Питомник

— Наколотая или бухая, — проворчал Коля, — из-за такой дуры вылезать под дождь… Приблизившись, он заметил, что это вовсе не взрослая женщина, а девчонка лет пятнадцати, босая, в каком-то балахоне, вроде халата или ночной рубашки.

— Ну, точно, наколотая, — повторил лейтенант и громко спросил:

— Тебе что, жить надоело?

— Я убила тетю Лилю, — медленно произнесла девочка, глядя на лейтенанта сумасшедшими глазами. Она картавила, не выговаривала «ел», голос у нее был звонкий, чистый, совсем детский.

— Чего?

— Второй Калужский переулок, дом восемь, корпус два, квартира сорок.

Телечкин стоял в глубокой луже и чувствовал, как пропитываются холодной влагой ботинки, как за шиворот капает дождь. Еще минута, и он промокнет насквозь. Взглянув на светящуюся табличку, прибитую к ближайшему дому, лейтенант прочитал: «1-й Калужский переулок».

— Ладно, пошли в машину, разберемся, — он взял ее за локоть, она не сопротивлялась, покорно села в машину и громко повторила:

— Я убила тетю Лилю.

— Тебе сколько лет? — поинтересовался капитан Краснов и брезгливо поморщился. От девочки исходил странный запах, нет, не бомжовская вонь, что-то другое. «Лук, — догадался капитан, — репчатый лук. Для того чтобы так разило, надо полкило сожрать, не меньше. Закусывала она им, что ли?»

— Четырнадцать, — ответила девочка и, помолчав, добавила:

— Коломеец Люся, восемьдесят пятого года.

— Так, и кого же ты убила, Люся Коломеец?

— Тетю Лилю. Второй Калужский переулок, дом восемь, корпус два, квартира сорок. Она там лежит на кухне в грязном халате, молчит и не шевелится. Надо «скорую» вызвать, но я боюсь врачей.

— А чего так? — спросил Телечкин с дурацким смешком.

— Уколы будут делать. Больно, — ответила девочка и задумчиво добавила:

— Они злые, им нравится делать больно. Говорят, ничего, потерпи, а как терпеть, когда больно? Потом вообще руки-ноги сводит и в голове бурчит.

Сидевший за рулем сержант Сурков поймал в зеркале взгляд Краснова и выразительно закатил глаза.

— Бурчит обычно в животе, — заметил лейтенант Телечкин.

— Это если капусты много съешь, тогда да, в животе, — кивнула девочка, — а когда делают укол от плохого поведения, тогда в голове начинается, знаете, бурр-бурр, как будто там внутри что-то шевелится и хлюпает.

— Тетя Лиля тебе кто? — спросил после долгой паузы капитан Краснов.

— Как кто? Тетя. Мамы моей сестра.

— А мама где?

— Умерла, — сообщила девочка с легким вздохом, — еще давно, когда я маленькая была. Сначала мама, потом бабушка. Осталась одна тетя Лиля.

— Отец есть?

— Не-а. Никого нет. Только тетя Лиля.

— Так чего же ты тетю свою, родную-единственную, убила? — спросил Телечкин и сухо откашлялся.

Она не ответила.

Переулок был утыкан фонарями, машина ныряла из света в темноту, лицо девочки то вспыхивало, то исчезало, и лейтенанту стало не по себе. Он не мог толком разглядеть девочку, и ему вдруг пришло в голову, что она не совсем живая, что-то вроде зомби.

Луковый запах напоминал приторную трупную вонь, длинные волосы слиплись, глаза светились, как гнилушки, на лбу и на носу белели какие-то пятна, похожие на плесень. Голос, чистый, высокий, спокойный, с трогательной детской картавостью, звучал сам по себе, отдельно, словно принадлежал другому, более привлекательному существу.

«Меньше надо ужастиков смотреть, — раздраженно заметил про себя Телечкин, — ребенок как ребенок. Просто с головой не все в порядке, лицо какой-то мазью намазано и лук поедает в огромных количествах».

— Вот здесь направо, во двор, это дом восемь, корпус один, а корпус два следующий, — сообщила девочка и добавила:

— Только вы первые идите. Я боюсь.

Дверь оказалась открытой. Везде горел свет. Пахло чистотой, лавандой и хорошим туалетным мылом. Это была обычная малогабаритная «распашонка» с крошечной прихожей и двумя смежными комнатами. На кухне, сквозь дверной проем, виднелись ноги в узорчатых шерстяных носках.

— Извините, вы не могли бы снять ботинки? На улице грязно, — звонко произнесла девочка и принялась старательно вытирать босые ступни о коврик.

— Чего? — переспросил Краснов и, вглядевшись в ее лицо, заметил на лбу и на носу белые пятна какой-то густой мази.

— Там тапочки в шкафчике. Тетя Лиля не разрешает в уличной обуви заходить в квартиру. Что вы на меня так смотрите? Это я пастой от прыщиков намазалась.

Больше она не сказала ни слова, прошла в комнату, села за стол, сложила руки на коленях и уставилась в одну точку. На вопросы не отвечала, словно оглохла. До приезда опергруппы и следователя решили ее не трогать. Лейтенант Телечкин отправился за понятыми.


Труп находился на кухне, в полусидячем положении. На вид убитой можно было дать лет сорок, не больше. Холеная, светловолосая, с гладким правильным лицом, она как будто просто села на пол, прислонившись спиной к батарее и вытянув ноги. На ней был теплый махровый халат и узорчатые пушистые носочки. На нежно-розовой мягкой ткани темнели огромные пятна крови. Судя по количеству крови, было нанесено не меньше десятка ножевых ранений. Тут же валялось орудие убийства — длинный кухонный нож с черной пластмассовой ручкой.

Дело не сулило никаких сложностей. Банальное бытовое убийство. Слабоумная девочка-подросток зарезала свою тетю и сама в этом призналась. Понятые, пожилая пара из соседней квартиры, сначала долго охали, потом сообщили шепотом, что Люся сирота, больна с рождения.

— Все ясненько, чистенько, никаких вопросов, — глубокомысленно заметил Краснов и вздохнул, — мечта, а не трупик.

— Да уж, мечта, — эхом отозвался Телечкин и попробовал усмехнуться.

Вместо усмешки вышла безобразная гримаса. Встретившись взглядом со своим отражением в овальном зеркале, лейтенант окончательно скис. На физиономии его отчетливо читались страх, жалость к убитой женщине и прочие не поддающиеся описанию чувства, которые переполняли его душу, подступали к горлу и казались Коле Телечкину позорными для нормального мужика, а тем более — для милиционера.

Опергруппа прибыла через двадцать минут. И надо же такому случиться, что дежурным следователем оказался Илья Никитич Бородин. Он славился на весь округ поразительной способностью запутывать и усложнять самые простые дела. Маленький, полный, с тихим монотонным голосом, он своим интеллигентным занудством сводил с ума даже самых терпеливых оперативников и экспертов.

Едва переступив порог и поздоровавшись, Бородин пробормотал, что для такой кровавой резни слишком уж здесь чисто.

— Как это? — удивился трассолог. — Вон кровищи сколько. Просто на убитой халат из толстой мягкой ткани, почти вся кровь впиталась.

— Я не об этом, — глухим нудным голосом стал объяснять следователь, — покойница нормальная женщина, порядочная, чистоплотная, видимо, законопослушная. К торговле и к прочему бизнесу вряд ли имела отношение. Достаток ниже среднего, если, конечно, в наше время существует понятие середины. Ограбление почти исключается, пьянка и пьяная драка исключаются совершенно, — он говорил очень тихо, как бы с самим собой, не обращая внимания на окружающих.

— Так это, — прошептал лейтенант Телечкин, склонившись к его уху, — девчонка убила, племянница. Она же сама призналась. Она больная, дебилка вроде. Такие не соображают, что делают.

— Слушайте, а что вы шепчете? У вас первый насильственный труп в жизни? — спросил Бородин, чуть повысив голос.

— Первый, — признался лейтенант и судорожно сглотнул.

— Ну, я так и понял. Вы бледный, вас, вероятно, тошнит, — следователь откровенно зевнул, прикрыв рот ладонью. Тяжелые веки делали его взгляд сонным, тусклым. Казалось, стоит старику приземлиться куда-нибудь, на стул или в кресло, и он тут же тихонько захрапит.

Колю действительно тошнило, и за это он себя ненавидел. В кармане нашлась пластинка жвачки, он развернул, сунул в рот. Тошнота прошла, мозги немного прочистились. Лейтенант впервые внимательно и спокойно огляделся в квартире, в которой находился уже полчаса. Не квартира, а кукольный домик, уютный, нарядный, как из мультфильма. Все светлое, ни одного темного пятна, кроме окровавленного тела хозяйки. На кухне белая мебель, белый линолеум, в комнатах бледно-желтый паркет, голубые, в розовый цветочек обои, шторы с оборочками, диван и два кресла обтянуты чехлами из такой же ткани, как шторы. На диване три большие куклы в кружевных платьях, в шляпках и башмачках. Куклами заполнен светлый полированный сервант. Посередине комнаты круглый стол, накрытый нежно-розовой вязаной скатертью с длинной бахромой, на столе хрустальная ваза с тремя тюльпанами, большая коробка шоколадных конфет «Черный бархат», перевязанная ленточкой.

— Что, гости приходили? — обратился Бородин к Люсе.

Телечкин думал, что она ответит молчанием, но ошибся. Девочка довольно живо откликнулась на вопрос Бородина, вздрогнула и выпалила во все горло:

— Нет!

— Значит, у кого-то день рожденья?

— Нет, никакого рожденья, никого здесь не было, — она заерзала на стуле и густо покраснела, отчего пятна белой мази на ее лице стали еще заметней.

— А откуда цветы, конфеты?

— Просто так.

— Ну, понятно, — кивнул Илья Никитич, — и кто же все это принес просто так?

— Никто, — девочка опустила голову и принялась заплетать косичку из бахромы скатерти.

— Люся, за что ты убила свою тетю? — мягко спросил Илья Никитич.

В ответ никакой реакции.

— Ну, хорошо, допустим, ты сама не понимаешь за что. Ты живешь с тетей или в гости приехала?

Люся закончила одну косичку и начала другую. Илья Никитич повторил свой вопрос, но девочка как будто опять лишилась слуха.

— Она сирота, — шепотом ответила за Люсю соседка, — жила вроде бы в какой-то специальной лесной школе под Москвой. Лиля раньше к ней ездила, а совсем недавно решилась брать ее к себе на каникулы и на выходные. Просто пожалела. Знаете, она была совершенно одиноким человеком, ее сестра, мать Люси, погибла, а девочка больна, — соседка подошла ближе к Илье Никитичу и заговорила шепотом:

— Мать употребляла наркотики, отец вообще неизвестен. Господи, какая трагедия. Вот, правильно говорят, нет ни одного доброго дела, которое осталось бы безнаказанным. Лиля была хорошим, чистым человеком, и, знаете, у нее был настоящий талант. Вот все, что есть здесь красивого, она сделала своими руками. Шторы, чехлы на мягкой мебели, скатерть, — понятая всхлипнула и громко высморкалась, — честное слово, просто в голове не укладывается, такая трагедия…

— Ну да, ну да… — пробормотал Бородин, встал, подошел к стене и постучал костяшками пальцев. — Скажите, вы шум какой-нибудь слышали?

— Нет, — покачала головой соседка, — ночью было тихо. Я очень чутко сплю, и стенки здесь тонкие. Если что, я бы точно услышала.

— А вечером?

— Вечером тоже было тихо. Конечно, доносились какие-то звуки, голоса, но ничего тревожного.

— То есть криков, грохота мебели вы не слышали?

— Да что вы! Мы бы с мужем моментально прибежали бы на подмогу, вызвали бы милицию. У нас с Лилей были очень добрые отношения.

— Может, у вас телевизор работал?

— Сломан, — почему-то с вызовом сообщила соседка и покосилась на мужа, который все это время молчал, то ли от нервного потрясения, то ли просто очень спать хотел. Лицо его оставалось непроницаемым.