Даже если я упаду

– Ты. Не смей. Приближаться. К Эллисон.

Мои легкие скукоживаются, не позволяя ни вдохнуть, ни выдохнуть.

– Ты меня слышишь? – говорит мой брат, и я чувствую, что его губы едва шевелятся.

Я киваю, хотя он не может меня видеть, и вздрагиваю, когда слышу какой-то грохот на том конце трубки.

– ТЫ МЕНЯ СЛЫШИШЬ? НЕ СМЕЙ ПРИБЛИЖАТЬСЯ К НЕЙ!

Я отшатываюсь от рева, который несется мне в ухо, роняю телефон, тут же карабкаюсь, чтобы его поднять, когда он падает на пол. Как будто вдалеке я слышу перебранку и неразборчивые команды, выкрикиваемые на заднем плане, и ворчание, в котором распознаю голос Джейсона.

– Отвали от меня! Я сказал, убери свои руки…

И длинный гудок.

Я сижу на краю кровати, трясущимися руками едва удерживая обмякшую трубку, откуда все еще доносится слабое завывание гудка. Это был не мой брат. Я готова убеждать себя в этом до бесконечности. Это был не мой брат. Я не могла видеть его лицо; я даже не могу себе представить, как оно выглядело в эти последние несколько минут. Милые, улыбчивые черты этого лица не умеют кривиться в гримасе гнева и кричать на меня. Он никогда… он бы никогда… Я почти уверена в том, что, должно быть, другой заключенный выхватил у него телефон, потому что Джейсон никогда бы не повел себя так, будто ненавидит меня. Будто готов причинить мне боль.

Мой большой палец нажимает отбой, и тишина заполняет комнату. Я соскальзываю вниз со своей застеленной кровати, пока не упираюсь в нее спиной, и подтягиваю колени к груди. Телефон своей тяжестью прижимает мою руку к деревянному полу.

Всякий раз, когда мой мозг начинает крутиться в одном направлении, шестеренки со скрипом останавливаются. Я пытаюсь снова и снова, и раз за разом они отказываются двинуться с места. Больше ничего не имеет смысла. Ничего.





Глава 36




На следующий день после обеда я выскальзываю из дома и сажусь за руль Дафны. Я знаю, куда ехать – в конце Малберри-стрит только один дом, – но понятия не имею, что буду делать, когда доберусь туда. Мне просто нужно увидеть его лицо. Может, я даже не выйду из машины.

Но, конечно, выхожу.

На этот раз я умнее, чем раньше. Сначала я звоню ему, вместо того чтобы просто свалиться как снег на голову.

– Алло?

– Я у твоего дома, – говорю я, когда он берет трубку.

Тут же открывается дверь, и Хит выходит на крыльцо. Я чувствую, как мое сердце устремилось к нему за мгновение до того, как ноги последовали его примеру. Я останавливаюсь у нижней ступеньки – не потому, что мое желание быть рядом с ним угасло, а потому, что он не сделал и шага мне навстречу. Его рука все еще лежит на сетчатой двери.

Я думала, больше никого не будет дома. Он как-то говорил, что обычно во второй половине дня дом в его полном распоряжении на час или два, и, когда звонила, я убедилась в том, что во дворе нет припаркованных машин, не считая его грузовика, но теперь я в этом не уверена. Я бы предпочла, чтобы у него имелась причина держаться на расстоянии, кроме той, что я назвала ему во время нашей последней встречи.

Я медлю, не поднимаюсь на крыльцо, с неуверенностью рассматриваю дом. Это добротный красивый дом на ранчо, уютно вписанный в окружающий ландшафт, так что кажется, будто он тянется из земли вместе с тенистыми зарослями гледичии по обе стороны крыльца. Дранка на крыше кое-где приподнята, а каменно-серая краска на сайдинге местами потрескалась и выцвела. Хотя кругом простор, и земли достаточно, так что ближайший соседский дом проступает не более чем пятнышком вдалеке.

Я никогда не бывала здесь раньше. У меня не было причин приходить сюда до знакомства с Хитом и после…

До меня вдруг доходит, насколько это глупо – вот так являться к нему домой. Это даже хуже, чем вламываться без предупреждения к нему на работу. По крайней мере, тогда у него еще было желание меня видеть. Может, теперь он и нужен мне, но это не значит, что для него что-то изменилось.

И это его дом. Дом, в котором жил его брат.

– Я хотела тебя увидеть. – Я чувствую необходимость хотя бы попытаться объясниться. Впрочем, по выражению его лица нетрудно догадаться, что он не чувствует ничего подобного. Я стою столбом, ни жива ни мертва, словно жду прощения или казни.

Хит не сводит глаз с моего запрокинутого лица. Его сдвинутые брови так же неподвижны, как и все в нем, но вот, наконец, они расслабляются. Чуть-чуть, но я это вижу.

– Заходи. – Он отступает на шаг, придерживая дверь и пропуская меня внутрь.

Где-то в глубине дома работает телевизор. Хит оставляет меня и исчезает в дальней комнате, чтобы его выключить. Я порываюсь последовать за ним, но останавливаюсь, когда вижу море фотографий. Их так много, что за ними даже не разглядеть цвет краски на стене. Они занимают все пространство от пола до потолка – фотографии, запечатлевшие судьбы нескольких поколений, зачастую на фоне этого самого дома. Мои глаза скользят по лицам прапрапрадедов и бабушек Хита, перемещаются к фотографиям Кэлвина в шапочке и мантии, выпускника средней школы.

– Моя семья помешана на фотографиях. – Голос Хита заставляет меня вздрогнуть от неожиданности. Но я не могу отвести взгляд. Я помню Кэла, но смутно, как помнишь лицо, которое видел всего несколько раз и не понимал тогда, какое место оно займет в твоей жизни. И невозможно было не увидеть его лицо, мелькавшее в интернете и телевизоре, где обычно показывали все те же одну или две фотографии. Я никогда не смотрела достаточно долго, чтобы увидеть больше. Сейчас у меня нет возможности отвернуться, и я не думаю, что воспользовалась бы ею, если бы она была.

Вместо этого я восполняю пробел, и Хит мне не мешает, комментируя, когда я чуть дольше рассматриваю ту или иную фотографию. Поначалу он говорит натянуто, потом с большей легкостью, как будто разогревая давно не тренированную мышцу. Чем более непринужденно он себя ведет, тем большую неловкость испытываю я.

Хит не выглядит смущенным, когда его голос срывается, и не отворачивается. Никогда еще я не видела такого обнажения чувств, и больно смотреть на чужое горе, тяжело слышать. Кэл всегда был для меня человеком, личностью. Я никогда не пыталась делать вид, будто его нет, ради спокойствия моего брата. Я знаю, что у него была семья, были родители, планы на жизнь, которые были жестоко прерваны. Но мысли о нем, безмерно печальные, всегда сидели где-то глубоко в сознании, и трудно было на них сосредоточиться, когда Джейсон занимал собой весь передний плане. Теперь перспектива смещается.

Мы с Хитом стоим в самом конце коридора. Я вижу, что фотографии тянутся дальше, за угол, но это уже последние снимки Кэлвина. На выпускном по случаю окончания средней школы, возле красного пикапа, забитого коробками с вещами перед отъездом в колледж. Как и на многих фотографиях, рядом с ним Хит и их старшая сестра.

– Это последняя фотография, где мы втроем. Мама уверяла, что остались еще какие-то с Рождества и ее дня рождения, но… – Хит качает головой и постукивает пальцем по стеклу, – нашлась только эта.

Я поворачиваюсь, наблюдая за тем, как он смотрит на своего брата, пересказывая события того дня, то с легкой улыбкой, то теряя голос. Он не отшатывается и даже не вздрагивает, когда я беру его за руку. Его большой палец скользит по тыльной стороне моей ладони, и он продолжает рассказ. История обрывается, но не тогда, когда все кончено, а когда Хит уже не в силах говорить. Его лицо кажется размытым в моих наполненных слезами глазах, когда я притягиваю его к себе, приподнимаюсь на цыпочках и прикасаюсь дрожащими губами к его губам.

Это всего лишь легкий поцелуй, порыв души, когда ни у кого из нас не осталось слов. Но, когда я уже опускаюсь обратно, руки Хита подхватывают меня, прижимают к груди, и его рот более настойчиво овладевает моими губами, так что я чувствую вкус наших перемешанных слез.


Все часы, что я провела в объятиях Хита на тренировках поддержек, и даже наш первый поцелуй, бледнеют в сравнении с тем, что происходит сейчас. Этот поцелуй по-прежнему запретный, но, в отличие от нерешительного первого опыта, он смелый, безрассудный. Все сдерживаемые желания и тоска вырываются на волю и вливаются друг в друга. Его невероятно крепкие объятия могли бы даже напугать, если бы я сама не впивалась в него с такой страстью.

Я отдаюсь этому поцелую и слезам, которые, кажется, не иссякнут никогда. Я чувствую их вкус на его губах. Я слышу их в мягком шепоте нашего дыхания. Только наши вздымающиеся груди создают иллюзию движения между нами, когда губы расстаются и встречаются наши взгляды.

Мы все еще прижаты друг к другу, и каждый мой вздох питается воздухом, слетающим с его губ. Руки Хита скользят по моим бокам, поднимаясь все выше над грудной клеткой, посылая волну мелкой дрожи по телу.

– Прости, что обидела тебя, – говорю я.

– Ненавижу себя за то, что причинил тебе боль. Этого больше не повторится. – Его рука пробегает по моему плечу, оставляя после себя дорожку мурашек на сверхчувствительной коже загривка. Подчиняясь этой нежной силе, я вскидываю голову, и мои губы сами находят его рот. Чтобы на этот раз вкусить уже не слез, а чего-то бесконечно сладкого.

Я теряю всякое представление о времени и о себе, растворяясь в этом поцелуе, в Хите, в ощущениях от его объятий. Это продолжается вечно; пламя то возгорается, то опадает, но никогда не угасает.

Осознание чего-то неправильного приходит не через слух, я просто чувствую это. Хит дергается в моих руках, как будто его ударили плетью. Он поднимает голову, и сквозь пелену дурмана я вижу, как в панике распахиваются его глаза. Я успеваю обернуться, когда две женщины стремительно заходят в дом. Одной из них чуть за пятьдесят, другой – слегка за тридцать. Имя Хита обрывается на губах младшей, когда она видит нас.

– Какого черта? Хит Кристофер Гейнс, кто… – Слова его матери тонут в сдавленном вздохе, и Хит спешно выпускает меня из рук. Он не смотрит на меня, и ледяной холод высушивает последние капли нашего тепла.

Хит, может, и не смотрит на меня, зато его мама и сестра смотрят во все глаза.

Я думала, что хорошо знаю этот взгляд – тот, что кривит губы и заставляет держаться подальше. То, что я вижу в глазах миссис Гейнс и ее дочери, Гвен, наполнено гораздо большим, нежели отвращением и гневом. Миссис Гейнс резко хватает дочь за руку, пока я в растерянности переминаюсь с ноги на ногу. Я подумала, что так она пытается оправиться от потрясения, которое испытала, застав меня в своем доме со своим собственным сыном, но тотчас понимаю, что ошиблась. Она не ищет опору для себя; она сдерживает свою дочь.

– Она? Ты с ней? – Гвен смотрит на брата так, будто застукала его за изготовлением бомбы, а не целующимся с девушкой. А на меня смотрит так, будто сама готова меня взорвать и глазом не моргнуть. – Ее брат убил Кэла! – Имя Кэла вырывается из нее искореженным болью визгом, от которого хочется заткнуть уши.

Рядом со мной молчит оцепеневший Хит. Он выдерживает взгляд матери, и я практически чувствую, как стыд сочится из его пор.

– Тебе мало было Эллисон? Сначала подружка твоего брата, а теперь сестра его убийцы! – Гвен задыхается от ярости. – В нашем доме, в доме Кэла!

– Гвен…

Гвен отмахивается от шепота матери и ее сдерживающей руки и устремляется к брату.

– Вышвырни ее отсюда. Вышвырни эту дря… – Остальные слова заглушает шквал диких ударов, которые она обрушивает на своего брата, когда тот выступает вперед, преграждая ей путь, а я пячусь назад. Он почти не пытается блокировать удары, позволяя сестре колошматить его, сопровождая это истошными воплями.

Я ничего не соображаю и не могу смотреть на Хита. Я прижимаюсь к одной стене, в то время как миссис Гейнс приближается к другой. Мы встречаемся взглядами. Она не осыпает меня ругательствами, но не скрывает, что так же отчаянно, как и ее дочь, хочет, чтобы я покинула их дом.

Я выбегаю через переднюю дверь, и за мной по пятам несется горе еще одной разрушенной семьи.





Глава 37




Облака густой красно-коричневой пыли летят из-под колес Дафны, когда я нажимаю на тормоза сильнее, чем обычно, и бросаю машину на стоянку перед моим домом. Лора сидит на крыльце и вскакивает, как только видит меня. В кои-то веки я едва замечаю ее, торопясь нырнуть в дом. Потрясение вышибает из головы все мысли, кроме одной.

Эллисон была… девушкой Кэла?

Но я все-таки останавливаюсь на верхней ступеньке, и мне открывается зрелище, которое уже и не помню, когда видела. Лора на качелях на крыльце – обычное дело, но чтобы Лора без наушников, без телефона?

– Что такое? – Мозг цепенеет, как и все во мне. – Что-то случилось?

– Нет, ничего. Я просто… – Без телефона Лора не знает, куда девать руки. Она их так терзает, что того и гляди прольется кровь. – Я хотела поговорить. Мы как-то перестали общаться.

Я изумленно хлопаю ресницами. Не во мне причина. Это я все время пытаюсь восстановить хоть какое-то подобие тех отношений, что связывали нас в прошлом, а она снова и снова отвергает меня. Как бы я ни плакала, ни умоляла, она всегда отворачивалась.

И сейчас, когда меня мутит от боли, когда внутри все скручено узлом, отворачиваюсь я.

Я что-то говорю ей, открывая дверь. «Не сейчас» или «Поговорим позже» – даже не знаю, какие слова вырываются у меня, когда я торопливо поднимаюсь по лестнице, не оглядываясь, чтобы посмотреть, ранит ли ее мой отказ хотя бы наполовину так же, как ранило меня ее бесконечное равнодушие. Прямо сейчас я не могу думать о своей сестре. Я вообще не могу думать.

Решимость сбежать и спрятаться покидает меня в холле второго этажа. Не может быть, чтобы ее слова об Эллисон и Кэле были правдой. Мои шаги замедляются, наливаются тяжестью, и новая волна ужаса сокрушает меня, когда я подхожу к двери в комнату Джейсона, на этот раз плотно закрытой. Я тянусь к ручке, чувствуя, как слабеют пальцы, хватаясь за нее, и толкаю дверь. С той минуты, как я покинула дом Хита, разум подсказывал мне, что я увижу в этой комнате, и я уже знаю, но мне нужно посмотреть на это еще раз, чтобы последний фрагмент пазла встал на место.

Чтобы мама не заметила пропажу, на днях я вернула фотографию Джейсона с хохочущей Эллисон у него на закорках. Фотография снова прикреплена над столом, и кажется, будто они оба улыбаются мне, когда я подхожу ближе.

Джейсон обожал эту фотку, хотя на ней макушка Эллисон выглядит обрезанной, и в кадр попадает какой-то случайный парень на заднем плане, который портит всю картину. Но я никогда не спрашивала у Джейсона, чем ему так полюбился этот снимок. Есть что-то особенное в улыбке Эллисон, в наклоне ее головы, в том, как она обвивает руками его плечи. Любой, глядя на эту фотографию, мог бы сказать с полной уверенностью, что девушка влюблена.

Только смотрит она не на моего брата, а на того, кто их фотографирует. Я пробегаю глазами по другим фотографиям, выискивая что-то – то, что маячит где-то на задворках сознания. Не то чтобы воспоминание, скорее отведенное ему пространство.

Вот оно.

Крошечный уголок снимка, выглядывающий из-за стола. Я чуть наклоняю стол вперед и нагибаюсь, чтобы поднять упавшую фотографию.

Это тот же самый день. Эллисон все в том же небесно-голубом бикини, и такая же бело-желтая ромашка вплетена в косу. Одной рукой она обнимает за плечи Джейсона, который держит перед собой телефон, чтобы сделать селфи, а другая ее рука лежит на плече Кэла.