Даже если я упаду

Я не встаю в позу и не выясняю с ним отношения. Ограничиваюсь бесстрастными ответами, пока перехожу с одного участка на другой под несмолкаемый бубнеж Джеффа, который напоминает о том, что я должна ответственно относиться к работе, не опаздывать на смены, потому что, на случай если я забыла, меня легко заменить. Последнее звучит, пока я растираю свои ноющие колени после того, как битый час отскребала, стоя на карачках, прилипший к кирпичной стене здания сырный соус начос[24], который с утра поджаривался на солнце. Джефф дождался, пока наступит самая жара, чтобы сказать мне об этом.

– Да, сэр. – Мне бы рычать, грязно ругаться – по крайней мере, мысленно, – но я чувствую себя настолько потерянной и так страдаю за брата, что даже стоять невмоготу. Снаружи кирпичи еще горячие от солнца, на которое я обычно жалуюсь, потому что обгораю, но такое же солнце мой брат видит и чувствует на своей коже всего час в день, на прогулке в тюремном дворе. Слезы как никогда опасно подступают к глазам. Замечая этот влажный блеск, Джефф наконец-то оставляет меня в покое и ныряет в прохладу вестибюля.

Я собираю с земли мусор и истерзанные коробки из-под начос и выбрасываю их в мусорный контейнер. Даже не оборачиваясь, я чувствую, что не одна во дворе. Я ожидаю увидеть, как возвращается Джефф, чтобы уличить меня в очередной оплошности.

Я не ожидаю увидеть Мэгги.

Она и сама выглядит слегка удивленной своим появлением здесь. Сегодня не ее смена; я знаю, потому что проверила это первым делом после того, как получила нагоняй от Джеффа за двухминутное опоздание. Впрочем, она знает, что я на работе, и, даже если забыла об этом и заехала лишь для того, чтобы забрать зарплатный чек или еще что, могла бы запросто прийти и уйти, не показываясь мне на глаза.

И тут я замечаю перекинутую через ее плечо черную мягкую сумку для видеокамеры. От Мэгги не ускользают ни мой взгляд, брошенный на сумку, ни смущение, пробегающее по моему лицу. Она внимательно наблюдает за мной, прежде чем нарушает молчание.

– Это не значит, что я прощаю тебя и хочу сказать, что забыла все, что ты сделала. Я не прощаю и не забываю. Но я дала обещание, – говорит она, перемещая сумку на грудь и заглядывая в один из кармашков. – И ты тоже. – В ее вздернутом подбородке угадывается вызов, как будто она проверяет меня на прочность.

Как и Джефф, она стоит достаточно близко, чтобы видеть мои глаза, но, в отличие от него, не позволяет моим едва сдерживаемым эмоциям повергнуть ее в бегство. Во всяком случае, ее подбородок поднимается выше.

Мой между тем дрожит. Во мне на миг шевельнулась надежда, что она здесь, потому что прощает меня или, по крайней мере, готова поговорить. Эта надежда разбивается в прах.

– Тебе не нужно ничего снимать. Я не участвую в кастинге.

– Я уже пообещала Джеффу, что мы сами закроем помещение, чтобы он мог уйти пораньше, поскольку, уверена, у него свидание.

Меня так и подмывает улыбнуться тому, как аккуратно Мэгги вывела его из игры.

– И все равно я не буду подавать заявку.

Мэгги осторожно опускает сумку на тротуар и пожимает плечами.

– Почему?

– Ты знаешь, почему. – Чего уж тут ходить вокруг да около? Теперь она все знает.

Мэгги кивает самой себе.

– Из-за твоего брата.

– Да, – отвечаю я, снова опускаясь на колени перед кирпичной стеной, чтобы продолжить соскабливать запекшийся сыр.

– Потому что ты не можешь оставить его.

– Потому что я не могу оставить никого из них. – Теперь больше, чем когда-либо, мысль о том, чтобы покинуть мою семью, кажется абсурдной. Я не могу этого сделать. Я не буду этого делать. Моя рука замирает. – Я нужна им.

– Значит, ты их любишь, а они не имеют права тебя любить?

Я поворачиваюсь к ней, хмуря брови.

Вздыхая, она приседает на корточки рядом со мной и, хватая проволочную щетку, начинает скрести соседнюю часть стены. Она атакует мерзкое пятно с большей агрессией, чем оно того заслуживает, и я знаю, что тем самым она вымещает злость, припасенную для меня.

– Он вообще знает, Брук? Ты сказала ему, от чего отказываешься из-за него?

Мои движения становятся заторможенными, в то время как она трет с еще большим остервенением. Я не говорила Джейсону, что это из-за него.

Пыхтя, она продолжает.

– Я толком ничего не знаю о твоем брате. – Она косится на меня, не отрываясь от работы. – Я посмотрела одну историю в интернете, и мне этого хватило.

Уши начинают гореть, когда я думаю обо всех историях, которые читала раньше, пока отец не запретил нам лазать по интернету. Чтение каждой из них вызывало у меня такое чувство, будто меня раздели и публично высекли. И это были только те из них, которые просто сообщали факты. А уж от статей, полных диких спекуляций и экспертного анализа психики подростка-убийцы, меня до сих пор бросает в холодный пот при одном лишь воспоминании. Трусость не позволяет мне спросить у Мэгги, какую из них читала она.

– Но где же логика? – продолжает она. – Как это поможет ему или твоей семье, если ты откажешь себе в том, к чему стремилась большую часть своей жизни? Ты упускаешь шанс кататься профессионально ради того, чтобы остаться рядом со своей семьей. И ты собираешься делать такой выбор каждый раз на протяжении следующих тридцати лет, плюс-минус в зависимости от хорошего поведения? – Воздух вырывается из моих легких, как от удара под дых, но Мэгги не останавливается. Она бросает щетку и поворачивается ко мне лицом. – Что, не так уж приятно думать об этом? А может, следовало бы подумать. – Наконец ее голос смягчается, но с этой мягкостью приходит боль, пропитывающая каждое слово. – Посмотри, что ты наделала с тех пор, как он сел в тюрьму. Ты отрезала себя почти от всего. Фигурное катание – единственное, за что ты еще держалась, а теперь отказываешься и от этого.

– Я не..

– Отказываешься. И хуже того, думаешь, что поступаешь благородно. – Она смахивает злую слезу шлепком ладони. – Вовсе нет. Держу пари, твоему брату это категорически не понравится.

Мое сердце сжимается от боли, но Мэгги не дает мне возможности вставить слово.

– Ты говоришь, что любишь своего брата… а он любит тебя? Любит? Будет ли он счастлив видеть тебя здесь такой, когда все мы знаем, что твое место там, на льду? – Она машет в сторону катка и опускает руку. – А твои родители будут гордиться тобой за это? Твоя сестра проникнется к тебе уважением?

Я хочу зажмуриться, чтобы не видеть свирепого выражения лица Мэгги.

– Моя мама знает, что я должна остаться здесь. Может, я и хочу кататься, но она права. – Меня начинает трясти, несмотря на послеполуденную влажность. – Джейсон не выживет в этом ужасном месте, если мы с мамой перестанем его навещать. Мама совсем расклеится, если ей придется ездить туда одной. Отец может навсегда поселиться в подвале, а Лора найдет для себя клетку побольше и выбросит от нее ключ.

Мэгги больше ничего не говорит, пока мы не заканчиваем с очисткой стены и не возвращаемся внутрь.

– Брук. Сделай одолжение, катайся на коньках. Борись.


Я перевожу взгляд с нее на лед и обратно.

– В любом случае это уже не важно. Мой друг Антон, тот парень, который должен был выступить со мной… в общем, я сказала ему, что он мне больше не нужен. – Это было первое, что я сделала после встречи с Эллисон.

– Тебе никогда и не нужен был партнер. Выступай одна. Номера с партнером – это, конечно, замечательно, но совершенно необязательно. Ты и сама знаешь. – Она вздыхает. – Я не могу заставить тебя участвовать в кастинге. Я просто думаю, что тебе следовало бы это сделать. По-моему, ты ошибаешься насчет тех людей, которые тебя любят. Надеюсь, твой брат – один из них. Если это так, готова спорить, ему будет приятно следить за твоими успехами на льду, это сделает его счастливым, даже если будет означать, что вы станете видеться реже.

Но она ошибается. Теперь уже ничто не сделает моего брата счастливым, а мой отъезд – тем более.

Дома я замираю на полпути к кухне, когда слышу мамин голос. Только это не настоящий мамин голос, а притворно-счастливый, предназначенный только для одного человека.

– …намного лучше. Не знаю, был это грипп или пищевое отравление, но она в порядке, и больше никто не заболел. – Пауза. – Я скажу ей, что ты рад ее выздоровлению.

Я задерживаюсь у подножия лестницы, прислушиваясь к разговору, доносящемуся из-за угла. Как бы мне хотелось, чтобы счастливая, беззаботная реальность, которую мама описывает Джейсону по телефону, была настоящей.

Мы с мамой толком не разговариваем с субботы, но начинать сразу после телефонного звонок брата – не лучшая идея. Когда становится очевидно, что разговор подходит к концу, я на цыпочках поднимаюсь по лестнице так быстро, как только могу, забегаю в кабинет, чтобы схватить телефонную трубку, и шмыгаю в свою комнату.

Я нажимаю кнопку внутреннего подключения, когда в трубке звучит мамин смех, и надеюсь, он заглушает характерный щелчок.

– Хорошо, мам. Это хорошо, – говорит Джейсон. – Я просто хотел убедиться, что у вас все в порядке. – Похоже, он сглатывает. – А как Брук?

Мама всегда начеку; она никогда не сболтнет лишнего в разговоре с Джейсоном.

– Конечно, в порядке. – И тут… или мне кажется, что я это слышу… как будто дрожь неуверенности вплетается в ее голос. – А почему бы и нет?

Джейсон обходит этот вопрос с невозмутимым апломбом, который мог унаследовать только от мамы. Больше никаких пауз и никаких дрожащих интонаций, и, когда они прощаются, мое сердце разбивается надвое, а половинки пытаются разлететься в двух разных направлениях.

– Увидимся на следующей неделе.

– Обязательно. – Мамина клятва крепче стали. – Я люблю тебя, Джейсон.

– Я тебя тоже. Пока.

– Пока.

Я произношу его имя, как только слышу щелчок, подсказывающий, что мама вешает трубку.

– Джейсон? – Пауза, и я уже думаю, что упустила момент.

– Брук?

У меня вырывается вздох облегчения.

– Это я. Думала, ты уже положил трубку.

Снова пауза.

– Я еще здесь. – Но, судя по голосу, готов исчезнуть, если я ляпну что-то не то.

– Я просто… услышала, что мама говорит с тобой по телефону, и хотела… – Глубокий вдох, не плачь. – Я хотела попросить прощения. – Я сильно кусаю губы, как только произношу эти слова. Я не умею, как мама, скрывать от него эмоции, и меньше всего мне хочется, чтобы он услышал, как боль царапает мне горло.

– За что?

– За субботу. Ума не приложу, с чего вдруг я на тебя набросилась. Я знаю… знаю, тебе тяжело со мной, когда я требую ответов и объяснений, которые ты не хочешь мне дать. Я просто хотела, чтобы ты кое-что рассказал, что помогло бы мне понять. – Мой голос слегка потрескивает, но я продолжаю. – Надеюсь, когда-нибудь ты мне расскажешь, но я не буду… больше не буду давить на тебя или кого-то еще. – Мои глаза слепо блуждают по комнате, ни на чем не задерживаясь, пока я жду ответа Джейсона. Он отвечает не сразу, и по его голосу я не могу понять, что он чувствует.

– Да, хорошо… Погоди, что ты имеешь в виду, когда говоришь про кого-то еще?

Моя рука крепче сжимает трубку.

– Тебя. Я не собираюсь давить на тебя.

– Брук. – В голосе брата появляются глухие, чуждые нотки, словно предупреждение о вторжении на опасную территорию. Мое сердце останавливается и пропускает удар, прежде чем он продолжает: – Что ты там сделала?

– Я не могла выбросить это из головы. – Я тороплюсь выпалить все разом, чтобы навсегда с этим покончить. – Ты сказал, что побежал за кем-то.

На том конце провода раздается какой-то сдавленный звук – возможно, Джейсон снова произносит мое имя.

– И до меня вдруг дошло, что с вами мог быть только один человек, поэтому… я поехала повидаться с Эллисон.

Мне кажется, его уже нет на том конце. Но я не слышу ни треска брошенной трубки, ни длинного гудка, только молчание…

– Джейсон? Джейсон?

Дыхание, хриплое и рваное, врывается мне в ухо.