь. Делайте только то, что я говорю. Вперёд меня не лезьте. Оружие держите в руке, наготове. Увидите гада – не робейте, но и не дурите. Особенно ты не дури, – добавил я, посмотрев на Потыка.


– А чего сразу я? – спросил Потык.

– А того, – ответил я, – что ты перед девкой покрасоваться захочешь.

Марья усмехнулась.

Потык обиделся, но не возразил.

– Не красуйтесь, – сказал я. – Кто в бою красуется, того первого хоронят. Красоваться потом будете, когда дело сделаем. И помните: главное – уйти целыми. Тварина не слабая, махнёт лапой – снесёт башку. А ежели в пасть к ней угодите – будете сожраны. Кто из вас хочет быть сожран?

Сябры мои промолчали; никто не хотел быть сожран.

– Добро, – сказал я. – Ещё раз повторяю: если гад кого из вас пошатнёт, повредит или насмерть погубит – позор падёт на меня. Потому что я – вас повёл. Потому что я там много раз был. Потому что я знаю, что́ там, а вы не знаете. Я позора не хочу, я привёл вас сюда живыми и здоровыми, и уведу такими же. В общем, мне на вас наплевать, я вас всех знать не знаю, мы два дня как познакомились. Но если вы с этого дела не вернётесь, а я вернусь, то люди скажут: что же ты, опытный человек, сам вернулся, а молодых неумелых насмерть положил? – и мне будет нечего ответить. Я не хочу такого. Поэтому – слушайте меня, подчиняйтесь сразу, а кто не подчинится – того сразу по башке двину. Это вам понятно?

– Да, – ответили все, и Тороп, и Потык, и Марья, и кивнули согласно.

– И ещё, – сказал я, – последнее. И самое главное. Когда начнётся самая жара, вы все потеряете разум, глаза нальются кровью, вас поглотит боевой морок. Не поддавайтесь ему, сохраняйте ровную дрежу. Будьте осторожны. В бою думайте только о себе и о своих товарищах. Больше ни о чём не думайте. На рожон не лезьте. Берегите себя. Соберите все силы, какие только возможны. Легко не будет. А теперь идите, запаливайте костры – начнём работу.

Марья резво поднялась на ноги, подожгла от нашего огня хвойную ветку, побежала к другому костру.

Малой Потык с такой же горящей веткой направился к третьему.

Взвилось пламя, взлетели кривыми мгновенными дорожками искры, осветив просеку вдоль тына на добрых двести шагов, в обе стороны от нас.

Ещё не совсем установилась ночь, и на тёмно-синем небе показалась только самая яркая, главная – Холодная звезда, всегда неподвижная, всегда указующая путь в страну снегов и чёрных ледяных морей.

Тороп, не сразу проснувшийся, в зажигании костров участия не принимал: повертел головой, почесал бороду и стал надевать броню.

Потык, зажёгший один из костров, вернулся, посмотрел на Торопа и тоже потянулся к доспеху.

Увидев, что мужчины облачаются в брони, Марья вдруг круто развернулась и побежала к помосту.

Прежде чем я успел что-то сказать, она взвилась по скольким чёрным жердинам почти к самому краю – и заглянула на ту сторону.

Огонь кострищ не доставал за тын; девка, конечно, ничего там не увидела, кроме, может быть, бесконечного, теряющегося во мраке месива из больших и малых звериных останков.

Я хотел было крикнуть ей что-то важное, предупредить: чтоб не поскользнулась, или чтоб не пыталась ничего рассмотреть. Змей всегда отползает в самую темень. Но я промолчал: было понятно, что девка не поскользнётся, не оступится, вообще не подведёт: за три года скитаний все её движения стали сходны со звериными, и она шагала по гнилым ветвям, как по ровной дороге.

Возможно, она бы убила змея в одиночку, если бы захотела.

Какое-то время она стояла в шаге от края помоста, вглядываясь в рябой сумрак; когда, наконец, поняла, что – бесполезно, невозможно, – оглянулась на меня.

Я махнул рукой: слезай.

Когда вернулась, – хотела что-то сказать, но я поднял палец, возражая, – и она не раскрыла рта.

Времени уже было мало.

– Принесём требу, – сказал я. – Перед боем. Надеюсь, никто из нас не умрёт; разве что по глупости. Но требу дать нужно. Согласны?

– Да, – сказали Потык и Тороп.

– Согласна, – сказала Марья.

– Тогда, по обычаю, – сказал я, – самый младший из нас пойдёт в лес и принесёт камень размером не менее кулака.

Я посмотрел на Потыка.

– Это будешь ты. Поспеши. Времени даже у богов мало.

Потык немедленно вскочил и убежал в лес: он знал весь лад и ряд.

Пока он искал, я вынул оселок, поправил нож, и без того острый: это не было частью веданого порядка, не было обязательным действом, – это был лично мой, собственный способ настроиться на воинскую требу.

Как настроишься, так и побьёшься.

Потык прибежал, лелея в руках мокрый от росы круглый камень; я жестом показал, куда его положить; кивнул мальчишке.

– Наверное, – сказал я Потыку, – дальше ты сам всё знаешь.

– Знаю, – ответил Потык и вдруг заволновался; руки его задрожали. – Сначала надо очистить место огнём.

Он выхватил из огня поленце, горящее с одного конца, и поднял над головой, и стал помавать огнём перед нашими лицами, над головами, а затем по поверхности требного камня. После чего положил головёшку перед собой, протянул над ней ладони и добавил глухо: