Семь камней

После яркого солнца в лестничном колодце было совсем темно, и Грею, чтобы не упасть, пришлось держаться рукой за стену. Он-таки упал в самом низу, поскользнувшись на щербатой от старости ступеньке, но успел ухватиться за рукав Малкольма.

– Сюда. – Внизу было чуть больше света, просачивавшегося сквозь узкие окошки в конце длинных проходов, на стенах туско мерцали фонари, в воздухе висела вонь от китового жира. Малкольм подошел к своему кабинету, что-то быстро сказал по-испански секретарю, и тот с удивленным видом встал и удалился. Малкольм закрыл и запер дверь.

– И что теперь? – спросил Грей. Его сердце учащенно билось, он испытывал смешанные чувства: азарт, какой бывает перед неминуемым сражением, нелепое желание бежать подальше от всего этого и настойчивую потребность хоть что-то сделать… но только что? На правой руке кровоточили пальцы на сгибе – он оцарапал их, когда поскользнулся на лестнице. Он машинально сунул их в рот и ощутил серебряный вкус крови и каменной пыли.

Малкольм учащенно дышал, и не только от быстрой ходьбы. Он оперся обеими руками на крышку стола и поглядел на темную древесину. Наконец кивнул, встряхнулся как собака и выпрямил спину.

– Не то чтобы я не думал об этом, – сказал он. – Но я не ожидал твоего появления.

– Не обращай на меня внимания и делай то, что задумал, – вежливо ответил Грей. Малкольм удивленно посмотрел на него, засмеялся и, казалось, успокоился.

– Ладно, – сказал он. – Значит, перед нами стоят две задачи, верно? Рабы и Оливия – и твоя мать, конечно, – торопливо добавил он.

Грей подумал, что сам он поменял бы эти две задачи по степени важности. Впрочем, он не знал, насколько опасными были рабы. Он кивнул:

– Ты в самом деле думаешь, что тебя арестуют?

Малкольм поднял и уронил тяжелое плечо.

– Да, я уверен – но не знаю, как скоро они доберутся до меня. В конце концов, на их взгляд, я не представляю для них особой угрозы.

Он подошел к маленькому оконцу и посмотрел в него. Из двора крепости доносились крики, кто-то пытался отдавать команды среди нараставшего гомона испанских голосов.

– Дело в том, – сказал Малкольм, отвернувшись от окна с хмурым и сосредоточенным лицом, – они сейчас узнают официально, что объявлена война, как только капитан корабля вручит губернатору письма. Но как ты думаешь, знают ли они что-нибудь про флот? – Он посмотрел на Грея, подняв брови, и торопливо добавил: – Я имею в виду… корабль, доставивший декларацию – если это действительно декларация, – мог заметить британский флот… или услышать о его приближении. В таком случае…

Грей покачал головой.

– Малкольм, океан огромный, – возразил он. – Да и сможешь ли ты предпринять что-то другое, если даже испанцы узнают о флоте?

Он нетерпеливо слушал размышления Малкольма. У него самого уже бурлила кровь, ему нужно было действовать.

– Вообще-то, да. Сейчас задача номер один – бежать, нам обоим. Если испанцы будут знать, что британский флот уже стоит у их порога, второе, что они предпримут – приведя оба форта в полную боевую готовность, – это арестуют в Гаване всех граждан Британии, и меня первого. Если они еще не знают об этом, у нас, пожалуй, есть еще немного времени.

Грей увидел, что Малкольму тоже требовалось что-то делать: он начал бегать по кабинету, и всякий раз, проходя мимо окна, глядел в него. Он сильно хромал, ходьба явно причиняла ему боль, но он, казалось, ее не замечал.

– Рабы Мендеса начнут нервничать – они и так на пределе, – но эта новость их взбудоражит. Мне надо поехать и потолковать с ними как можно скорее. Заверить их, понимаешь? Если я этого не сделаю, они, скорее всего, воспримут объявление войны как сигнал для нападения на хозяев и убьют их – а это, помимо неприемлемых с точки зрения гуманности действий, сделает их абсолютно бесполезными для нас.

– Неприемлемых – это точно. – Грей с тревогой подумал об обитателях гасиенд Мендес и Сааведра, которые будут мирно ужинать сегодня вечером, не подозревая, что их в любой момент могут убить слуги, подающие им кушанья. Ему пришло в голову – как, впрочем, и Малкольму, – что рабы на тех двух плантациях, скорее всего, не единственные на Кубе, кто может воспользоваться нападением британцев и свести счеты с хозяевами. Но ни он, ни Малкольм ничего не могли с этим поделать.

– Тогда ты поскорее езжай. А я позабочусь о женщинах и детях.

Малкольм яростно потер ладонью лицо, словно это помогало ему думать.

– Да. Надо увезти их с острова до прибытия британских кораблей. Вот, возьми. – Он выдвинул ящик стола и достал маленький и пухлый кожаный мешочек. – Испанские деньги – так ты привлечешь к себе меньше внимания. Кохимар – думаю, это самое подходящее место.

– Что такое Кохимар и где? – Барабаны. Теперь послышались барабаны, они отбивали дробь во дворе крепости, отовсюду слышались топот ног и мужские голоса. Насколько велик был гарнизон, защищавший Эль-Морро?

Грей и не заметил, что произнес вслух последний вопрос, и Малкольм рассеянно ответил на него:

– Около семисот солдат плюс, может, еще триста из сил поддержки – о, и африканские рабы, пожалуй, еще три сотни – но они не живут в крепости. – Он встретился взглядом с Греем и кивнул, угадав его следующий вопрос: – Я не знаю. Они могут присоединиться к нашим силам, а могут и не присоединиться. Будь у меня время… – Он поморщился. – Но его нет. Кохимар – это… о, постой. – Повернувшись, он вытащил из стола парик, который снял перед этим, и сунул его Грею. – Маскируйся, Джон, – сказал он, слегка улыбнувшись. – Ты привлекаешь к себе внимание. Лучше, если люди не будут замечать тебя на улице. – Он схватил шляпу и нахлобучил ее на свою стриженую голову, потом отпер дверь и распахнул ее, нетерпеливым жестом велев Грею идти впереди.

Джон шагнул вперед и спросил через плечо:

– Кохимар?

– Рыбацкая деревня. – Малкольм окинул взглядом оба конца коридора. – К востоку от Гаваны, может, в десяти милях. Если наш флот не сможет войти в гавань, там для него самое подходящее место. Маленький залив – да, и маленькая крепость. El Castillo de Cojimar. Держись от нее подальше.

– Ладно, постараюсь, – сухо сказал Грей. – Я…

Он хотел сказать, что пришлет Тома Бёрда в случае чего, если появятся новости, но слова застряли в его глотке. Скорее всего, к тому времени Малкольм будет уговаривать рабов где-то под Гаваной. Или уже окажется в тюрьме. Или – что тоже не исключено – будет мертв.

– Малкольм, – сказал он.

Малкольм резко повернулся и увидел лицо Грея. Остановился на секунду и кивнул.

– Оливия, – спокойно проговорил он. – Передай ей… – Он замолчал и опустил голову.

– Ты сам знаешь, что я скажу.

Он протянул руку, и Малкольм схватил ее так крепко, что захрустели кости. Когда они разжали руки, у Грея горели костяшки пальцев, а на ладони Малкольма осталась от них кровь.

Они больше не разговаривали и быстро пошли по коридору.


Парик был слишком велик Грею, потому что у Малкольма была круглая голова, похожая на переросшую дыню, но волосы Грея – золотистые и заметные, как тактично заметил Малкольм – были густыми, и он заправил их под парик. В результате изделие из конского волоса сидело на его голове надежно, хоть и причиняло неудобство. Грей надеялся, что у Малкольма не было вшей, но быстро забыл о такой мелочи, когда пробирался сквозь людскую толпу на улице возле Ла Пунты.

Люди с любопытством поглядывали на крепость, проходя мимо, и явственно замечали какие-то отклонения от привычного распорядка. Но весть о войне еще не распространилась. Грей гадал, достигла ли она официально кабинета губернатора – или его постели, где он лежал больной. Ни у Грея, ни у Малкольма не было сомнений, что только самая срочная новость могла заставить корабль проплыть с такой поспешностью через заградительную цепь.

Стражник, охранявший уличные ворота крепости, еле удостоил Грея взгляда и махнул рукой – проходи. Как и в мирное время, в крепости можно было видеть столько же штатских, сколько и военных, к тому же было много светловолосых и голубоглазых испанцев. Платье на Грее было не испанского покроя, но скромное и неброское.

Ему понадобится лошадь – это первое. Конечно, он мог пройти десять миль, но делать это в элегантных туфлях болезненно и неудобно, тем более что туда и обратно будет уже двадцать миль… Он взглянул на небо – полдень уже миновал. Конечно, в этих широтах солнце садится в восемь или девять часов, но…

– Какого дьявола, болван, почему я не спросил у Стаббса, как по-испански «лошадь»? – пробормотал он себе под нос, пробираясь сквозь ряды душистых прилавков, заваленных фруктами. Он узнавал, конечно же, бананы, а еще папайю, манго, кокосы и ананасы, но вот странные темно-зеленые плоды с грубой кожурой и светло-зеленые, по его предположениям, «сахарные яблоки» аноны он никогда еще не видел. Как бы то ни было, пахли они восхитительно. Его желудок заурчал – несмотря на съеденного у Малкольма осьминога, он был голоден. Но тут он почувствовал совершенно противоположный запах – свежего навоза.

Было очень поздно, когда Грей наконец вернулся в Каса Эчеваррия. Полная луна плыла высоко над головой, пахло дымом, цветущими апельсинами и медленно жарившимся мясом. Он без труда перекусил в Кохимаре на крошечной рыночной площади, просто показывая пальцем на понравившиеся продукты и заплатив самыми мелкими монетами из кошелька, но Кохимар уже был далеко позади, а голод снова терзал его желудок.

Он слез с мула, привязал его к перекладине возле дома и забарабанил в дверь. Его приезд был замечен, и он поднимался по невысоким деревянным ступенькам под мягким светом фонаря.

– Это вы, милорд? – Том Бёрд, благослови его Бог, стоял в рамке открытой двери, держа в руке фонарь, и его круглое лицо сморщилось от беспокойства.

– Я, вернее, то, что от меня осталось, – ответил Грей. Он прочистил глотку, забитую пылью, сплюнул в цветущий куст возле портика и захромал в дом. – Пошли кого-нибудь, чтобы позаботились о муле, ладно, Том?

– Сейчас, милорд. Что у вас с ногой? – Том направил прокурорский взгляд на правую ногу Грея.

– Ничего. – Грей вошел в тускло освещенную sala и сел со вздохом облегчения. Маленькая свечка горела перед картиной, на которой были изображены летающие существа с крыльями, вероятно, ангелы. – У моей туфли отвалился каблук, когда я помогал мулу вылезти из каменного рва.

– Он упал в ров вместе с вами, милорд? – Том проворно зажег жгутом другие свечи и поднял его над головой, чтобы внимательно осмотреть Грея. – А мне всегда казалось, что мулы считаются устойчивыми в ходьбе.

– С ним все в порядке, – заверил его Грей, откинувшись на спинку кресла и закрыв глаза. От огня свечей он видел на веках красные узоры. – Я остановился по малой нужде, а он воспользовался моей невнимательностью и зашел в тот ров, кстати, безо всяких усилий. Там на кустах росли какие-то плоды, и он решил их съесть. – Порывшись в кармане, Грей извлек четыре маленьких и гладких зеленых плода. – Я пытался выманить его горстью этих плодов, но он был доволен тем, что росло у него перед мордой, и мне в конце концов пришлось прибегнуть к силе.

Упомянутую силу приложили две молодые негритянки, проходившие мимо: они посмеялись над злоключением Грея, но тут же выручили его. Одна из женщин тянула за поводья и говорила мулу, по-видимому, крайне нелестные слова, а ее подружка охаживала его палкой по заднице. Грей смачно зевнул. Наконец-то он выучил, как по-испански мул – mula, что показалось ему весьма разумным, – и еще несколько слов, которые могли ему пригодиться.

– Том, что-нибудь поесть найдется?

– Вот эти гуавы, милорд, – ответил Том, кивнув на маленькие плоды, которые Грей положил на столик. – Можете сделать из них желе, но не отравитесь, если съедите их сырыми. – Он опустился на колени и за секунды снял с Грея туфли, потом встал и ловко сдернул с головы Грея помятый парик и с крайним неодобрением рассмотрел его. – Я имею в виду, если вы не можете ждать, когда я разбужу повариху.

– Не буди. Уже глубокая ночь. – Грей с сомнением надавил пальцами на гуаву, показавшуюся ему незрелой, она была твердой как мячик для гольфа.

– Ничего, милорд, в кладовой мы найдем что-нибудь холодное, – заверил Том. – О, – добавил он, остановившись в дверях с париком в руке. – Я забыл сказать – ее светлость уехала.

– Ее све… – что? Какого дьявола! Куда? – Грей тут же выпрямился, и все его мысли о еде, постели и больных ногах исчезли.

– Милорд, сегодня утром принесли записку от сеньоры Вальдес. Она сообщила, что миссис Стаббс и ее девочки заболели лихорадкой, и просила ее светлость приехать. Вот она и уехала, – добавил он и тоже исчез.

– Chingado huevón! – проговорил Грей, вставая.

– Что вы сказали, милорд? – донесся откуда-то голос Тома.

– Сам не знаю. Не важно. Найди мне еды, пожалуйста. И пива, если есть.

Слабый смех был оборван стуком закрывшейся двери. Грей окинул взглядом комнату, отыскивая, на чем сорвать злость. Древний кот, свернувшийся клубком в мягком кресле, открыл зеленые глаза и посмотрел на него из полумрака. Грей взял себя в руки.

– Проклятье, – пробормотал он и отвернулся. Итак, не только Оливия и дети не возвращаются в Гавану, но еще и мать уехала. Сколько прошло времени? Она наверняка не успела доехать до плантации Вальдес до темноты, значит, где-то ночует по дороге. Что до Родриго и Азил, то бог знает, где они. Добрались ли они до Оливии?

Он беспокойно ходил взад-вперед в чулках по прохладному каменному полу. Он не имел представления, где находилась плантация Вальдес и далеко ли от нее до Кохимара.

Но это и не имело значения, раз Оливия и ее дочки были слишком больны, чтобы куда-то ехать. Только что его мозг был таким же усталым, как и тело, и в нем не осталось ни одной мысли. Теперь ему показалось, что его голову наполнили муравьи, все метались в разных направлениях, и каждый был полон огромной решимости.

Он мог найти повозку. Но насколько они больны? Он не мог запихнуть серьезно больных детей и их мать в повозку, везти десять, двадцать, тридцать миль по каменистым дорогам, а потом перегрузить их в лодку, которая неизвестно когда доберется до безопасного места… А как насчет пищи и воды? Peón – так кто-то назвал того парня, но Грей не имел понятия, что это означало, – с которым он договорился насчет маленькой лодки, обещал дать воды – он мог купить и еды, но – господи, сколько человек могло в ней поместиться? Может, оставить Родриго и Азил и потом вернуться за ними? Нет, они нужны ему, чтобы договариваться с лодочником, чтобы помогать, если половина их группы будет нуждаться в уходе. Что, если в дороге заболеет еще кто-нибудь? Скажем, лодочник? Что, если заболеет его мать и умрет в море?

Он слишком ясно представлял, как он сам пристанет к берегу на каком-нибудь забытым богом берегу южных колоний, а в лодке будут его мертвые или умирающие родные и слуги…

– Нет! – сказал он вслух, сжав кулаки. – Нет, такому никогда не бывать, черт побери.

– Чему не бывать? – поинтересовался Том, возвращаясь в комнату со столиком на колесах, уставленным едой. – Милорд, там море пива. Можете искупаться в нем, если захотите.

– Не искушай меня. – Грей закрыл глаза и несколько раз тяжело вздохнул. – Спасибо, Том.

Ясное дело, сегодня он ничего не мог сделать, а какие бы дела ни предстояли ему наутро, он сделает их лучше, если поест и нормально выспится.

Еще полчаса назад он был страшно голодным, но теперь аппетит его оставил. Но он сел и заставил себя есть. Там были маленькие кружочки кровавой колбасы с луком и рисом, твердый сыр, легкий, с тонкой корочкой кубинский хлеб – вроде он слышал, как кто-то назвал его flauta. Всякие маринованные овощи. Пиво. Еще пиво.

Том торчал рядом, молчаливый, но бдительный.

– Ступай спать, Том. Я сам справлюсь.

– Хорошо, милорд. – Том даже не пытался делать вид, что верит Грею, между его бровей залегла глубокая складка. – Милорд, как там капитан Стаббс?

Грей снова тяжело вздохнул и сделал глоток пива.