Все цветы Парижа

Да, он скоро вернется, заверила я сама себя. Но потом услышала где-то рядом слабый стон.

– Папа! – Тут я увидела его на земле возле витрины. Должно быть, я прошла мимо него и не заметила. Я подбежала к нему и упала на колени. – Ты ранен! – Оторвав полоску от подола платья, я осторожно стерла кровь с его лба и перевязала ему голову, чтобы остановить кровотечение.

– Ты можешь встать? – спросила я, ласково погладив его по плечу.

Он пошевелил ногами, потом руками.

– Да, все нормально, милая. Кости целы. – С моей помощью он сел. – Вероятно, я потерял равновесие и ударился.

– Кто это сделал?

– Неважно, – пробормотал папа.

– Это важно, – заявила я, вытирая слезы.

– Когда они… – Он попытался встать и поморщился от боли.

– Что у тебя болит?

– Боюсь, что спина, – ответил он. Я подхватила его под мышки, и он осторожно встал на ноги. – Ничего страшного, приложу кусочек льда, и все пройдет.

– Папа, что случилось?

– Меня чуточку побили, – ответил он.

– Кто это сделал?

– Никто, – отмахнулся он.

– Папа, что за никто?

Он не глядел на меня.

– Немец?

Он молчал.

– Папа, пожалуйста. Скажи мне. – Я заглянула в его усталые, печальные глаза. Сквозь мою наспех сделанную повязку сочилась кровь. Рану наверняка надо зашивать. Сейчас я позвоню доктору Бенниону, который много лет лечил нашу семью. – Скажи мне, чтобы я могла защитить тебя. Скажи ради нашей безопасности.

Папа молчал.

– Это был тот офицер, который приходил в лавку? Тот, высокий…

– Селина, – сказал папа. – Говорю тебе – не беспокойся. Это всего лишь царапина…

– Но я беспокоюсь. И я должна знать. Это был он?

Папа опустил голову и кивнул.

Зазвонил телефон, и папа потянулся к нему, но я остановила его.

– Нет. Не отвечай. Сейчас ты не можешь продолжать работу. Я отведу тебя домой. Тебе нужен доктор.

Кроме того дня, когда умер Пьер, папа ни разу не закрывал лавку так рано все годы с самого ее открытия. Я читала его мысли: оставаться тут небезопасно, во всяком случае, сегодня, но если он рано закроет лавку, это будет поражением.

Пока он думал, я взяла веник и принялась за уборку. Села на корточки, собрала осколки вазы, которую всегда любила, вздохнув, выбросила их в корзинку для мусора и, непрестанно оглядываясь, вынесла мусор в переулок.

Вернувшись, взглянула на часы, и у меня сжалось сердце.

– Кози! Пятнадцать минут назад я должна была встретиться с ней возле дома! – Вероятно, теперь дочка удивляется, где я. Вдруг она уйдет куда-нибудь? Вдруг она…

В это время звякнул дверной колокольчик, и я даже села на стул от облегчения, когда Кози вбежала в лавку.

– Мама! Вот ты где! Я пришла домой, как ты велела, но тебя не было, вот я прибежала сюда. – Она пристально посмотрела на меня. – Ты сердишься на меня?

– Нет, нет, милая, – ответила я, обнимая ее крепче обычного. – Извини, что я не пришла домой. Надеюсь, ты не испугалась. Я просто не посмотрела на часы.

– Все в порядке, мамочка, – торопливо заверила она меня. – Я не испугалась. Я… – Она замолкла, увидев дедушкино лицо, и бросилась к нему. – Что случилось?

Он заставил себя улыбнуться.

– Мое милое дитя, кажется, мне нужны более сильные очки. Твой глупый дед ухитрился сегодня удариться лбом о стенку.

Тревога на лице дочки сменилась улыбкой.


– Глупый, глупый дедушка! Тебе надо быть осторожнее!

– Да, надо было, – ответил папа.

Она засмеялась, подошла к окну и стала что-то разглядывать.

– Как странно, – сказала она, показывая куда-то пальцем. – Мама, что это на окне?

– Где, доченька?

– Вон там. Желтая звезда.

Я посмотрела, и у меня встали дыбом волосы. Сначала я даже не поверила своим глазам, словно мы из реальной жизни перенеслись в ужасный кошмар. Но нет, глаза меня не обманывали. Краска еще не успела высохнуть. Я и не заметила эту кривую, наспех нарисованную звезду, когда пришла в лавку, и поняла по папиному лицу, что он тоже ее не заметил.

– Мама? – спросила Кози. – Почему они так сделали?

Она уже знала, что означала желтая звезда. Это знали все мужчины, женщины и дети в Париже. Мне отчаянно хотелось сказать ей, что, как и «нелепое» происшествие с дедушкой, это тоже глупое недоразумение и не нужно из-за этого беспокоиться. Мы возьмем мыло, воду и все отчистим – вуаля!

Но я ничего не сказала. Не нашла слов. Вместо этого я взяла ее за руку, и мы с папой переглянулись.

– Сейчас я принесу ключи и запру дверь, – сообщил он.

Папа взял пальто и деловую сумку и во второй раз в истории своего бизнеса на улице Клер перевернул табличку на «ЗАКРЫТО» и запер дверь раньше шести часов вечера.

Два раза в жизни я видела плачущего папу. Сегодня был третий раз.

Папе был нужен доктор, но мы не могли рисковать и вести его при свете дня в больницу, поэтому решили дождаться темноты, когда большинство немецких офицеров уже заняты личными планами, выбором ресторана и не заметят старика с разбитым лицом. Быстро приготовив обед для папы и Кози, я взяла адресную книгу и набрала телефон доктора Бенниона. Он всегда хорошо относился к нам и не возражал, когда мы звонили ему домой. Его мать была тоже из Нормандии, и они с папой с удовольствием вспоминали детство и летние дни на берегу моря. Доктор наверняка поможет нам сейчас.

– Доктор Беннион, это Селина Дюран, – сказала я вполголоса, чтобы не пугать Кози.

– Да, Селина, здравствуйте, – ответил он.

– Простите, что беспокою вас вечером, но мой отец поранился и нуждается в помощи врача.

– О, мне очень жаль, – ответил он, и, странное дело, в его голосе я не услышала никакого тепла.

– Его избили, сильно. Ему нужно зашить рану. Вы можете сделать это у нас? Или, если это неудобно, можем ли мы прийти к вам?

– Селина, – ответил он после долгого молчания, и у меня упало сердце, – мне очень жаль, но сейчас так поздно, и дело в том, что я… страшно занят. И…

– И что? – воскликнула я. Слезы жгли мне глаза. Доктор Беннион каждый день проходил по улице Клер от своей квартиры до клиники. – Вы видели звезду, да?

– Я не понимаю, о чем…

– Все вы понимаете, – сказала я. – Это все понимают.

– Селина.

– Не думайте, что я не понимаю, доктор Беннион. Просто… Я думала, что вы лучше других знаете, что происходит. Но я вижу, что ошибалась.

Папа занервничал и жестом велел мне положить трубку.

– Прощайте, доктор Беннион. – Я со стуком швырнула трубку, подошла к софе и рухнула рядом с папой.

– Девочка моя, – сказал папа, покачав головой, – я знаю, что ты огорчена, но не надо так разговаривать ни с доктором Беннионом, ни с кем-то еще, понятно? – Он перешел на шепот: – Мы должны быть осторожными – а теперь еще больше прежнего.

Наши еврейские корни всегда были проблемой, но не слишком серьезной. В конце концов, папин отец был французом, и мы тоже французы.

– Мы французские граждане, – сказала я папе. – Они не имеют права…

– Мы действительно французские граждане, – согласился он, но теперь это не имеет значения. Очевидно, они знают правду о моей бабке. Вероятно, кто-то на нас донес.

Выяснять, кто это сделал, было бесполезно. Рана у папы до сих пор кровоточила.

– Тебе нужна помощь, – сказала я. – Кто-то должен зашить твою рану. Подожди, я знаю, к кому обратиться. Ты помнишь женщину, живущую внизу? Эстер. Она сиделка. Может, она нам поможет.

Папа неуверенно посмотрел на меня.

– Ей можно доверять?

– Да, – ответила я. В прошлом году она постучалась к нам и принесла пачку конвертов, несколько с чеками, которые почтальон по ошибке доставил на ее адрес. Она всегда была ласковой с Кози. – Нужно хорошенько обработать твою рану и наложить швы, иначе будет нагноение, – продолжала я, взяв папу за руку. – Эстер нам поможет.

– Кози, – сказала я. Дочка подняла голову от своего дневника, который аккуратно вела. Она записывала в него стихи, смешные поговорки, впечатления от всяких событий. Я не вмешивалась – это ее дневник и только ее. – Мы с дедушкой сейчас спустимся вниз… к нашим соседям. – Мне ужасно не хотелось оставлять дочку одну, но и смотреть ей на страдающего от боли деда было ни к чему. К тому же я не хотела, чтобы она услышала наш разговор с Эстер. Дома она будет в безопасности. – Мы вернемся через пятнадцать минут.