Воздушный замок

Глава третья, в которой Цветок-в-Ночи узнает кое-что важное




Абдулла снова аккуратно привязал ковер к шесту и отправился на Базар, где и отыскал лавку самого искусного из промышлявших там разнообразных художников.

После положенных вступительных церемоний, в ходе которых Абдулла назвал художника королем кисти и кудесником красок, а художник горячо возражал, уподобив Абдуллу зефиру среди заказчиков, а его глаза – алмазу среди глаз, Абдулла перешел к делу:

– Мне нужны портреты всех мужчин, которые вам встречались, – всех видов и размеров. Нарисуй мне царей и нищих, купцов и ремесленников, толстых и худых, молодых и старых, красивых и уродливых, а также ничем не примечательных. Если кого-то из них ты не видел, прошу тебя выдумать их, о падишах палитры. А если воображение твое подведет тебя, в чем я сильно сомневаюсь, о халиф среди художников, что ж – обрати взор свой на площадь, гляди и рисуй!

Абдулла взмахнул рукой в сторону буйно бурлящей толпы покупателей на Базаре. Он едва не прослезился, поняв, что Цветок-в-Ночи никогда, никогда не видела столь заурядного зрелища.

Художник с сомнением провел рукою по клочковатой бороде.

– Разумеется, о благородный почитатель мужественности, с этим я справлюсь без труда, – произнес он. – Но не соблаговолит ли рубин рассудительности сообщить этому ничтожному рисовальщику, зачем ему понадобились все эти мужские портреты?

– А для чего малахит мольберта желает это знать? – спросил Абдулла, несколько смутившись.

– Само собой, патриарх покупателей поймет этого скрюченного червя, если тот скажет, что должен выбрать материал для работы, – отвечал художник. На самом-то деле ему просто было любопытно, зачем понадобился такой странный заказ. – Стану ли я писать маслом по холсту либо дереву, или рисовать пером по бумаге либо пергаменту, или даже создавать фреску на стене – зависит от того, как поборнику правдоподобия угодно поступить с этими портретами.

– А! На бумаге, пожалуйста, – поспешно сказал Абдулла. Ему вовсе не хотелось распространяться о встрече с Цветком-в-Ночи. Ему было ясно, что ее отец наверняка человек очень богатый и станет возражать, если юный торговец коврами покажет его дочери других мужчин, помимо очинстанского принца. – Эти портреты – для одного калеки, который ни разу в жизни не покидал дома.

– Тогда ты еще и магараджа милосердия, – рассудил художник и согласился нарисовать портреты за поразительно низкую цену. – Нет, нет, о избранник судьбы, не надо меня благодарить, – отмахнулся он, когда Абдулла попытался выразить свою признательность. – Причин у меня три. Во-первых, у меня хранится множество портретов, которые я делал для собственного удовольствия, и нечестно было бы просить с тебя плату за них – ведь я бы все равно их нарисовал. Во-вторых, твое задание вдесятеро увлекательней моей обычной работы, заключающейся в рисовании портретов юных дам, их женихов, коней или верблюдов, причем так, чтобы вне зависимости от истинного положения дел выходили они красиво, или в изображении выводков чумазых детишек, чьи родители желают, чтобы они выглядели сущими ангелами, – и снова вне зависимости от истинного положения дел. А в-третьих, сдается мне, ты безумен, о благороднейший из покупателей, а сыграть на этом – значит навлечь на себя невезенье.

Почти немедленно по всему Базару разнеслась весть, что юный Абдулла, торговец коврами, утратил рассудок и покупает все портреты, какие ему ни предложат.

Для Абдуллы это оказалось весьма некстати. Остаток дня его постоянно отрывали от дел разнообразные личности с длинными цветистыми речами о портрете бабушки, с которым они вынуждены расстаться только под бременем крайней нужды, или о красочном изображении любимого бегового верблюда самого Султана, случайно свалившемся с повозки, или о медальоне с портретом обожаемой сестрицы. У Абдуллы ушла уйма времени на то, чтобы выпроводить их вон, однако в нескольких случаях он все-таки приобрел портреты – само собой, портреты мужчин. Разумеется, из-за этого народ только прибывал.

– Только сегодня! Мое предложение действительно только сегодня до заката! – заявил наконец Абдулла собравшейся толпе. – Пусть всякий, у кого на продажу найдется изображение мужчины, придет ко мне за час до заката, и я куплю картину. Но только в этом случае!

Это позволило Абдулле отвоевать несколько спокойных часов, которые он отвел на опыты с ковром. Он уже засомневался, верно ли решил, будто его визит в сад не был просто сном. Ведь ковер не двигался. Разумеется, сразу после завтрака Абдулла снова испытал его, попросив подняться на два фута – чтобы удостовериться в его послушании. Но ковер остался на полу. Вернувшись из палатки художника, Абдулла еще раз испытал его, но ковер его воле не повиновался.

– Наверное, я дурно обращался с тобой, – сказал Абдулла ковру. – Ты остался верен мне и не улетел, несмотря на мои подозрения, а я в благодарность привязал тебя к шесту. Станет ли тебе лучше, друг мой, если я положу тебя на пол? Я угадал?

Он оставил ковер на полу, но тот все равно не полетел. Ковер ничем не отличался от любой старой циновки.

Абдулла подумал еще – в промежутке между наплывами разных людей, надоедавших ему с портретами. К нему снова вернулись подозрения относительно незнакомца, продавшего ковер, и страшного шума, который разразился у жаровни Джамала как раз тогда, когда незнакомец повелел ковру лететь. Абдулла припомнил, что видел, как оба раза губы незнакомца двигались, но расслышал далеко не все слова.

– Так вот в чем дело! – закричал Абдулла, стукнув кулаком в ладонь. – Перед тем как ковер полетит, надо сказать волшебное слово, а этот человек утаил его от меня по собственным соображениям – вне всякого сомнения, злонамеренным. Вот негодяй! А во сне я, должно быть, это самое слово и произнес.

Абдулла кинулся в дальний угол палатки и вытащил потрепанный словарь, которым пользовался в школе. Затем, встав на ковер, он закричал:

– «Абажур»! Взлети, пожалуйста!

Ничего не произошло – ни тогда, ни после всех слов, начинавшихся на А. Абдулла упрямо перешел к Б и, когда это не помогло, двинулся дальше и прочел весь словарь. Поскольку то и дело Абдулле мешали продавцы портретов, времени у него ушло порядочно. Тем не менее к вечеру он добрался до «ящура», а ковер даже не шелохнулся.

– Значит, это слово вымышленное или на иностранном языке! – воскликнул Абдулла, обливаясь потом. Приходилось поверить в это – или решить, что Цветок-в-Ночи была всего лишь сном. Но даже если она существовала на самом деле, шансы на то, чтобы заставить ковер отнести его к ней, улетучивались с каждой минутой. Абдулла стоял на ковре, выдавливая из себя всевозможные диковинные звуки и все известные ему иностранные слова, а ковер по-прежнему не совершал ничего похожего на движения.

За час до заката Абдуллу снова отвлекли – снаружи скопилась огромная толпа с рулонами и большими плоскими пакетами. Художнику с папкой рисунков пришлось расталкивать ее локтями. Следующий час был исключительно суматошным. Абдулла изучал картины, отвергал портреты тетушек и мамаш и сбивал непомерные цены, назначенные за скверные изображения племянников. За этот час он приобрел не только сотню превосходных рисунков, которые принес ему художник, но и восемьдесят девять других картин, набросков, медальонов и даже кусок стены с написанным на нем лицом. При этом он расстался почти со всеми деньгами, которые уцелели после покупки ковра-самолета – если это, конечно, действительно был ковер-самолет. Когда Абдулле наконец удалось уговорить человека, твердившего, будто живописный портрет матушки его четвертой жены в должной мере походит на мужчину, что такая картина его не устраивает, и выпихнуть его из палатки, уже стемнело. Абдулла так устал и издергался, что даже есть не хотел. Он бы отправился спать, если бы не Джамал: тот получил бешеную прибыль, распродав свою снедь набежавшей толпе, и пришел к Абдулле с куском нежнейшего жареного мяса прямо на сковородке.

– Не знаю, что в тебя вселилось, – произнес Джамал. – Мне всегда казалось, ты в своем уме. Но свихнулся ты или нет, есть все равно надо.

– Безумие тут ни при чем, – ответил Абдулла. – Я просто решил открыть новое направление в торговле. – Однако мясо он съел.

Наконец сил у Абдуллы прибавилось настолько, что он смог взгромоздить все сто восемьдесят девять картин на ковер и улегся между них.

– Послушай же, – сказал он ковру, – если по счастливой случайности я произнесу во сне волшебное слово, немедленно отнеси меня в ночной сад Цветка-в-Ночи.

Ничего лучше он, судя по всему, сделать не мог. Заснуть ему удалось не скоро.

Проснулся он от нежного аромата ночных цветов и оттого, что чья-то рука осторожно коснулась его плеча. Над ним склонилась Цветок-в-Ночи. Абдулла увидел, что она куда прелестнее, чем ему запомнилось.

– Тебе и вправду удалось раздобыть множество картин! – обрадовалась Цветок-в-Ночи. – Как это мило с твоей стороны!

Получилось, победно подумал Абдулла.

– Да, – сказал он. – У меня здесь сто восемьдесят девять разных мужчин. Думаю, что по крайней мере общую идею тебе уловить удастся.






Он помог девушке снять с кустов побольше золотых фонариков и расставить их в круг на траве. Затем Абдулла показал Цветку-в-Ночи все портреты, сначала поднося их к фонарикам, а затем прислоняя к пригорку. Он чувствовал себя уличным художником.

Цветок-в-Ночи изучила каждого мужчину, которого предъявлял ей Абдулла, абсолютно бесстрастно и очень сосредоточенно. Затем она взяла фонарик и снова осмотрела все рисунки, которые сделал художник с Базара. Абдулле было очень приятно. Художник оказался настоящим мастером. Он рисовал портреты в точности так, как просил его Абдулла, – от царственного героя, явно скопированного со статуи, до горбуна, который чистил на Базаре башмаки, и не забыл и про автопортрет.

– Да, вижу, – сказала наконец Цветок-в-Ночи. – Мужчины действительно очень разные, как ты и говорил. Внешность моего отца вовсе не типична – и твоя, разумеется, тоже.

– Значит, ты согласна с тем, что я не женщина? – уточнил Абдулла.

– Вынуждена согласиться, – отвечала она. – Прошу прощения за ошибку. – И она пронесла фонарик вдоль пригорка, чтобы изучить некоторые портреты в третий раз.

Абдулла с беспокойством отметил, что выделила она самые красивые портреты. Он смотрел, как она с напряженным видом склоняется над ними, слегка наморщив лоб, и как на морщинки падает выбившийся темный завиток. Абдулла спросил себя, что за кашу он заварил.

Цветок-в-Ночи собрала все рисунки и аккуратно сложила их у склона.

– Так я и думала, – сообщила она. – Ты мне нравишься больше, чем все эти портреты. Одни кажутся мне слишком самовлюбленными, а другие – гордыми и жестокими. А ты добрый и скромный. Я намерена попросить отца отдать меня в жены тебе, а не очинстанскому принцу. Ты не против?

Сад так и завертелся вокруг Абдуллы вихрем золота, серебра и сумеречной зелени.

– Я… По-моему, ничего не выйдет, – промямлил он наконец.

– Почему? – спросила Цветок-в-Ночи. – Разве ты уже женат?

– Нет, нет! – испугался Абдулла. – Дело не в этом. По закону мужчине можно иметь столько жен, сколько он может содержать, но…

Лоб Цветка-в-Ночи снова собрался в морщинки.

– А сколько мужей можно иметь женщине? – поинтересовалась она.

– Конечно, одного! – ошарашенно ответил Абдулла.

– Чудовищная несправедливость, – заметила, поразмыслив, Цветок-в-Ночи. Она села на траву и задумалась. – Как ты считаешь, может ли получиться, что у очинстанского принца уже есть другие жены?

Абдулла смотрел, как морщинки у нее на лбу становятся глубже, а тонкие пальчики правой руки перебирают травинки едва ли не раздраженно. Да, кашу он заварил. Цветок-в-Ночи обнаружила, что ее отец намеренно скрывал от нее много важных сведений.

– Если он принц, – не без трепета сказал Абдулла, – то, я думаю, весьма вероятно, что у него уже довольно много жен. Да.

– Тогда он жадничает, – постановила Цветок-в-Ночи. – Ты снял камень с моего сердца. А почему ты решил, будто у нас не получится пожениться? Ты ведь тоже принц – ты вчера упомянул об этом.

Абдулла почувствовал, как щеки у него запылали, и проклял себя за то, что выболтал ей свои мечты. И хотя он твердил себе, что болтал, поскольку был убежден, будто все это сон, лучше ему не стало.

– Это правда. Но я рассказал тебе и о том, что потерялся и живу вдали от моего королевства, – ответил он. – Как ты могла заключить, зарабатывать на жизнь мне приходится низменными средствами. Я продаю ковры на занзибском Базаре. А твой отец явно человек очень богатый. Едва ли ему покажется, что мы подходящая пара.

Пальчики Цветка-в-Ночи гневно забарабанили по дерну.

– Ты говоришь так, будто это мой отец собирается за тебя замуж! – возмутилась она. – В чем дело? Я же тебя люблю. А ты меня любишь?

И с этими словами она взглянула Абдулле в глаза. Он в ответ посмотрел ей в глаза – в целую вечность огромных темных глаз. И услышал собственный голос: «Да». Цветок-в-Ночи улыбнулась. Абдулла улыбнулся. Прошло еще несколько лунных вечностей.

– Когда ты соберешься уходить отсюда, я пойду с тобой, – сказала Цветок-в-Ночи. – Поскольку то, что ты говоришь об умонастроениях моего отца, скорее всего окажется правдой, нужно сначала пожениться и лишь затем сообщить отцу. Тогда он уже ничего не сможет возразить.

Абдулла, у которого был некоторый опыт общения с богачами, от души сожалел, что не в силах разделить ее уверенность.

– Все не так просто, – возразил он. – Вообще-то теперь мне кажется, что единственно благоразумным решением для нас будет покинуть Занзиб. Это нетрудно, поскольку по случайности я владею ковром-самолетом – вон он, на пригорке. Он принес меня сюда. К несчастью, его нужно приводить в действие волшебным словом, которое я, по всей видимости, способен произносить лишь во сне.

Цветок-в-Ночи взяла фонарик и высоко подняла его, чтобы как следует рассмотреть ковер. Абдулла глядел на нее, восхищаясь грацией, с которой она склонилась над чудесной тряпицей.

– Видимо, он очень старый, – сказала она. – Я читала о таких коврах. Волшебное слово, вероятно, самое обычное, только надо произносить его на старинный манер. Из моих книг следует, что подобные ковры в случае опасности приводятся в движение очень быстро, так что искомое слово едва ли окажется чем-то диковинным. Расскажи мне подробно все, что ты о нем знаешь. Вместе мы, возможно, сумеем что-нибудь придумать.

Из этих слов Абдулла заключил, что Цветок-в-Ночи, если не брать в расчет пробелов в ее познаниях, и умна, и превосходно образованна. Он восхищался ею еще больше, чем раньше. Абдулла рассказал ей все, что знал о ковре, насколько мог судить, в том числе и о переполохе у жаровни Джамала, из-за которого он не расслышал волшебное слово.

Цветок-в-Ночи слушала его и кивала всякий раз, когда слышала что-то новое.

– Итак, – заключила она, – не станем рассуждать о причинах, по которым можно продать ковер-самолет таким образом, чтобы покупатель не мог им пользоваться. Это настолько странно, что, как мне кажется, нам стоит обдумать это после. А сначала подумаем, что этот ковер делает. Ты говоришь, он спустился, когда ты ему велел. А что незнакомец – молчал ли он в это время?

Ум у нее был острый и логический. Абдулла подумал, что воистину нашел жемчужину среди женщин.

– Я совершенно уверен, что он ничего не говорил, – ответил он.

– Тогда, – заметила Цветок-в-Ночи, – волшебное слово нужно только для того, чтобы заставить ковер подняться в воздух. В таком случае я вижу две возможности. Первая – ковер будет делать то, что ты велишь, пока где-нибудь не коснется земли. Или вторая – он будет повиноваться твоим приказам, пока не окажется снова в том месте, откуда начал путь…

– Это легко проверить! – сказал Абдулла. Он прыгнул на ковер и опыта ради воскликнул: – Поднимайся и лети назад в мою палатку!