Сажайте, и вырастет

А здесь, передо мной – шум тропического дождя! Брачные песни китов! Океанский прибой! Вот оно! Вот что мне нужно! Вот какого экспириенса жаждет душа! Вот что спасет меня от каждодневного кошмара, от зрелища шевелящейся, съедаемой паразитами, унылой человеческой массы! Шум тропического ливня! Брачные песни китов!

– Продай музыку, Степан Михалыч! – решительно предложил я.

Хватов самодовольно покачал головой.

– Шутишь?

– Продай, Степан Михалыч! – я вложил в голос всю убедительность, на которую был способен. – Продай диски! Продай песни китов! И тропические дожди! И прибой океана! И сам аппарат! Продай, Степан Михалыч!

Клетчатый посуровел и отмахнулся. Забрав со стола волшебную технику, он поспешно сунул ее обратно в сумку. Туда же последовали и брачные песни, и все остальное.

– Прекрати, это самое, говорить ерунду. Как я тебе его продам? Что ты с ним будешь делать? В камеру – не пронесешь…

– Пронесу! – воскликнул я истово. – Ты только соглашайся, а уж я пронесу, будь уверен! Через три шмона пронесу! У нас все налажено!

– Уплатишь по таксе?

– Может, и по таксе. Это – мое дело. Но пронесу – «по зеленой», отвечаю! Продай, Степан Михалыч!

– Прекрати, – буркнул рязанский человек. – У тебя и денег нет.

– С собой нет, это правда, – согласился я. – Но в следующий раз, когда ты принесешь мне том номер второй, у меня будет вся сумма!

Быстро прикинув в уме, я сообразил, что долларов семьдесят соберу за сутки. По соседям, знакомым и приятелям. И снова атаковал:

– Продай, Степан Михалыч! Продай! Будь человеком! Пойди навстречу! Войди в положение! Со мной сидят сто тридцать человек! Туберкулез, чесотка, вши, менингит, водянка, голод, обмороки! Бомжи, наркоманы, грызня, конфликты! Нервы! Продай, Степан Михалыч! Продай китов и дождик тропиков! Никто не узнает! Пронесу тихо! А в хате вечером сяду, глаза закрою, наушники надену – и отдохну! Успокоюсь! Волю почувствую, жизнь, воздух! Ну? Решайся!

Живописуя, я сам столь зримо представил себе картину прослушивания брачных песен посреди общей камеры Централа, что слезы сами собой навернулись на мои глаза.

– Прекрати, – ответил Хватов. – Не могу. Это исключено.

Терпеливый, я выдержал паузу и зашел с другой стороны.

– Ведь это первый твой аппарат, так?

– И что?

Рязанский следователь никак не отреагировал на то, что я обращался к нему на «ты». Возможно, просто не заметил.

– Ты купил его, – вкрадчиво продолжил я, – научился пользоваться, разобрался в кнопках, какое-то время наслаждался, но очень скоро понял, что за те же деньги мог приобрести себе гораздо лучшую технику! Я угадал?

Хватов подумал.

– В принципе, да, – ответил он. – А главное, спросить же было не у кого. Вокруг все люди солидные, а плеер – молодежное, это самое, развлечение…

– Сейчас бы ты взял лучшую модель, правда? Такую, где кнопки управления находятся не только на корпусе, но и на шнуре тоже. Так?

Клетчатый опять задумался и тут же признался, что я, это самое, попал в точку. Воодушевленный, я выхватил престижные сигареты (а «Житан» на нашем Централе курят не все, а те, кто курит, делают это не каждый день), возбудил себя дорогостоящим дымом и хладнокровно продолжал:

– Продавай, Степан Михалыч. Решайся. Я дам тебе полную стоимость. Заплачу, как за новый аппарат. А ты купишь себе такой же, только лучше! Ты потратил деньги, но только потом, пользуясь, нажимая кнопочки, ты понял, какие функции и опции для тебя необходимы, а какие – бесполезны! Только в процессе эксплуатации новой для себя техники ты приобрел вкус пользователя. И сейчас ты вполне созрел для того, чтобы обменять предмет – на лучший! Если не на более дорогой, то, во всяком случае, на тот, который соответствует твоим конкретным личным потребностям! Ты выработал культуру потребления! Пора двигаться вперед! К новым рубежам! Продай, Степан Михалыч! Продай мне свой аппарат! Возьми себе лучший! Уважай себя и свои потребности!

– Ты, это самое, прав, – пробормотал Хватов. – Но то, что ты предлагаешь, – исключено. И ты это сам понимаешь. Все. Я вызываю конвой. Будь готов.

Разочарованный, я оттолкнул от себя том номер первый, с сожалением обласкал взглядом торчащие из следователевой сумки провода наушников и в последний раз обреченно, жалобно позвал:

– Продай, Степан Михалыч! Прошу как земляка! Как неравнодушного человека! Продай, а?

– Аппаратик не продается, – ответил следователь. Помолчал и добавил: – Как и его хозяин.

В дверном проеме появилась фигура контролера.

– Я приду завтра, – предупредил Хватов. – Принесу, это самое, том номер второй. Будь готов.

– Не забудьте диски, – снова перейдя на «вы», попросил я, вставая с неудобного тюремного табурета. – Я буду читать ДЕЛО и слушать шум океанского прибоя. Договорились?

Назавтра клетчатый борец со стрессом принес том номер два – но не плеер. Очевидно, он всерьез испугался, что вконец одичавший подследственный арестант все-таки его уговорит.

Но вышло так, что чтение ДЕЛА мне доставило несравненно больше эмоций, чем прослушивание шумов тропического ливня.





2



Когда, изучая очередной том, я впервые засмеялся, рязанский следователь посмотрел на меня с подозрением и опаской.

– Что смешного?

– Так, – ответил я. – Кое-что веселит…

– Читаешь свои показания?

– Нет. Над своими показаниями я буду плакать.

В июле Хватов снова зачастил ко мне, совсем как осенью прошлого года, в разгар следствия. Приходил по два или даже по три раза в неделю. Приносил один том за другим – а я читал и смеялся.

От страниц ДЕЛА, от аккуратно распечатанных протоколов веяло жалким интеллигентским испугом и интеллигентским же враньем, наивным и нелепым.

Босс Михаил шел здесь в первых рядах. Его допрашивали трижды, и каждый раз он что-то менял, придумывал, изобретал, отказывался от прежних оценок и суждений, лукавил и вообще, с моей точки зрения, сделал абсолютно все для того, чтобы следствие заподозрило его как прямого соучастника хищения казенных миллиардов. Хорошо, что в это же самое время допрашиваемый в соседнем кабинете фигурант Рубанов помалкивал, – иначе босс Михаил не вышел бы спустя месяц, а до сих пор сидел на казенных нарах.

Свою легенду – «завхоза» – он сразу бездарно провалил. В одном месте Михаил назвал себя «управделами фирмы». Назавтра – обозначил себя как «хозяйственного менеджера». Через неделю, на третьем допросе, заявил: «Я занимался бытовыми вопросами, а также выполнял другие поручения Андрея».

Зачем? – в ужасе думал я, хватаясь за голову. Какие «другие поручения»? Завхоз – и точка! Может быть, босс Михаил в последний момент – уже сидя боком – решил, что ему, молодому мужчине с представительной внешностью, не поверят? Усомнился в своих актерских способностях?

Если у вас в кармане свыше миллиона долларов, если в вашем доме есть прислуга, а за рулем вашей машины – шофер, если вы давно отвыкли думать о мелочах, как то: вкручивание лампочек, мытье посуды, заправка бензина в бак или бумаги в факсовый аппарат, оплата коммунальных счетов и так далее, – тогда изобразить завхоза в прокурорском кабинете совсем не так легко, как это может показаться на первый взгляд.

Так или иначе, Михаил дал объективно плохие показания. Путаные, бессвязные, изобилующие противоречиями. Наболтал лишнего.

Отдельные пассажи и вовсе привели меня в восторг. «Какое-то время я торговал деталями на радиорынке». Какой рынок? Какие радиодетали? Он что, хотел разжалобить следователя?

«По окончании университета я остался без средств к существованию». Здесь я хохотал в голос. Это надо так сформулировать! Без средств к существованию! Может, и слеза на протокол капнула? Иди работать на стройку, в заводской цех, по контракту – в армию! Там и существуй! Кому ты плачешься о недостатке средств – милицейскому следователю с копеечной зарплатой? Мети улицы! Крути гайки! Рабочие руки нужны везде. Ты, Михаил, крупно ошибся. С твоей, миллионерской, точки зрения, существование возможно при доходе в тысячу или две долларов. А то, что ниже этой суммы, – и вовсе не существование даже.

От босса не отставали и другие. Прошедшие как свидетели. Мой собственный помощник Семен утверждал: «Отношения с Андреем были дружеские, с оттенком превосходства с его стороны». Какие оттенки? Ты даешь показания в Генеральной прокуратуре страны! Кому здесь интересны твои оттенки? Генералу Зуеву? Речь идет о тяжком уголовном преступлении! Говори ясно, по существу, о главном. Никто не станет вдумчиво анализировать твои оттенки, разбираться в тонких вибрациях интеллигентской душонки. Я работал на Андрея. И точка. Оттенки превосходства здесь, в кабинетах с самодельными бумажными пепельницами, никого не позабавят – а вот тебя, дружище, охарактеризуют невыгодным образом.

Другой важный свидетель по моему эпизоду тоже не страдал краткостью. Этот парень – тот самый поставщик чужих паспортов и удостоверений личности, чью фамилию все-таки вытащил из меня хитрый капитан Свинец, – будучи взят, наговорил тридцать с лишним страниц. Целую повесть продиктовал! Рассказал все. Даже кое-что додумал. «Мне кажется» – а дальше шли увесистые абзацы домыслов и предположений.

Но продавцу паспортов этого показалось мало: он изобразил иллюстрации! Он нарисовал схемы городских дворов и укромных проездов, чертежи всех мест, где мы с ним встречались. Рисунки исполнил подробно, с поясняющими надписями, стрелочками и закавыченными названиями основных ориентиров местности. Каждую план-схему венчал рефрен: «нарисовано собственноручно». Подпись, число.

Мне, читающему все эти излияния бывших друзей и партнеров, оставалось только хохотать. Когда-то эти люди, мужественно поджимая губы, хмуря брови, разворачивая плечи и совершая прочие убедительные телесные манипуляции, клялись в своей сугубой преданности – естественно, не мне лично, но нашей работе, бизнесу, делу, приносящему нам всем большие деньги. Мне давали понять, что конфиденциальность будет сохранена под самыми страшными пытками.

Теперь я читал их показания, переполненные подробностями, упоминаниями об «оттенках», досужими фантазиями.

Веселье продолжалось недолго. Из полусотни томов ДЕЛА только несколько первых папок содержали протоколы показаний свидетелей и обвиняемых. Основной же объем занимали экспертные заключения. Обвинение неопровержимо доказало, что именно я, а не кто-либо другой покупал фирмы-однодневки, именно я ставил на бумаге круглые печати, именно я подписывал своей рукой финансовые документы. Акты бухгалтерских проверок утверждали, что мои фирмы задолжали бюджету астрономические суммы. Другие экспертизы наглядно вскрывали весь путь похищенных миллиардов – начиная с казначейских счетов, через несколько транзитных пунктов в провинции, а потом и в столице, и далее – в банки Эстонии, Кипра, Австрии, Швейцарии…

Хорошо звучали и свидетельские показания иностранных банкиров. Генерал Зуев лично выехал в Европу и там упорно искал пропавшие деньги, переезжая из страны в страну. Кое-где ему пошли навстречу и предоставили всю информацию. В ДЕЛО были подшиты выписки, копии платежных поручений – хваленая буржуазная тайна вкладов оказалась фикцией. Европейские банкиры не хотели ссориться с Генеральной прокуратурой могущественной ядерной Империи. Особенно постарались финансисты Кипра. Вещдоки, изъятые в банках Лимасола, были исчерпывающими. Эстонские труженики калькулятора тоже не помалкивали.

Только в одной стране генералу Зуеву не сказали ровным счетом ничего и уж тем более не допустили к клиентским счетам – в маленьком государстве гномов, в стране шоколада и сыра, про которую знает всякий.

Читая о том, как и какими путями казнокрады вывозили из страны бюджетные деньги, прослеживая вслед за экспертами цепочки, я снова смеялся. Удивительно, но мой номер в цепочке посредников был – шестой.

Это хорошо бы обыграть на суде, думал я. Мой номер – шестой! Отлично прозвучит. Я не главный виновник, не организатор, не генератор идей, а всего лишь посредник. Мелкий исполнитель, использованный «втемную». Мой номер – шестой.

Сначала министр, потом его брат, потом крупный бизнесмен, приближенный к брату министра, и еще один бизнесмен, средний, приближенный к крупному. Далее – более мелкий бизнесмен, приближенный к среднему. Следующее звено – аптекарь. Наконец – я.

Банкир – шестерка.





Глава 32





1


– Мусор под решкой!!! – заорал я диким фальцетом, приблизив рот вплотную к щели между «ресничками», чтобы услышал весь Централ, и общий корпус, и «спец», и «тубанар», и больничка, чтобы на Дороге замерло все движение. – Мусор под решкой!!!

«Конь» натянут как струна, но не рвется. Это первоклассный «конь», совсем новый, прочный, на его изготовление ушло четыре шерстяных свитера, и вдобавок в него вплетены несколько ниток толстой рыболовной лесы; для вящей прочности и лучшего скольжения он натерт воском и пластилином, и он пока держит. Несмотря на то что с улицы «коня» тянет на себя контролер, а с нашей стороны крепко держат трое дорожников; я – один из них. Все грузы, увязанные на «коне», находятся вне камеры, я их вижу, но дотянуться – не могу.

Мне слышна самодовольная ругань надзирателя. Минуту назад он подкараулил прохождение грузов и забросил «кошку» – стальной крюк на крепкой веревке – и теперь намерен присвоить себе арестантскую почту.

– Малой, Джонни, тяните, тяните! – кричу я, и мои друзья напряглись, вцепились руками, повисли.