Серьга Артемиды

— Так с ними полковник Левашов!..

— Протокола — то все у вас.

— Щас, щас подойду!.. И ты расписывайся, девушка, вот здесь. Если чего, вызовем. Явитесь тогда.

Настя еще выводила на бумаге свою подпись — у нее была очень красивая и трудная подпись, она много времени и бумаги извела, тренируясь. У настоящей большой актрисы должна быть настоящая подпись! Настя еще выводила, а мать уже тянула ее за руку, а майор в свою сторону тащил исписанную бумагу.

Вечно так!..

— Мама, езжай домой, — деловито заговорила Настя, как только они оказались в пустом, гулком и солнечном коридоре. — Мне тут надо… короче, я должна с одним человеком… И вообще! Зачем ты приехала?! Деваться от вас с бабкой некуда!..

— Граждане, проходим, не задерживаемся, — скучным голосом выговорил лопоухий сержантик. Он рассматривал табличку «Посторонним В». — Вы опрошенные?

— Опрошенные, опрошенные, — быстро ответила мать.

— Стало быть, до свидания!.. На улицу проходим!.. И сразу по домам, не толпимся.

Мать твердо взяла Настю за руку и сказала тоже неожиданно твердо, прямо отчеканила:

— Мы уезжаем. — Она почти никогда не говорила так с дочерью!.. — Мы здесь не нужны. Если мы понадобимся…

— Да-а-а, понадобимся, — протянула Настя. Мать волокла ее в сторону выхода, как норовистую козу. Коза упиралась изо всех сил. — Мать, ты че? Не догоняешь?! Мне еще с одним человеком нужно увидеться!..

Мать выволокла дочь на крыльцо, где оказалось полно народу — весь двор, вся улица были заполнены людьми, солнцем и почти невидимыми в весеннем солнечном торжестве всполохами полицейских мигалок, — напялила солнцезащитные очки, которые всегда носила на лбу вместо обруча, чтоб волосы в глаза не лезли, и сказала… нет, не сказала.

Гораздо хуже!

Мать приказала:

— Настя, в машину, быстро!..

Унизительно подталкивая дочь куда-то в область загривка, мать прогнала ее через толпу, дотолкала до машины, они сели и поехали.

Настя впала в такое изумление, что даже не сразу принялась вопить и биться, а решила для начала выяснить, в чем дело.

— Мать, чего происходит-то?! Ты чего… дерешься?!

Мать не отвечала. Пошарив в потрепанной кошелке, которую она почему-то считала дамской сумкой, извлекла телефон, позвонила бабке и сказала, что они едут. Вскоре будут.

— Да не поеду я не дачу, — осторожно начала Настя, — че там сейчас делать-то?! Мне надо… обратно, в институт, новую дату прослушивания должны назначить, Аллилуев приходил, и с ним ректор ушел, а Мария Григорьевна…

— Настя, закрой рот, — опять приказала мать. Настя послушно захлопнула, даже зубы лязгнули. — У вас на экзамене погиб человек, актриса. Ты это понимаешь?

— Вау! А ты понимаешь?!

— Если ее убили, дело плохо. Будет расследование. И тебе придется в нем участвовать! Не перебивай меня! — крикнула мать, когда Настя полезла было возражать. — Тебе придется отвечать на вопросы, вспоминать подробности, доказывать, что это не вы с тем мальчиком решили весело провести время и зачем-то спихнули Дольчикову с лестницы!..

— Мам, ты что?!

— Я ничего, а вот ты что?! Совсем дура, дочка?! Нечего там тереться, среди поступающих! И не смей ничего выкладывать в интернет! Ни-че-го!

— Это как? — совсем уже потерялась Настя. — А как же я расскажу, что мертвую Дольчикову нашла?

— Никак, — отрезала мать. — Ты никому и ничего не расскажешь.

— То есть всем можно, а мне нельзя?!

— Про «всех» я не знаю. Я не знаю, кто такие «все»! А тебе я запрещаю.

— Ха-ха-ха, — осторожно сказала Настя. — Приветики-покасики! Ты с ума сошла, что ли?

Мать быстро и твердо на нее взглянула.

— Если я узнаю, что ты хоть что-то выложила в интернет, — вот из того, что сегодня происходило в институте, — я заберу у тебя телефон, планшет и компьютер. И это не шутка и не угроза. Я именно так и сделаю.

Настя скосила глаза.

Ужасно, но мать, кажется, действительно не шутила! Ее собственная мать, рохля, мямля и толстуха, вечная бабкина подпевала и подкаблучница!..

— А я тогда уйду из дома! — Это был пробный шар, и он пролетел мимо лузы.

— Скатертью дорога, — сказала мать. — Восемнадцати тебе еще нет, майор Мишаков моментально тебя найдет и вернет по месту жительства. Возьмет подписку о невыезде. Ты свидетель убийства.

— Хорошо-о-о, — протянула Настя с угрозой в голосе. Раньше такой ее тон всегда действовал на мать. Та пугалась и сразу все разрешала. — А что мне еще запрещается ни с того ни с сего?! Фотки выкладывать нельзя, обсуждать нельзя, что еще?


— Выдумывать, чего не было, — сказала мать. — Вот как ты выдумала про часы.

— Да ничего я не выдумала! — наконец в полный голос заорала Настя. Мать обвинила ее несправедливо! — Часы на самом деле пропали! Что?! Съела?!

— Может, и пропали. Но с чего ты взяла, что Светлану Дольчикову… что Светлана Дольчикова погибла именно из-за них?! Да еще стала излагать свои соображения этому майору?!

— А что?! Нельзя?!

— Нельзя, — отрубила мать. — Ты должна отвечать на вопросы, если тебе станут их задавать, и говорить только правду. Все свои домыслы ты можешь рассказать мне или бабушке. Мы послушаем.

— Мать, ты че?! Ты совсем, что ли?!

— Тема закрыта, — объявила мать. — Вылезай, приехали.

Оказывается, они и вправду приехали. Дождик прошел, пока ехали, — Настя не заметила никакого дождя! А теперь возле родной калитки с одной выбитой, как зуб, штакетиной стояла большая весенняя лужа.

— Между прочим, — вдруг сказала мать весело, словно они не ругались всю дорогу, — замечено, что весенние лужи отличаются от осенних. Особенно майские. Смотри!

Настя, как дура, уставилась в лужу.

— Осенняя всегда темная, дна не видно, и в ней желтый лист плавает или жухлая трава. А весенняя прозрачная, не стоячая, вода ручейком уходит, и березовые почки нанесло, должно быть, ветер был сильный.

— Тонечка! — прокричали от соседних ворот. — Наше вам! Вы из мегаполиса? Как дорожная обстановочка?.. Здоровье Марины Тимофеевны как?

Мариной Тимофеевной звали Настину бабку.

— Дебил, — сквозь зубы пробормотала Настя и вброд через лужу ушла на участок.

Калитка влажно хлопнула ей вслед.

Этого соседа Настя ненавидела, вот просто — уууух как!.. Вот как ненавидят… врага!.. Он и был враг. Он строил глазки Настиной престарелой матери! Молодой лосяра при всех делах — «лендровер», льняной пиджак, зимой стеганая куртка на клетчатой подкладке, знаем мы эти английские клетчатые подкладки, меховые мокасины, белоснежные рубашки, вечно в солнцезащитных очках, на участке у него красотища, как в журнале «Современная усадьба»!

И вот это чучело позволяло себе кокетничать с матерью, а та велась — противно хохотала, когда он с ней шутил, поводила плечиком, волосы откидывала так и эдак, гадость какая!..

Если б отец был жив!.. Если бы только он был жив!..

Мать с соседом продолжали амурничать у калитки, когда путь Насте преградила бабка-змея. Должно быть, в кустах таилась, поджидала.

— Настя.

Внучка решила ни за что не останавливаться. Она сразу поднимается к себе в комнату и там…

…А что там?.. Даже фотки не выложишь! Совершенно ясно, что мать распоясалась. И совершенно ясно, что если Настя ослушается, ее лишат доступа к мировому разуму, и тогда она погибла! Погибла окончательно и бесповоротно, вот как… Дольчикова!

— Настя.

Внучка круто обернулась.

— Что тебе нужно?

— Я знаю, что произошло, — сказала бабка негромко. — Ужасное несчастье, бедная девочка. Но все-таки скажи мне, как ты ответила? Ты ведь успела… проэкзаменоваться?..

— Успела, — промямлила Настя.

Тут как-то нахлынуло все: и экзамен, и страхи, и точная Настина копия среди поступающих — прямо сестра-близнец, — и лохматый ректор, прервавший ее, как только она начала читать про «скобки года», и «ужасное несчастье с бедной девочкой», и как они сидели на кадке с Даней, а потом в толпе увидели ту самую Милу, а с ней Дольчикову — ведь в ту минуту Насте даже в голову не могло прийти, что знаменитая актриса, худенькая, маленькая, бледненькая девчонка, казавшаяся на экране значительной, высокой и взрослой, доживает свои последние минуты. Их осталось всего ничего.

Вот-вот она распишется в «Тихом Доне» и умчится по лестнице. Там, куда она умчится, кончится ее жизнь.

Навсегда. Насовсем.

…Даня сказал ей что-то о том, что не бывает романса о космических кораблях и танках, и вообще романсы бывают исключительно о любви…

…Какая разница, о чем бывают романсы, если кончилась жизнь? Окончательно кончилась! Дождь налил весеннюю лужу, но это уже неважно. Больше нет и не будет луж — ни весенних, ни осенних. Потому что больше не будет жизни!..

Настя ткнула рюкзак на темную скамейку под мокрый куст сирени, сразу же окативший Настину спину ледяными каплями, закрыла лицо руками и зарыдала.

Бабка подошла и обняла.

В бабушкину жилетку какого-то необыкновенного норвежского войлока — он служил поводом для особой гордости, и бабкина гордость за этот норвежский войлок страшно бесила Настю, — она рыдала про «скобки года» и про то, что жизнь кончилась моментально и навсегда, и еще про свой страх, и про майора Мишакова с его идиотскими подозрениями, и про Даню, с которым ей так и не дали поговорить!.. Ведь ей просто необходимо было поговорить с Даней, а их… разлучили, разлучили.

Бабушка стояла молча, обнимала крепко, чуть-чуть похлопывала по спине.

— …Главное, она же просто пошла курить! Она так и сказала этой Миле! Или Мила сказала, я не помню, а потом, понимаешь, мы ее увидели, и она так лежала, с пожарной лестницы упала прямо на балкон… А Даня мне велел, чтоб я не смотрела и не подходила! Он как-то сразу сообразил, понимаешь? А я не сообразила!..