Адрес ветра (СИ)

Норт больше не обращал на него внимания, не пытался ничего уточнять. Отвернув голову к окну, он смотрел на проносящийся мимо лес и чувствовал внутри огромную разъедающую пустоту, смешанную с болью и ужасом. Он даже не удивился, ощутив на лице горячую влагу, и не попытался смахнуть ее, раздавленный обрушившимся на него ужасным пониманием. Хотя его сердце давно исцелилось, прошлое все равно отзывалось в нем болезненными отголосками, с которыми он не пытался бороться, зная, что это совершенно бесполезно.
Джим вскоре заметил его слезы и, чуть помолчав, сказал с презрительной усмешкой, адресатом которой, очевидно, являлся Кроули:
- Из-за нее плачешь, а из-за этого ублюдка нет? Я так и знал. Хоть Эшли и была недостойна тебя, ты сильно к ней привязался. А этот… Кроули, - он выговорил его имя с нескрываемой ненавистью, - он так и не попал в твое сердце. Телом, может, и завладел, но это еще не всё, - лес внезапно закончился, и перед ними возникла длинная, совершенно пустая дорога, по одну сторону которой простиралась широкая зеленая равнина, а по другую – величественная горная гряда, казавшаяся ярко-оранжевой в лучах медленно садящегося солнца. – Мне ты тоже легко не сдашься, - продолжил Джим самовнушительный монолог, - но я добьюсь своего. Ты будешь моим, Норт: и телом, и сердцем.
Норт ничего не говорил. После того, как Джим высказался относительно его отношений с Эшли, выдал всю безобразную правду о своем вмешательстве, он будто застыл, выпал ненадолго из реальности, не в силах справиться с потрясением. Только сейчас он осознал в полной мере, насколько Джим был опасен, насколько давним и неукротимым было его безумие, вылившееся, в конце концов, в то, что происходило сейчас. Выглядел нормальным, когда терпел, а теперь у него все заслоны сорвало.
- Так ты давно… - Норт не закончил фразы, но Джим легко его понял. Сказал, чуть улыбнувшись:
- С самой первой встречи. Знаешь, мне вовсе не обязательно было устраиваться в твою компанию. Мой отец очень богат, он помог бы мне открыть собственную контору, но я отказался, потому что хотел быть рядом с тобой. Пусть даже в роли подчиненного, но иметь к тебе хоть какой-то доступ. Я надеялся, со временем ты сам меня заметишь. А ты выбрал этого… этого вампира! – он сам осознавал, как нелепо это прозвучало, но ничего не мог поделать с давно засевшей в голове ассоциацией. – Ты сам виноват, Норт! Ты сам заставил меня быть с тобой жестоким!
Когда они остановились около объектов, ведущих к канатной дороге, Норт понял, что, возможно, найти его и вправду будет непросто. Джим чуть ли не силком вытащил его из машины, схватил за локоть и потащил в сторону невысокого холма в отдалении. Норт сопротивлялся, как одержимый, поначалу, пока снова не опробовал удар чокнутого придурка. Удар был сильный, даже слишком, у него подкосились ноги, он рухнул и тут же вынужден был подхватиться, потому что Джим вздёрнул его и снова саданул, на этот раз ограничился ударом локтя вбок, от чего Норт согнулся пополам, да так и пробежал несколько шагов.
- Всё? - сердито спросил Джим.
Не всё. Но Норт только губы поджал, больше от боли, чем от нежелания отвечать.
Когда они обогнули холм, Норт увидел колоссальную пропасть, дно которой практически скрывалось из виду, грозную массивную скалу с левой стороны, бескрайнюю равнину с правой (это была та самая равнина, которую они недавно объехали) и хрупкий на фоне всего этого природного величия канатный путь, уходивший вдаль на другую сторону пропасти. Перед посадочной площадкой, отгороженной от обрыва крепким заграждением, висел всего один фуникулер, к которому Джим и направился со всей решительностью.
- Куда мы едем? – не выдержал Норт, быстро теряя эмоциональную устойчивость. – Что творится в твоей голове?
- Мы едем в Абенд, - удостоил его ответом Джим. – Он как раз на другой стороне. Ты ведь знаешь, что это за место? Элитная территория, куда не так-то легко попасть. У меня там есть дом. Наш с тобой дом. Я же говорил: ты не сможешь сбежать. И искать тебя там точно никто не додумается.
 
До фуникулера оставалось еще приличное расстояние, когда Норта неожиданно сорвало. Он сам не знал, почему именно сейчас: то ли продуманность Джима его ужаснула, то ли он был в отчаянии из-за безвозвратного исчезновения Кроули, то ли сообщение об Эшли окончательно его добило, но он больше не мог держать себя в руках. Да и, по правде говоря, в этом больше не было никакого смысла.
Он резко, не скрывая ярости, дернул обеими руками, и Джим от неожиданности выпустил его; правда, тут же развернулся, намереваясь снова схватить, но Норт злобно бросил ему в лицо:
- Я не поеду.
- Ты хочешь, чтобы я снова тебя ударил? – спросил Джим, мрачнея. – Ты правда этого хочешь?
- Знаешь, мне уже плевать. Слушай сюда. Я должен сказать тебе кое-что, - он сам шагнул к Джиму и заговорил в нескольких сантиметрах от его лица. – Знаешь, почему я разревелся из-за Эшли, а из-за Кроули ни слезинки не проронил? Потому что Эшли значила для меня много в прошлом, я в ней души не чаял, хотел связать с ней свою жизнь, но в итоге, после всего, что случилось, я смог отпустить ее. Этими слезами я оплакивал свою первую любовь, которую смог отпустить навсегда. А Кроули – моя настоящая любовь. И знаешь, что я тебе скажу? Я люблю его даже сильнее Эшли. Он весь в моих венах. И мне плевать! Даже если, как ты сказал, он бросил меня, я все равно буду любить его. Даже если он меня отпустит, я не отпущу! Мое сердце уже давно с ним. А тебе достанутся лишь крохи того, что я отдавал ему…
Джим набросился на него, как взбесившийся медведь, принялся наносить дикие безжалостные удары по лицу, всюду, куда мог достать, а потом, увидев на лице Норта кровь, увидев его темнеющий ускользающий взгляд, с силой дернул его к себе и впился в губы грубым агрессивным поцелуем, от которого сам же чуть не потерял голову. Каким-то чудом Норт удержался в сознании, с трудом вывернулся, избегая отвратительной близости, но вырваться не смог: слишком ослабел, да и Джим крепко прижимал его к себе, чуть ли не выламывая плечи.
- Заткнись! – орал он, то и дело с силой встряхивая Норта. – Не смей так говорить со мной! Ты будешь моим! И твое сердце мое, а не его! Не смей, Норт! Иначе я не пожалею тебя! Если понадобится, я сломаю тебя! Но ты всегда будешь видеть только меня!
Норт не смотрел на него. Его взгляд был обращен в сторону равнины, прилегавшей к скале, но видел он не ее, а силуэт вдали: крохотный и в то же время удивительно четкий.
Кроули выглядел не просто пугающе: он выглядел не как человек. И так же он себя и чувствовал. Увидев, как Джим избивает Норта, а потом целует (он даже не был уверен, что именно на него подействовало хуже), он будто сгорел изнутри и тут же восстал, но уже с совсем другими возможностями. Он как будто снова чувствовал связь с домом на Апрельском холме, яснее, чем когда-либо, и эта связь влияла на всё, что находилось вокруг него. На самом деле он сам влиял на всё окружающее, вернее, его чувства: гнев, истребительная ярость, хлынувшие наружу неудержимым потоком. Он медлил, когда связь ослабла, не привыкши к новым ощущениям, но он собрал все чувства и эмоции в кулак, соединил в какой-то неудержимый полыхающий ком внутри себя. Ему нечего бояться. Ему не стоило уходить и тогда, когда Джим Лестер грозился убить Норта. Но Кроули рассчитывал на другую игру. И в этой игре Джим не должен был целовать Норта.
Норт ощутил дрожь под ногами, быстро переросшую в крупную тряску. Вся равнина содрогнулась и сделала чудовищный зигзаг, меняясь прямо на глазах. Скала рядом с канатной дорогой задрожала и покрылась бесчисленными глубокими трещинами, с ее вершины сорвался громадный утес, обрушившийся в пропасть с чудовищным грохотом. Падая, он разбивался на куски, на крошки, поднимался вверх пылью. Рокот от этого падения разносился по всей пропасти в оба конца…
 
Джим тоже увидел Кроули, его перекошенное нечеловеческой яростью лицо, и впервые ощутил укол липкого страха. А когда Кроули начал приближаться – неумолимо, как сама смерть – он грубо дёрнул Норта за руку к фуникулеру, стараясь не обращать внимания на колеблющуюся землю под ногами. С каждым шагом ускоряясь, он невольно косился в сторону одинокой чёрной фигуры в стороне. Он повторял себе под нос, что этого не может быть. Повторял, как мантру, но чем дольше он это делал, тем сильнее верил в чудовище армагеддона.