Верь мне

49


Жалобно мяукая, кот пробирается через разбитое стекло. Раздается грохот – кто-то снаружи колотит в дверь. Она дрожит и вибрирует под силой ударов. На пятом ударе слетает с петель.

Вбегает Фрэнк Дурбан.



Фрэнк

Боже мой!



Клэр лежит без сознания в луже крови. Фрэнк кидается вперед.



Фрэнк

Клэр, очнись! Черт!



Вытащив рацию, он лихорадочно нажимает на кнопку.





50


– Этот порез не угрожал ее жизни, – отмахивается Кэтрин. – Только одно запястье. Типичный мелодраматический жест.

– Клэр вполне могла умереть, если бы ее никто не нашел, – резко парирует Фрэнк. – Она все еще в отделении скорой помощи. – Он поворачивается к Патрику Фоглеру. – Мы пошлем кого-нибудь убрать оставшиеся камеры.

Патрик оглядывает квартиру.

– Все? Ты имеешь в виду – это все? Все кончено? Будут ли ей предъявлены обвинения?

Фрэнк качает головой.

– Без признания нет ничего, что могло бы поддержать обвинения. Прости, Патрик.

– Ее осмотрят в психиатрической клинике, – добавляет Кэтрин. – Вполне вероятно, они смогут ее удержать, пока иммиграционные и таможенные органы не договорятся о возвращении Клэр в Великобританию.

Патрик кивает.

– А вы как думаете? Честно. Она убила Стеллу?

Долгое молчание.

– Если честно, – признается Кэтрин, – думаю, мы этого никогда не узнаем, сколь долго бы мы ни наблюдали за ней. Я думаю, для Клэр Райт реальность – всегда лишь то, чего она хочет.





51


Гринридж. Психиатрический центр в двадцати милях от города. За десять месяцев в Америке я почти не выезжала с Манхэттена. Опыт проживания в этой стране не смог подготовить меня к убожеству ее государственных медицинских учреждений.

Палата, в которой я нахожусь, защищена электронными замками. Теоретически нас держат в безопасности, пока мы проходим обследования. На практике мы – пленники. Было какое-то судебное слушание, но меня сочли непригодной для участия в нем, и мой государственный адвокат просто заполнил форму, в которой говорилось, что я представляю опасность для себя и, возможно, для других. Это все, видимо, в порядке вещей. Один пациент, тучный темнокожий человек, которого санитары называют Тупицей, прикован к кровати двадцать четыре часа в сутки. Остальные в некотором роде подвижны, хотя даже они шаркают взад и вперед по полированным коридорам, словно их стреножили невидимые кандалы, и бормочут что-то на городском диалекте, который я не понимаю. Все, кажется, постоянно находятся под воздействием каких-то лекарств.

Стоит жара, но окна не открываются. Пациенты мужского пола ходят с обнаженной грудью, и даже персонал ничего не носит под халатом. Ночью мужчины и женщины разделены лишь коридором. В мою первую ночь я услышала крики женщины, на которую напали в коридоре. Персонал оттянул мужчину, но через два часа он снова был в ее палате.





* * *



Психиатра, ответственного за меня, зовут доктор Эндрю Бэннер. Он молод, с плохой кожей из-за хронического «перегорания» на работе. В первую нашу встречу он долго проверял мои рефлексы.

– Вы страдаете от стресса или травмы? – поинтересовался он.

– Я уже рассказала вам, что случилось. – Почему-то мои зубы стучат. – Это была полицейская операция – я работала под прикрытием. Они отвезли меня в квартиру, где было полно камер, но мне не сказали об этом. На самом деле полицейские следили за мной. – Я останавливаюсь, чувствуя, как дрожит мой голос.

– Ничего похожего на автокатастрофу? Или ограбление?

Бэннер заглядывает мне в глаза с фонариком.

– Ничего.

Я сжимаю зубы, чтобы они не двигались.

– Нервные расстройства? Эпилепсия? Гипогликемические приступы? Маниакальные эпизоды? Депрессия, мысли о насилии?

– Нет. – Я смотрю на свою перевязанную руку. – Помимо вот этого, я имею в виду.

– Вы когда-нибудь слышали голоса, в существовании которых не уверены?

– В реальности – нет.

Эндрю выключает фонарик.

– В реальности – нет?

– Иногда мне кажется, что я в каком-то фильме. Смотрю, как я играю.

Бэннер делает пометку.

– Вы принимали какие-нибудь лекарства без рецепта за последние двенадцать месяцев?

– Только экстази, и то не очень часто.

– Ясно.

Еще одна пометка.

– Слушайте, – говорю я, кажется, уже в пятый раз. – Это было связано с убийством Стеллы Фоглер, которое произошло в феврале. Полиция схитрила, чтобы поймать меня на глазах у психиатра и чтобы в итоге она могла сделать все эти тесты.

– Какие тесты?

Я пытаюсь вспомнить, но лекарства, которые мне дали, затуманивают память.

– В основном мы разговаривали. О приемных родителях. Я думаю, это должно быть частью психологического портрета, как-то так. Вся эта динамика: папа – медведь, мама – медведь и Златовласка.

Это Эндрю Бэннер тоже записывает.

– Вы мне верите? – Я слышу отчаяние в своем голосе.

– Конечно.

– Неужели? – Я чувствую облегчение. – Спасибо. На мгновение мне это даже показалось безумием.

Бэннер говорит, продолжая писать:

– Недавно у меня был пациент, который считал, что у него в желудке растет дерево. Он вспомнил, что съел огрызок яблока, и подумал, что семена проросли в нем. Он страдал от мучительных спазмов в животе. Как только мы дали пациенту лекарство, у него прекратились судороги. Видите ли, он убедил себя, что лекарства – это яд и что дерево умерло.

– Так он же все равно остался безумным.

– Это не то слово, которое мы здесь используем, Клэр. Мы все живем в собственной реальности. – Взгляд доктора Бэннера обратился к ноутбуку. – Немного похоже на компьютерную сеть. На разных компьютерах в сети работает разное программное обеспечение. Иногда бывают небольшие сбои. Проблемы совместимости, так сказать. Они должны быть исправлены технической поддержкой. Понимаете, о чем я?

– Хм, не совсем.

– Позвольте мне сформулировать это так: есть некоторые химические дисбалансы в вашем организме, которые нужно подправить.

– Что значит «подправить»?

Оказывается, он имеет в виду ударные дозы пимозида, проверина и иклимита – лекарств, которые, как он уверяет, имеют мало побочных эффектов, но которые, я чувствую, притупляют мыслительные процессы, покрывая мой разум клейким сиропом медикаментов. Из-за них я постоянно голодна. Я провожу дни в телевизионной комнате, вяло ожидая, когда санитары принесут еще один поднос с тяжелой пищей. На одной из консультаций я совершаю ошибку, говоря доктору Бэннеру, что страх перед другими пациентами нарушает мой сон, поэтому в дополнение ко всем другим лекарствам мне прописывают еще и снотворное. Как все здешние препараты, после назначения оно становится обязательным для приема. Санитары стоят над тобой, чтобы убедиться, что ты проглотил свою дозу. Почти как в фильме «Прерванная жизнь», только без Вупи Голдберг.

Похоже, ирония в том, что Бэннер весьма одержим лекарствами, в то время как очевидно, что именно злоупотребление препаратами подпортило мозги большинства его пациентов. Они сравнивают рецепты с избирательностью гурманов. «У тебя мет? Дерьмо, ведь все, что он мне дал, – две долбаные сигареты и рецепт на гребаную Сюзи Кью», – и рассказывают потом всем, кто готов слушать, о высшей реальности, в которой они побывали, принимая ангельскую пыль и кокаин. Мне кажется, впадать в наркотическую кому каждую ночь небезопасно, тем более я уверена – самые зоркие среди пациентов точно знают, что мне дали, но выбора нет.

Через неделю или около того доктор Бэннер торжественно озвучивает мой диагноз. Я страдаю от параноидального бредового приступа. Когда я протестую, настаивая, что все это произошло на самом деле и полицейская операция была такой же реальной, как больница, где мы сейчас находимся, доктор Эндрю Бэннер отмахивается от моих возражений. Факты не важны, утверждает он. Важно то, как я на них реагирую. Я переживаю диссоциацию – внутренний распад личности. Есть и элемент психоза, связанный с невозможностью отделить восприятие от реальности. Он считает, что это симптомы, связанные с театральным расстройством личности, и их появление вызвано интенсивным стрессом.