Жестокие святые (ЛП)
— Он просто никогда меня не любил.
— А твоя мать?
Елена качает головой.
— Я ничего о ней не знаю.
Я медленно киваю, переваривая информацию. Испытывая свою удачу, я говорю:
— Расскажи мне, какой была твоя жизнь.
Она с трудом сглатывает, а затем делает глубокий вдох.
— Она была совсем не похожа на твою.
Я отпускаю прядь между пальцами и кладу руку ей на шею сбоку. Когда она поднимает на меня глаза, я наклоняюсь ближе.
— Скажи мне, маленькая птичка. – Чтобы подбодрить ее, я добавляю. – Дай мне что-нибудь, что я могу использовать против Данте.
Она мгновенно вздергивает подбородок, и в ее глазах вспыхивают искорки борьбы. Она делает еще один глубокий вдох.
— Ты знаешь, что он избил меня.
Сквозь зубы, я говорю:
— Я знаю только то, что я видел, и этого недостаточно, чтобы убить его.
Она отводит от меня взгляд, и черты ее лица напрягаются.
— Чего будет достаточно?
— Назови мне худшее, что он сделал.
Позволь мне взять все это на себя, маленькая птичка. Откройся мне.
— Ты убьешь его за это? – спрашивает она, все еще колеблясь.
— Да, – обещаю я. Он уже ходячий мертвец, но ей не обязательно это знать.
Чем дольше требуется времени Елене, чтобы рассказывает мне, тем напряженнее становится атмосфера.
Господи, если он изнасиловал ее… У меня нет пристрастия к пыткам, но для Капоне я сделаю исключение.
Глава 15
ЛЮЦИАН
Проходит мучительная минута, Елена ничего не говорит, и, нуждаясь в выпивке, я встаю. Я подхожу к приставному столику и наливаю нам по бокалу бурбона.
Когда я снова сажусь, я протягиваю ей стакан.
— Это лучше, чем вода. Это поможет.
Елена ставит воду на кофейный столик и берет у меня стакан. Она нюхает напиток, прежде чем сделать глоток, и затем ее лицо загорается жаром.
— Боже, что это?
— Бурбон. – Я откидываюсь на спинку дивана и, смакуя виски, жду, заговорит ли она.
Я наблюдаю, как ее мысли рассеиваются. Она делает еще глоток, а затем ее плечи опускаются, как будто она пытается стать меньше.
— Пообещай, что убьешь его. – Ее тон изменился. Он пустой, все тепло ушло.
Мои мышцы напрягаются, и слова легко слетают с моих губ.
— Я обещаю.
То же выражение, которое было у нее на лице, когда мы встретились, порхает по ее чертам, как будто она вырывает тайну из своей души.
Мое сердце начинает биться быстрее, а затем ее губы приоткрываются. В ее голосе нет никаких эмоций, когда она говорит:
— Данте убил моего друга. Единственного друга, который у меня когда-либо был.
Это не то, что я ожидал от нее услышать, но я сижу неподвижно и слушаю.
— Раньше я тайком выбиралась из дома, чтобы встретиться с Альфонсо в конюшне. Данте застал нас вместе. – Она делает паузу, чтобы сделать еще глоток, и это напоминает мне о моем собственном напитке.
Когда я подношу стакан к губам, Елена говорит:
— Альфонсо держали под дулом пистолета, в то время как Данте принуждал меня… встать на колени перед ним. – Она делает паузу, чтобы перевести дух, на ее лице появляется тошнотворное выражение. – Он все равно убил Альфонсо.
Я отставляю стакан, не уверенный, что правильно расслышал. Я смотрю на Елену, пока слова не проникают в меня, как горящие угли.
Ублюдок.
Мое дыхание начинает учащаться, когда ярость наполняет мои вены, и, не в силах усидеть на месте, я встаю. Я допиваю половину своего бокала, направляясь к окнам, прежде чем снова повернуться к Елене.
Она не шевельнула ни единым мускулом, но ее бокал пуст.
Я допиваю остатки своего бурбона, затем возвращаюсь к ней. Взяв стакан из ее рук, я снова наполняю их.
Стоя спиной к Елене, я заставляю себя произнести вопрос, и он звучит резче, чем я хотел.
— Капоне изнасиловал тебя?
Я беру стаканы, и только когда протягиваю ей напиток, она качает головой, забирая его у меня.
— Нет. Я была так счастлива поехать в Академию Святого Монарха, потому что знала, что это только вопрос времени, когда он это сделает.
Снова усаживаясь, я откидываюсь на спинку дивана. Я начинаю вертеть бокал в пальцах.
— Это был единственный раз? – спрашиваю я, хотя уже знаю ответ.
Я медленно поворачиваю голову, а затем наблюдаю, как Елена качает головой.
— Нет, это было не так.
Христос всемогущий.
Это все объясняет. Теперь я понимаю, почему Елена такая пугливая.
У моей маленькой птички нет сломанных крыльев. Они были вырваны.
— Мне было семнадцать, – шепчет она, ее голос звучит потерянно. – Последние четыре года были адом, и я просто хочу убежать от всего этого.
Боже.
Дыши.
Блять.
— Этот гребаный ублюдок. – Я пытаюсь сосредоточиться на своем дыхании, но вместо этого в моем сознании начинают мелькать образы.
Елена на коленях перед Данте.
Рев вырывается из моей груди, и я снова встаю.
— Черт. – Я начинаю расхаживать взад-вперед, пытаясь избавиться от внезапного прилива энергии, вызванного яростью. – Черт, – снова бормочу я, не в силах сказать что-либо еще.
Я знал, что это было плохо. Я, черт возьми, так и знал.
Христос.
Я останавливаюсь и закрываю глаза.
Это то же самое, что изнасилование.
Четыре гребаных года.
Мои руки начинают дрожать, и я быстро проглатываю напиток, надеясь, что это меня успокоит. Я ставлю пустой стакан на кофейный столик, прежде чем швырнуть его.
Все, чего я хочу, – это убить Данте. Прямо, блять, сейчас.
Мой взгляд устремляется на Елену, и, не в силах придумать, что еще сказать, я выдыхаю:
— Черт, мне так жаль.
У меня сводит живот при мысли о том, чему она подверглась.
Этот гребаный развратный ублюдок.
Ее взгляд поднимается к моему, и боль, которую я вижу в нем, пронзает меня насквозь.
— Ты убьешь его?
В моем голосе звучит эхо убийства, когда я обещаю:
— Я это сделаю.
Елена кивает и ставит свой пустой стакан на кофейный столик. Она удивляет меня, издав смешок.
— Хорошо, потому что даже после всего, что он сделал со мной, я не уверена, что смогу это сделать. – Она качает головой, и в ее голосе нет веселья, когда она издает еще один пустой смешок. – Либо он, либо я.
— Это никогда не будешь ты.
Она встает, а затем встречается со мной взглядом. Вопросы мелькают на ее лице.
— Это делает меня такой же плохой, как и ты, верно? Я была потрясена, когда ты убил тех людей, но здесь я прошу тебя убить еще одного.
— Мы не плохие, если убиваем плохих людей. Мы оказываем миру услугу, избавляясь от подонков.
Елена кивает, делая вид, что глубоко задумалась.
— Мы все плохие в чьих-то глазах.
— Не ты, – возражаю я, убежденный до глубины души, что она самая чистая из всех нас.
Елена качает головой, а затем начинает идти к лестнице.
— Для Альфонсо я злодейка. Мне следовало оставить его в покое, тогда он был бы все еще жив.
Я смотрю, как она поднимается по лестнице, а потом тупо смотрю на то место, где я видел ее в последний раз. Мои мысли наполнены всем, что я узнал.
Образы ее ужаса проносятся передо мной, только усиливая мой гнев, пока мое тело не содрогается, моля об освобождении.
Развернувшись, я иду в спортзал и, оставив свет выключенным, направляюсь прямо к боксерской груше. С ревом я ударяю кулаком по ней, и когда она начинает раскачиваться, я представляю лицо Данте.
Я собираюсь убить его.
Я собираюсь убить его, черт возьми.