Меньше воздуха
Пока мы возились, свет в окошке бабы Таси погас. Лес тоже обращался во тьму, у меня был фонарь, только с его помощью мы могли найти дорогу. Для уверенности мы подождали еще минут десять и перелезли через забор. Мы оба спрыгнули ловко и практически бесшумно, бабка Зеленуха могла разве подумать, что тут бегают коты, если они все-таки решаются забраться в ее двор. Боря достал молоток.
– А почему не топор? – зашептал я.
– Задолбал со своей достоевщиной.
– С твоей, не я же это придумал. А думаешь, когда мы долбанем молотком, она не проснется?
– Проснется. Но она же бабка, ей долго сюда идти. Мы схватим самогон и побежим обратно в лес, она не успеет не только нас опознать, но и понять вообще, мы ли это или черти какие. Нормальный план?
Я пожал плечами, другого у нас не было. Я никогда не сбивал замки, да и Боря наверняка тоже, а то бы я обязательно уже знал эту историю, поэтому долбануть нужно было посильнее для надежности. Когда мы свернули к сараю, замка на нем мы не обнаружили, дверь кокетливо приоткрывалась, будто бы и приглашала нас войти.
– Может, уже кто-то самогон скоммуниздил, – сказал Боря.
А мне больше хотелось верить в нашу уникальность, что никому до этого не приходила такая идея, поэтому бабка Зеленуха не запирает сарай. Боря зажег фонарик и спрятал его луч в кулак, чтобы лишний раз не освещать дом. Я потянулся к одной из половинок дверей, она предательски заскрипела, а Боря дал свету фонаря волю и отпустил его.
И тут мы увидели в желтом луче фонарика настоящую ведьму. На столбце из гниющих ящиков сидела старуха с распущенными длинными волосами в тоненькой, прилипающей к телу застиранной ночной рубашке. Ее неказистое тело будто бы сковывали зарастающие суставы, отчего она казалась неестественной и деревянной. Волосы поредели, но сохранили свою пушистость на кончиках, они едва прикрывали череп. В руках ведьма держала самокрутку, а из ее рта валил дым. Ее губы показались мне чересчур яркими и живыми для столь древней старухи, сереющей, как ее дом.
– Пошла вон отсюда, вредители проклятые! – вдруг закричала бабка Зеленуха и обернулась в нашу сторону так быстро, как змея, собирающаяся откусить нам головы. Повторять второй раз было не нужно, Боря выругался, мы сорвались с места и помчались к забору.
– Прошу прощения, – зачем-то крикнул ей я, будто бы это могло ей сделать легче или помирить нас. Мы перепрыгнули через забор, не стесняясь шуметь, и еще бежали по лесу всю дорогу, пока почти перед нами не открылось шоссе. Мы остановились и оба, будто договорившись, склонились пополам, пытаясь наладить свое дыхание и утихомирить взбесившиеся сердца. Я достал нашу пачку сигарет.
– Она нас прокляла! Ты слышал, она сказала о проклятии, да?
– Она сказала, что мы проклятые, а не то, что она собирается как-то колдовать над нашими судьбами.
– А может, мы уже?! И сегодня ночью мы превратимся в жаб, и нас раздавит мусоровоз!
Я почесал лоб, после того, как я увидел ее, я не мог думать ни о чем больше. Баба Тася ходила в косынке, под которой у нее прятались темно-серые волосы, мешающиеся с остатками черных, она была как новенький асфальт. Если она снимала платок, то ее волосы оставались под заколкой, а после душа она надевала полотенце на голову. Я даже не мог припомнить случая, когда я видел ее распущенные волосы или одетой лишь в ночную сорочку. Иногда мне показывалась ее голая шея, но она не казалась такой старой, изъеденной жизнью до огрызочка. Бабка Зеленуха была белая как ее занавески, и огонечек от ее самокрутки горел, как лампочка. Жизнь теплилась и в ее словах; злобная, обиженная, будто бы она хотела прихватить с собой еще парочку детских душ, прежде чем погаснуть. Это могло оказаться глупостями, может быть, она не всегда была такой страшной, все-таки мы застали ее в момент ее одиночества. Тем не менее я думал, что в тот час она могла спокойно засунуть нас в печь, как Баба Яга.
Однако я умел сохранять лицо, какие бы страхи меня ни одолевали.
– Максимум, что может случиться, это то, что она расскажет моей бабке или твоим родителям. Но вряд ли, Зеленуха же в город не выходит и живет одна в деревне.
После этого мне вдруг стало мучительно стыдно, что я нарушил покой старой женщины, решившей перед сном покурить в рубашке в своем же сарае. Может быть, она испугалась еще больше нас, а может, действительно осыпает нас проклятиями. В любом случае, мое лицо оставалось спокойным, и я подкурил две сигареты, для себя и для Бори.
– Ну нахер этот самогон, – сказал он и сплюнул. Боря выпрямился и вдруг рассмеялся, он мог легко избавляться от стресса, как собака, забравшаяся в лужу и отряхивающаяся от грязи. Согнулся от смеха – и вот уже Боря снова был готов к новым приключениям.
Вечер и утро окрасились в неприятный оттенок от нашего поражения. Каким же я героем мог стать, что доказать бабе Тасе, если решил обнести беззащитную бабку на самогон, да еще и испугался ее до чертиков. Я все смотрел на свою бабку, и видел в ней только отпечатки старения, но все еще не окончательного увядания. Да, в ней не было молодости, но и смерть еще не звала ее к себе. А когда-нибудь, может быть, совсем скоро, лет через пять, и она начнет высыхать. Если, конечно, смертельная болезнь, поражающая здоровых людей, не заберет ее раньше.
Баба Тася видела, что я рассматриваю ее, но в ответ только озадачено хмурилась. Утром она подошла ко мне и вручила деньги, больше, чем обычно давала на карманные расходы.
– Держи. Купишь себе чего-нибудь в Москве.
Первым делом я подумал купить пива. Потом я решил, что, может быть, я и правда мог бы приобрести что-нибудь в Москве, но у меня не появлялось никаких желаний. Вот Боря хотел себе швейцарский нож, кассету Наутилусов, попрыгунчик, перчатки, и зачем-то ему понадобился альбом для фотографий. Наверняка он мог бы перечислить еще десяток вещей, которые ему бы хотелось иметь. Я долго думал, ничего не приходило мне в голову, и единственное, что я нашел в своих мыслях, – мне немного нравилась идея иметь фотоаппарат. Но на него мне было не накопить и до конца школы. Да и это желание казалось смутным и неярким, будто бы это не я на самом деле хотел, а подумал, что неплохо было бы мечтать о фотоаппарате, это выглядело как достойное желание.
Я специально вышел пораньше, чтобы поразмыслить над этим вопросом. Если бы я купил нам с Борей пива, у меня бы еще оставались деньги и я все еще мог бы купить себе что-то в Москве или поразмыслить еще раз и сохранить их до появления настоящих желаний. Я постучался к дяде Виталику – в это время он собирался на работу – и вывез в коляске Толика-Алкоголика. Не каждый день, но по возможности я стал вывозить и забирать его с улицы, за что соседи были мне благодарны, особенно тетя Лена. Она говорила:
– Спасибо, Гришка, а то ведь нам еще с ним в квартире ночевать, сил нет никаких.
Я не понимал, что такого плохого было в Толике-Алкоголике, ну разве что им приходилось его мыть. Мне и в четырнадцать лет он казался занятным, даже спустя три года после знакомства мне иногда удавалось выудить из него новую фразочку. За это время он запомнил меня, узнавал и даже называл меня по имени. У меня была цель надрессировать его, чтобы он выучил, кто новый генсек страны, но пока это не увенчалось успехом. Баба Тася говорила, что в психушке, в которой ему и место, часто спрашивают, кто управляет страной и какая сегодня дата. Дни сменяли друг друга, Толик и за своим языком едва мог следить, не то что за календарем, а вот ответ на первый вопрос, мне казалось, я когда-нибудь сумею вдолбить в его разжижающиеся мозги. У меня был оригинальный собственный метод, я им очень гордился, хотя пока он и не имел действия. От одного мужика с улицы я услышал фразочку из народного фольклора в стиле Толика-Алкоголика, только появившуюся позже, чем он пропил свои мозги.
Она звучала так: «На недельку, до второго закопаем Горбачёва. Откопаем Брежнева – будем пить по-прежнему».
Но Толик-Алкоголик не только не хотел ее запоминать, но и злился, видимо, потому, что не понимал ее. Сегодня был день не для тренировок, а для проверки знаний. Закатывая тележку в лифт, я спросил у него: