Давай возьмем паузу (СИ)

- Хотел бы я на это посмотреть, – почему-то смутился Магнус.
- Еще бы! А Валландер… Знаешь? Мы поговорили, и я ему, кажется, понравился. Хотя я не уверен, может это он так меня задабривал прежде чем прикопать где-нибудь в темном месте... Ох, Магни, ну и боюсь же я его!
- Не бойся, – серьезно посмотрел на него полицейский. – Я облажался один раз, и ты… Джеймс тебя…
- Эй-эй, не переживай, слышишь! Твоей вины тут нет! – вновь принялся утешать любимого Лииам. – Все же позади. Вот он я — живой и невредимый. А ублюдок граф за решеткой.
- Так вот я облажался, – будто бы не слыша его тираду, продолжил Магнус, – но больше этого не повторится. Никогда больше, слышишь? Тебе нечего бояться, Ли.
- Я и не боюсь, – тепло улыбнулся ему Хемсворт и чмокнул пахнущую лекарствами щеку. – Хотя… кое-чего все-таки опасаюсь.
И он лукаво подмигнул Магнусу.
Тот вопросительно вскинул бровь.
- Опасаюсь, ты ли это? Или моего Магнуса подменили? Мы уже битый час болтаем, а ты все еще не сказал этого…
- Не сказал чего? – не понял Мартинссон.
- Поцелуй меня!
- Поцелуй меня, Хемсворт! – велел Магнус. – Поцелуй меня немедленно!
- Так-то лучше, – довольно оскалился Ли и уже склонился к своему любимому полицейскому инспектору, как дверь, чудом не слетев с петель, открылась, являя донельзя довольных Криса и Тома.
- Я не понял! – громыхнул с порога Хемсворт-старший. – Они тут милуются, а доктор-то что говорил? Постельный режим и никакого секса!
====== Часть 51 ======
 Комментарий к Часть 51 Мистер Файги, простите нас))
- Крис! Посмотри сюда!
- Одно фото для нашего издания, Крис!
- Мистер Хемсворт, говорят, что вы окончательно ушли из кино, это правда?
- Крис, прокомментируйте ваши отношения с Зоуи Эштон!
- Скоро закрытие театрального сезона, планируете ли вы вернуться в Вест-Энд?
- Как вам работалось с Хиддлстоном? Говорят, он та еще заносчивая задница?
- Крис, правда ли, что вам грозил тюремный срок?..
Хемсворт обворожительно улыбнулся — настолько, конечно, насколько может быть обворожительной улыбка только что плотно пообедавшей акулы — и, подхватив Зоуи под локоток, развернулся к журналистам. Все равно ведь достанут. Так не лучше ли ответить на некоторые их вопросы сразу?
Он кинул взгляд на явно избегающих маленькой, но все же толпы журналюг Чарли и Тома. Те налегали на шампанское и посмеивались. Явно над ним, Крисом — им только волю дай, будут ржать, как кони, а ему, Крису, отдувайся, интервью раздавай. Кокс поймал взгляд Хемсворта и состроил зверскую рожу, после чего они с Томом заржали еще громче. Ну, Пиддлс! Попадись только мне сегодня вечером! Будешь вымаливать прощение за то, что не подоспел на помощь — отбиться от проклятых папарацци, – а самым наглым образом насмехался над несчастным актером, брошенном на растерзание голодным до сенсации газетчикам. Вымаливать долго, старательно, на коленях и до полного его, Криса, удовлетворения. Вот так.
Размечтавшись, Хемсворт с трудом заставил себя отвлечься от созерцания Хиддлстона, одетого с иголочки – в почти что неприлично обтягивающий все, что только можно, а главное, что нельзя обтягивать – новенький костюм, и обратил свое внимание на репортеров.
Теперь, когда Томас не прятал свое совершенное (по крайней мере Крис был уверен что так и выглядит совершенство) тело под кошлатым пальто в ужасных катышках, он так и притягивал взгляды окружающих, и, по правде говоря, Хемсворт с удовольствием бы завернул его обратно не то что в это самое пальто – в мешковину – только бы никто не смел пялиться на его совенка. Он понимал, что это глупо: ревновать Тома ко всем и каждому. Но он ревновал и ничего не мог с собой поделать. Ему это даже нравилось, хотя он и не признался бы об этом Томасу ни за что на свете – тот не преминул бы в ответ на это признание выдать какую-нибудь колкость. В общем, с тех пор, как проклятый Четвинд-Толбот больше ничем не угрожал Тому, тот с удовольствием избавился от этого ужасного пальто. А на резонный вопрос Криса – зачем он вообще в нем таскался? – пряча глаза, ответил: “Чтобы стать непривлекательным для Джеймса”. Глупый совенок!
 
Презентация по случаю недавно выпущенной мисс Эштон книги только что началась. И Зоуи на пару с Эмилией Воган-Баррат решили сделать из этого, по мнению Криса, малопримечательного факта, целое мероприятие.
- Сезон уже почти закончен, осталось отыграть только десять спектаклей, но мне тут нашептали, что наш спектакль номинируют на соискание премии имени Лоуренса Оливье. Поэтому мы должны по максимуму использовать любую возможность для пиара. – Деловой хватке мисс Воган-Баррат позавидовал бы любой, только вот реализовывать все гениальные идеи Эмили приходилось ему, Крису.
- Мистер Хемсворт, как вам книга? – сунул ему под нос микрофон представитель “Гардиан”.
Крис изобразил лицо задумчивого лица. А черт его знает, как ему книга! Вчера вечером его совенок пытался заставить Криса прочесть хотя бы несколько страниц. Крис честно прочитал одну, после чего душераздирающе зевнул и предложил совенку альтернативу — глубокий минет. Совенок фыркнул, треснул его книжкой по башке, назвал извращенцем и некультурным увальнем и велел читать дальше. Крису читать было неинтересно — что-то там о нелегкой судьбе цветных женщин в жестоком мире шоу-бизнеса. И это у Зоуи-то нелегкая судьба? После того, как месяц назад их театр посетил сам Кевин Файги — царь и бог всея Марвел, – и предложил Эштон роль в будущей картине и место в собственной постели — это у Зоуи нелегкая жизнь?
Разумеется, оба эти факта, подтверждающие грандиозный успех до сих пор мало кому известной театральной актрисы, пока что держали в тайне. И на всех светских мероприятиях, наподобие сегодняшнего вечера, мисс Эштон старательно делала вид, что она без ума от Криса, а Крис делал вид, что он не замечает, что мисс Эштон без ума от него. И это было всем на руку.
- Как мне книга? – Хемсворт насупил брови, что, должно быть, придавало его лицу еще более сосредоточенное выражение. – Я считаю, что каждый из вас должен прочесть её, чтобы сделать собственные выводы. Со своей же стороны хочу сказать, что нашел книгу крайне поучительной и весьма интересной.
Так! Кажется, ничего не забыл, все сказал, чему его научил совенок — прямо перед началом вечера Том написал на бумажке этот ответ и, выразительно закатив глаза, всучил бумажку Крису.
Дальше дело пошло веселее: Хемсворт отмолчался на вопросе о своих отношениях с коллегой по спектаклю — коллега в это время, скромно потупив глазки, ковыряла остром носком туфельки пол. После он так же тактично отмолчался по поводу дальнейших карьерных планов. Планы-то были. Еще какие! Но не выдавать же их сейчас всем и каждому, чтобы никто не обрадовался раньше времени триумфальному возвращению Бога грома на большие экраны.
И, наконец, он с удовольствием принялся — в который уже раз! – нахваливать спектакль, и, главное, своего любимого режиссера. Тут уж Крис заливался соловьем. Не остановить его было!
Он так хорошо помнил вечер премьеры, как будто и не прошло трех с половиной месяцев. Каждую минуту буквально, начиная с того, как они с совенком, собираясь выезжать из дому в театр, чуть было не переругались — вместе им ехать или по отдельности. Они все еще жили отдельно, и Криса весьма и весьма расстраивал этот факт. Он хотел засыпать каждую ночь, прижимая к себе совенка, просыпаться каждое утро от его легких поцелуев, а если вдруг случалось проснуться посреди ночи, то Крис хотел нащупывать совенка в их кровати и ласкать его и тискать, сколько душе будет угодно. Вреднючий Пиддлстон же совместному проживанию противился. Говорил, что Фрэнки пока еще не готов к таким радикальным переменам. По правде говоря, Крис тоже не горел желанием делить кров с противным Хреаселье и его адским псом. Хотя сейчас, по прошествии времени, брехливая псина даже стала более менее дружелюбной, и количество съеденной ею обуви у Криса значительно поубавилось. Но он готов был терпеть даже адского пса, лишь бы засыпать и просыпаться рядом с Томом. Потому что не было ничего лучше, чем, открыв утром глаза, обнаружить, что на тебя смотрят так, как умел смотреть только один Хиддлстон: как будто Крис — целый мир, и мир этот вращается вокруг него, Тома. Тогда Хемсворт зацеловывал эти глаза, что смотрели на него с такой любовью и с такой нежностью. А за глазами губы. А после все, до чего мог дотянуться. И это, наверное, и было счастье.