Сочинения. В 2-х томах

 
1917
 
  
265
 
Я — посвященный от народа,
 
 
 
Я — посвященный от народа,
 
На мне великая Печать,
 
И на чело свое природа
 
Мою прияла благодать.
 
Вот почему на речке ряби
 
В ракитах ветер-Алконост
 
Поет о Мекке и арабе,
 
Прозревших лик Карельских звезд.
 
 
 
Все племена в едином слиты:
 
Алжир, оранжевый Бомбей
 
В кисете дедовском зашиты
 
До золотых, воскресных дней.
 
 
 
Есть в сивке доброе, слоновье,
 
И в елях финиковый шум, —
 
Как гость в зырянское зимовье,
 
Приходит пестрый Эрзерум.
 
 
 
Китай за чайником мурлычет,
 
Чикаго смотрит чугуном…
 
Не Ярославна рано кычет
 
На зоборале городском, —
 
 
 
То богоносный дух поэта
 
Над бурной родиной парит,
 
Она в громовый плащ одета,
 
Перековав луну на щит.
 
 
 
Левиафан, Молох с Ваалом —
 
Ее враги. Смертелен бой.
 
Но кроток луч над Валаамом,
 
Целуясь с Ладожской волной.
 
 
 
А там, где снежную Печору
 
Полою застит небосклон,
 
В окно к тресковому помору
 
Стучится дед — пурговый сон.
 
 
 
Пусть кладенечные изломы
 
Врагов, как молния, разят, —
 
Есть на Руси живые дремы —
 
Невозмутимый, светлый сад.
 
 
 
Он в вербной слезке, в думе бабьей,
 
В Богоявленьи наяву,
 
И в дудке ветра об арабе,
 
Прозревшем Звездную Москву.
 
 
  
266
 
Нила Сорского глас: «Земнородные братья,
 
 
 
Нила Сорского глас: «Земнородные братья,
 
Не рубите кринов златоствольных,
 
Что цветут, как слезы в древних платьях,
 
В нищей песни, в свечечках юдольных.
 
 
 
Низвергайте царства и престолы,
 
Вес неправый, меру и чеканку,
 
Не голите лишь у Иверской подолы,
 
Просфору не чтите за баранку.
 
 
 
Причта есть: просфорку-потеряжку
 
Пес глотал, и пламенем сжигался.
 
Зреть красно березку и монашку —
 
Бель и чернь, в них Руси дух сказался.
 
 
 
Не к лицу железо Ярославлю, —
 
В нем кровинка Спасова — церквушка:
 
Заслужила ль песью злую травлю
 
На сучке круживчатом пичужка?
 
 
 
С Соловков до жгучего Каира
 
Протянулась тропка — Божьи четки,
 
Проторил ее Спаситель мира,
 
Старцев, дев и отроков подметки.
 
 
 
Русь течет к Великой Пирамиде,
 
В Вавилон, в сады Семирамиды;
 
Есть в избе, в сверчковой панихиде
 
Стены Плача, Жертвенник Обиды.
 
 
 
О познайте, братия и други,
 
Божьих ризниц куколи и митры —
 
Окунутся солнце, радуг дуги
 
В ваши книги, в струны и палитры.
 
 
 
Покумится Каргополь с Бомбеем,
 
Пустозерск зардеет виноградно,
 
И над злым похитчиком-Кащеем
 
Ворон-смерть прокаркает злорадно».
 
 
  
267
  
Меня Распутиным назвали,
 
 
 
Меня Распутиным назвали,
 
В стихе расстригой, без вины,
 
За то, что я из хвойной дали
 
Моей бревенчатой страны,
 
 
 
Что души печи и телеги
 
В моих колдующих зрачках,
 
И ледовитый плеск Онеги
 
В самосожженческих стихах.
 
 
 
Что, васильковая поддевка
 
Меж коленкоровых мимоз,
 
Я пугачевскою веревкой
 
Перевязал искусства воз.
 
 
 
Картавит дружба: «святотатец».
 
Приятство: «хам и конокрад».
 
Но мастера небесных матиц
 
Воздвигли вещему Царьград.
 
 
 
В тысячестолпную Софию
 
Стекутся зверь и человек.
 
Я Алконостную Россию
 
Запрятал в дедовский сусек.
 
 
 
У Алконоста перья — строчки,
 
Пушинки — звездные слова;
 
Умрут Кольцовы-одиночки,
 
Но не лесов и рек молва.
 
 
 
Потомок бога Китовраса,
 
Сермяжных Пудов и Вавил,
 
Угнал с Олимпа я Пегаса,
 
И в конокрады угодил.
 
 
 
Утихомирился Пегаске,
 
Узнав полеты в хомуте…
 
По Заонежью бродят сказки,
 
Что я женат на Красоте.
 
 
 
Что у меня в суставе — утка,
 
А в утке — песня-яйцо…
 
Сплелась с кометой незабудка
 
В бракоискусное кольцо.
 
 
 
За Евхаристией шаманов
 
Я отпил крови и огня,
 
И не оберточный Романов,
 
А вечность жалует меня.
 
 
 
Увы, для паюсных умишек
 
Невнятен Огненный Талмуд,
 
Что миллионы чарых Гришек
 
За мной в поэзию идут.
 
 
 
1918
 
  
268-269
 
 
Владимиру Кириллову
 
  
I
 
Мы — ржаные, толоконные,
 
 
 
Мы — ржаные, толоконные,
 
Пестрядинные, запечные,
 
Вы — чугунные, бетонные,
 
Электрические, млечные.
 
 
 
Мы — огонь, вода и пажити,
 
Озимь, солнца пеклеванные,
 
Вы же тайн не расскажете
 
Про сады благоуханные.
 
 
 
Ваши песни — стоны молота,
 
В них созвучья — шлак и олово;
 
Жизни дерево надколото,
 
Не плоды на нем, а головы.
 
 
 
У подножья кости бранные,
 
Черепа с кромешным хохотом;
 
Где же крылья ураганные,
 
Поединок с мечным грохотом?
 
 
 
На святыни пролетарские
 
Гнезда вить слетелись филины;
 
Орды книжные, татарские,
 
Шестернею не осилены.
 
 
 
Кнут и кивер аракчеевский,
 
Как в былом, на троне буквенном.
 
Сон Кольцовский, терем Меевский
 
Утонули в море клюквенном.
 
 
 
Баша кровь водой разбавлена
 
Из источника бумажного,
 
И змея не обезглавлена
 
Песней витязя отважного.
 
 
 
Мы — ржаные, толоконные,
 
Знаем Слово алатырное,
 
Чтобы крылья громобойные
 
Вас умчали во всемирное.
 
 
 
Там изба свирельным шоломом
 
Множит отзвуки павлинные…
 
Не глухим, бездушным оловом
 
Мир связать в снопы овинные.
 
 
 
Воск с медыныо яблоновою —
 
Адамант в словостроении,
 
И цвести над Русью новою
 
Будут гречневые гении.
 
 
 
Или муза — котельный мастер
 
С махорочной гарью губ…
 
Заплутает железный Гастев,
 
Охотясь на лунный клуб…
 
 
 
Приведет его тропка к избушке
 
На куриной, заклятой пяте;
 
Претят бунчуки и пушки
 
Великому сфинксу — красоте.
 
 
 
Поэзия, друг, не окурок,
 
Не Марат, разыгранный по наслышке.
 
Караван осетинских бурок
 
Не согреет муз в твоей книжке.
 
 
 
Там огонь подменен фальцовкой,
 
И созвучья — фабричным гудком,
 
По проселкам строчек с веревкой
 
Кружится смерть за певцом.
 
 
 
Убегай же, Кириллов, в Кириллов,
 
К Кириллу — азбучному святому,
 
Подслушать малиновок переливы,
 
Припасть к неоплаканному, родному.
 
 
 
И когда апрельской геранью
 
Расцветут твои глаза и блуза,
 
Под оконцем стукнет к зараныо
 
Песнокудрая девушка-муза.