Меньше воздуха
Мы въехали в прекрасную задымленную торопливую Москву. Она украсилась в красный: висели красные флаги, громыхали красно-желтые трамваи, где-то в центре стояла сама Красная Площадь. Мы проехали под лентой с надписью «Перестройка, демократизация, гласность», для меня тогда это были просто слова, но я чувствовал, как от них электризуется атмосфера.
Я несколько раз ездил в Москву с бабой Тасей, еще чаще посещал ее с мамой, она любила этот город, и, кажется, мечтала когда-нибудь остаться в столице навсегда. Но Москва до сих пор поражала. Здание Третьяковской галереи меня впечатлило не сильно, я больше смотрел на домики вокруг и модных людей. Глядя на наши таблички с номерами классов, нас пропустили без очереди, несмотря на то, что мы уже не казались совсем малышами. Да и эти таблички были нам ни к чему, мы стали достаточно разумными, чтобы не потеряться без них…
В галерее я испытывал странное, до этого неизвестное мне наслаждение, я находил картины и художников, про которых читал раньше, будто ставил плюсики над выполненным домашним заданием. Только никто меня не проверял, я был сам себе судья, поэтому впервые я хвалил себя. Перед всем классом я не стал бы выпендриваться, тем более нашего экскурсовода слушали без особой охоты, но я рассказывал Боре случайные факты, всплывающие в моей памяти. Он же внимательно следил за ходом моих мыслей, стал притихшим, и я почувствовал себя рядом с ним взрослым, способным что-то дать ему. Красоту картин я воспринимал через знания, и те, про которые я читал, казались мне особенно яркими, я рассматривал их с удовольствием. Боря тоже периодически с восторгом подбегал к какой-то картине, он умел видеть красоту в них и сам, но каждый раз немного разочаровывался, если мне было нечего рассказать ему. Все это время я поглядывал на Надю, она что-то обсуждала с Олесей, иногда они вместе начинали смеяться над чем-то, тыкали пальцами в сторону какого-то особенно невнятного лица на картине. Несколько раз, когда я знал, что сказать о каком-то произведении, я проходил мимо и рассказывал о нем Боре, но Надя не обращала на меня внимания.
В один момент я увидел, как она забежала вперед в соседний зал, и я проскользнул за ней. Она встала у знакомой мне картины, я сразу вспомнил, что это «Княжна Тараканова», я видел ее в иллюстрации к книге, но мне никак не приходил в голову ее автор. Мне самому стало интересно, поэтому я без лишнего стеснения подошел к Наде и прочел под картиной имя художника – Константин Дмитриевич Флавицкий.
– Какая она красивая, вся залита светом. У нее лицо, как у античной статуи, – сказала Надя, не оборачиваясь.
Меня обдало жаром, я силился вспомнить, что же я читал о ней. С Борей факты лились легко, а сейчас будто снова я стал чистым, ничего не знающим листом. Постепенно буковки сложились в моем воспоминании, но они показали мне лишь макушку айсберга, окончательно я так и не вспомнил все.
– Знаешь, кто это? – спросил я.
– Напомни.
– Это самозванка, выдающая себя за дочь императрицы Елизаветы. Она была очень красивой и крутила мужчинами, типа многие из-за нее обанкротились. Еще она путешествовала по другим странам, там она тоже выдавала себя за всяких именитых особ, или как это сказать. Вот, а в России княжна хотела заявить свои права на власть, и даже вокруг нее собралась как бы оппозиция. Но по приказу Екатерины ее отловили, допросили и посадили в темницу. А потом говорили, что в Ленинграде случилось наводнение, и там она утонула. Но это неправдивая история, романтизированная, вот, на самом деле она умерла от какой-то болезни. Посмотри, внизу вода, и оттуда к ней выползают крысы, тоже пытаются спастись от наводнения.
Крысы подступали к ее платью, оно их закрывало, и может быть, они даже забрались под него, в надежде спрятаться. А может, и чуяли скорую добычу. Княжна запрокинула голову в ужасе, она истомилась и будто бы молилась не о спасении, а о том, чтобы это все скорее закончилось. Ее плечи и шея были открыты, виднелись выступающие сухожилия, кожа блестела в лучах солнца, насмешливо освещающего ее из окна. Там, за ним, люди борются со стихией, или даже живут своим обычным распорядком, а она, такая молодая и красивая, встречает последние лучи.
– Интересно про ее авантюры. А лицо у нее такое, будто ее шею целует любовник.
Надя развернулась от картины и пошла обратно в зал, где экскурсовод пытался вложить хоть что-то в наши бесполезнее головы. А я остался рассматривать княжну дальше. В ее красном платье, с темными волосами и болезненно белой кожей, она вдруг стала напоминать мне Надю. У меня появилось стойкое взрослое желание оказаться тем ее незримым любовником, о котором она говорила.
После этого разговора Надя уже не отлипала в музее от своей Олеси Бабицкой, она даже держала ее за руку. Я все смотрел на нее, ждал еще одного хорошего момента, но девочки ушли в свой маленький мирок, не обращали внимания ни на экскурсовода, ни на одноклассников, и ходили от одной картины к другой и о чем-то переговаривались.
В один момент мы все-таки встретились взглядом. Надя вдруг показала пальцем в мою сторону, рассказывая что-то Олесе, потом откинула голову, и мне даже почудилось, что она изображает княжну Тараканову с картины. Когда Надя снова кинула на меня взгляд, она поняла, что я все видел, засмеялась и без смущения помахала мне рукой.
В этот момент передо мной возник Боря.
– Ты посмотри, она так смирилась, что он ее украл, она ведь была царской дочерью, и разве она могла разве ожидать такого? Они же не любили друг друга, девица вообще не знала его.
Я попытался отодвинуть Борю, чтобы посмотреть на Надю, но она уже снова повернулась ко мне спиной и рассматривала с подружкой другую картину.
– Ты обалдел?! Я вообще не понимаю, что ты говоришь.
Боря тоже стал меня толкать, пока на нас не шикнула Марина Васильевна. Мы утихомирились, хотя я был еще зол, и Боря продолжил шепотом.
– Вот смотришь на картину, думается, что он ее спас, да? Ну ты посмотри, типа Царевич спасает прекрасную девицу, Елену, кажется, как раз Прекрасную. А нифига, я как раз Ванечке сказку читал, подумал, что ему прикольно будет, он же тоже как бы мог быть Иваном-Царевичем, ну если так посудить. И вот в этой версии Волк просто ее крадет, и они уезжают с ней. Никакого спасения от Кощея Бессмертного и даже никакой любви там не было.
Я, наконец, сообразил, о чем он говорит: за его спиной висела картина Васнецова «Иван-Царевич на Сером Волке». Я подошел поближе, чтобы ее рассмотреть, но Боря все мешался своими комментариями про Елену Прекрасную.
– Он даже в названии не указал ее! А что, думаешь, ей просто могло понравиться, что ее украли? Есть же такие телочки.
Никто из персонажей меня не впечатлил, как Борю, я больше смотрел на туманный злой лес, будто бы почувствовал себя Иваном-Царевичем сам. Я только подумала, что раз Елена простоволосая, может быть, перед тем, как они с волком побежали через синие леса, заметая хвостом озера и тропинки, Иван-Царевич ее того.
– А еще это так несправедливо, что, считай, Иван-Царевич ему только конем заплатил, а Волк ему и жар-птицу, и золотого коня, и телочку, и еще и к жизни вернул.
Столько чудес за одного коня, этот волк был очень щедрым. Я представлял себе все, скорее, наоборот: отдать все на свете за одно чудо. Вот я бы все отдал за одно-единственное чудо, правда, у меня ничего не было, чтобы я мог предложить это чудотворцу или Серому Волку.
После экскурсии я зашел в магазин при галерее. Там я купил открытку с Княжной Таракановой Флавицкого. Я тогда сомневался, оставить ли ее себе или, может быть, подарить Наде, раз та ей так понравилась. В моем воображении она должна была с радостью принять ее и понять, как я люблю искусство. На этом фоне мы бы с ней сошлись, я бы рассказывал ей, что прочитал, Надя бы жутко впечатлилась, хотя несомненно знала бы больше меня. Так бы мы и полюбили друг друга.
Нас покормили в столовой, слишком просматриваемой, чтобы мы с Борей успели выпить пива. Потом нас снова погрузили в автобус, хотя обещали, что мы еще погуляем по Москве, и обманутыми повезли обратно в Зарницкий. Мы с Борей были злы, нам хотелось приключений в столице, а теперь нам оставалось только думать о том, куда бы пойти пить это наше пиво в скучном городе. Я сидел у окна, наблюдал, как тянутся за ним набежавшие облака и гнутся деревья под усилившимся ветром. Казалось бы, я мог смотреть на что-то, чего не увидеть в Зарницком, но привычные картинки меня успокаивали. Я держался за рюкзак, думая, подарить ли эту открытку Наде или нет, и уже на подъезде к городу решил поделиться своими терзаниями с Борей.