Ничья его девочка

— Рассказывай!

Скомандовал, когда я доела и я тут же растерялась… но потом быстро собралась и принялась рассказывать про свои злоключения после того как он меня вышвырнул на площади. Барский слушал внимательно и не мешал… только пальцем слегка постукивал по столу. Когда я закончила он осушил остатки жидкости в своем бокале и поставил его на стол.

— Я кажется просил не лгать, — тихо и вкрадчиво сказал он, глядя мне прямо в глаза и у меня по телу прошлась волна ужаса… почему-то вот таким спокойным он пугал меня намного больше.

— Я не лгу!

— Лжешь! Кто твой сутенер и как он вышел на меня?

Светло-голубые глаза загипнотизировали и заставили поежиться в них не осталось ничего человеческого, они сковали меня холодом, и я не могла даже пошевелиться. Кажется, сейчас оскалится и в глотку вцепится.

— Нет у меня никаких сутенеров! Не знаю с кем вы там привыкли общаться, но я не такая как ваши девки, которых вам сюда возят. Вы ж вроде женаты, не?

Глаза сверкнули недобрым огнем, и я вдруг пожалела, что настолько нагло с ним разговариваю. Мы одни в этом номере, и он меня размажет по стенке как как слепого котенка. Зря я борзею.

— Я не спрашивал какая ты, я спросил кто твой сутенер и что ему от меня нужно… сколько и зачем тебе заплатили в первый раз за твою сказку и зачем подсунули во второй?

Я и боялась его и злилась одновременно. Пусть не называет смерть моих родителей сказкой! Совсем глаза мне замылил ванной своей и ужином! Пусть не думают, что все его боятся!

— Сказки вы рассказываете вашим избирателям, а я правду сказала про родителей и в остальном тоже правду! А вам эта правда не нравится!

Это было неожиданно, но уже через какую-то секунду я лежала лицом на столешнице и размахивала руками, как неуклюжий краб.

— Послушай меня, девочка, я очень занятой человек и мне некогда тебя тут ужинами кормить и слушать твой очередной бред. Поэтому ты либо мне правду говоришь, либо я тебе пальцы поотрезаю.

— Я орать буду! — вдавил меня сильнее в столешницу, так что показалось башка как орех лопнет.

— Ори. Сюда не войдет ни одна живая душа, пока я не разрешу. Поэтому ты сейчас начнешь мне правду рассказывать или …

— Да плевала я на пальцы. Вы виноваты в смерти родителей! Вы их убили… а меня из-за вас в детдом засунули! Вы меня итак прибьете и не важно правда или неправда вам не впервой! Вот она правда! Что? Не нравится?

Вот понимала, что сейчас меня точно раздавят об этот стол и останется только мокрое место, а заткнуться не могла. Вот не выходило у меня. Не могу молчать, когда кого-то распотрошить хочется и правда прет изо всех дыр как песок с сетки. Я зажмурилась, приготовившись, что он сейчас меня убьет, но жестокие пальцы вдруг разжались и он сел обратно в свое кресло. Я схватилась за голову, медленно приподнимая ее и снимая с волос спагетину. Барский набирал чей-то номер, как ни в чем не бывало и вытирал руки салфетками… после меня, разумеется.

— Паша, чтоб через час у меня был. Что там с квартирой? Готова? Отлично. Возьмешь это недоразумение с утра, переоденешь и отвезешь туда. Башкой за нее отвечаешь. Удерет я с тебя три шкуры спущу.

Что? Нееет! Он же обещал меня отпустить!

— Какую квартиру? Вы с ума сошли? Не надо квартиру. Мне… мне домой надо.

Я вскочила и побежала, но меня сцапали едва я только приблизилась к двери. Притом так легко поднял, как перышко. Перекинул через плечо, продолжая говорить по телефону.

— Да, я сейчас уеду, а эту отвезешь куда я сказал.

— Я никуда не поеду! Ясно! Никудааа!

Швырнул меня во вторую комнату прямо на пол, как мешок и запер дверь с другой стороны. Я тут же бросилась колотить в нее руками и ногами.

— Чтоб уже завтра я знал о ней все. Нет. Не вечером, а днем. И про сутенера ее узнай. Душу с него вытряси, да хоть яйца на китайские палочки наматывай, но чтоб он заговорил. И шалав его всех допроси, не то скажи я его точку завтра закрою и Корейца сюда запущу. Завтра я хочу знать об этой… все. Давай. Работай.

Зачем я сказала про убийство?… Ну все теперь меня точно убьют. Завезут куда-то и там… я снова начала биться в дверь.

— Заткнись! — кулаком где-то там, где моя голова и я дернулась, — Не то тебе вколят успокоительное прямо в твою тощую задницу.

— Я правда все наврала! Клянусь. В интернете все прочла правдаааа! Отпустите меня. Я просто шлюшка… а к вам второй раз случайно попала. Правда-правда случайно. Ну пожалуйстааа я всего лишь деньги зарабатывала. Каждый как умеет. Отпустите…

Дверь внезапно распахнулась, и он появился на пороге. Злой какой-то, глаза ледяные сверкают, как снег на солнце.

— Правда шлюшка? Неужели?

Я яростно закивала, и он вдруг захлопнул дверь и принялся расстегивать ремень у меня от ужаса глаза округлились.

— Вы чего?

Попятилась назад по полу, судорожно сглатывая внезапно испарившуюся слюну.

— Ну ты ж заработать пришла. Сейчас работать будешь!

Едва он расстегнул первую пуговицу я зажмурилась и глаза ладонями закрыла. Он наклонился и схватив меня за шиворот поднял с пола…

— В чем дело? А как же работа?

— Не надооо, — всхлипнула и по щекам все же потекли слезы. — я навралааа… проститеее!


— Дура малолетняя!

Швырнул обратно на пол и вышел из комнаты, опять повернулся ключ в замке. Я слышала, как он там ходит, одевается и слезы по лицу размазывала, обхватив ладонями пылающие щеки… а перед глазами его пальцы, расстегивающие ремень и внутри все сжимается и в то же время сводит живот от чего-то необъяснимо мощного… Еще никогда и ни на кого я не смотрела вот так как на него и никого я не ненавидела настолько сильно как этого ублюдка.





ГЛАВА 7




Меня заперли в четырех стенах в какой-то отвратительно шикарной квартире, которая теперь стала моей клеткой. Заперли в полном смысле этого слова, и я ни черта не понимала зачем это сделали. В течении первых суток сюда даже никто не приехал. Я бродила по пустым комнатам, где все пахло свежим ремонтом и не имелось ни малейшего слоя пыли и в каждой комнате, а я насчитала их штук шесть (зачем людям такое общежитие?) минимум мебели. Хотелось что-то развалить или разбить, но было нечего. Все шкафы несдвигаемые и дверцы «несломаемые». Окна жалко, ведь я замерзну. Я разбила пару тарелок, но, когда взялась за третью в доме что-то мерзко затрещало. Оказалось, там есть телефон. Обыкновенный, кнопочный, со шнуром из стенки.

— Да! — рявкнула в трубку, все еще сжимая тарелку дрожащими пальцами.

— Разобьешь еще одну — жрать, как ты любишь говорить, будешь с пола. — голос Барского прозвучал совершенно неожиданно для меня, я даже подпрыгнула на месте, — Твой обед в дороге.

И выключился. Просто взял и выключился урод. Ненавижу! Ужасно хотелось разбить и эту тарелку, но… перспектива жрать с пола не прельщала. А я не ела уже давно. Я злобно поставила тарелку на стол и осмотрелась в поисках камер. Нашла их под потолком, попрыгала тщетно пытаясь достать руками, пододвинула стул, а не тут-то было они припаяны к потолку под надежным непробиваемым стеклом. Как предусмотрительно. От бессилия хотелось кого-то убить. Но вместо этого услышала, как в коридоре открылась дверь. Бросилась туда и, увидев, знакомого манекена с бледной вытянутой рожей, разочарованно выдохнула. С ним говорить не о чем. Это прихвостень Барского, который притащил меня к нему. Я уже пыталась пообщаться — ничерта не вышло.

Зато он принес обед, и я готова была все простить ровно пока все не съела и не оказалась в полнейшем одиночестве. Барский заявился через неделю, когда я уже окончательно потеряла человеческий облик и сама себе казалась зверенышем на цепи. Он заявился как ни в чем не бывало в своем светло-сером пальто, с поднятым воротником, с двумя картонными пакетами. Подкуп приятно пах и сбивал с настроя выцарапать мэру глаза и прирезать ножичком с кухни. Тупым. С зубчиками. Но я бы справилась… наверное. Если бы он спал со связанными руками. А так я против него козявка в метр с кепкой. Поставил пакеты на пол и по-хозяйски скомандовал.

— Ну что, Лиса Патрекеевна, спесь поутихла? Неси пакеты на кухню и доставай последние две тарелки.

Я и не подумала сдвинуться с места:

— А ботиночки вам не снять, ножки не вымыть, за сигаретками не метнуться?

Барский оскалился, именно оскалился, а не засмеялся. Со мной его лицо всегда преображалось чтобы напугать как можно больше. И в то же время засмотреться на эту щетину и линию рта, на нос с горбинкой. Хищный, как у опасной птицы.

— Если захочу и ботиночки снимешь, и ножки вымоешь и языком высушишь.

— Вы себя жестоко обманываете! Скорее вены себе перережу.

Пожал плечами, снял пальто, повесил в шкаф и подхватив пакеты прошел мимо меня на кухню. От него все так же умопомрачительно пахло, сбивая с настоя и заставляя непроизвольно втянуть запах и попереться за ним следом хвостиком и тихонько шмыгать носом, принюхиваясь. Барский водрузил пакеты на стол и не поворачиваясь ко мне по-деловому поставил прозрачный электрочайник (я тоже думала его разбить, но было слишком холодно, а чай у них вкусный) на плиту.

— Значит так, ЛИса, ты сейчас поешь и внимательно меня выслушаешь. Оччччень внимательно, так как от этого зависит что тебя ждет дальше — нормальная жизнь или колония, а потом тюрьма.

— Але! Какая тюрьма? Вы говорите, да, не заговаривайтесь. Меня в тюрьму не за что.

Ухмыльнулся и так не по-доброму, так хищно, что у меня мураши по телу забегали.

— Я найду за что. Поверь у меня и власти и денег хватит упечь тебя в строгаче на пожизненное.

— А за что спрашивается?

— Да за что угодно. За убийство, за кражу, за проституцию. Персонально для тебя будет составлен букет на любой вкус и срок. — выставил две баночки, покрутил одну в руке, — Я не знал какой соус ты любишь и взял два. Чесночный и кетчуп.

Какой я люблю соус? А никакой, бл**дь, я их отродясь не пробовала. И вообще какая к черту тюрьма. Внутри все клокотало от испуга и сердце билось так сильно и гулко, что казалось выскочит сейчас через рот.

— Я не хочу в тюрьму!

— Конечно не хочешь. Туда никто не хочет. Ты ж не идиотка хотеть себе плохого, верно, Лисичка?

— Не называйте меня так! Бесит!

— А мне нравится.

Он дол стал из пакетов остальные коробочки, а я уставилась на его руки с толстым кольцом на безымянном пальце и красивыми блестящими часами на запястье. Вены возле костяшек чуть выступают, но не так уродливо, как у грузчиков, а красиво, по-мужски. Мне вдруг стало интересно какие они его руки. Теплые? Холодные? Шершавые или мягкие? Да хоть ледяные, как его глаза проклятущие, бледные. И мне какое дело до его граблей?!

— А поэтому мы с тобой, Есения, будем заключать договор.

Он разложил на тарелки содержимое коробочек и мой желудок уже привычно и отвратительно спалился этим дурацким урчанием. Вечно голодный… блин, вечно меня выставляет бомжихой. Барский сел на стул и кивнул мне на тот, что стоял напротив. Я взобралась на него и твердо решила не есть пока этот гад не скажет, чего от меня хочет. Но руки чуть ли не сами тянулись к вилке. Но слово «договор» внушал ужас и какие-то совсем жутко-плохие и постыдные мысли.

— И что за договор? Спать с вами, да? В этой квартирке? Я так и знала. Что вы извращенец и педофил!

А он расхохотался. Раскатисто, оскорбительно и настолько мерзко, что мне захотелось разбить тарелку о его голову. Он продолжал смеяться, как будто я сказала что-то такое нелепое и несуразное… и мне стало стыдно, захотелось превратиться в точку и испариться.

— Ну ты и дура, Есения. Ничего более нелепого я в своей жизни не слышал, — посмотрел на меня и захохотал снова. И я не выдержала, схватила вилку и изо всех сил хотела вонзить ему в руку, но вместо этого вонзила в стол, так как руку он молниеносно убрал. Жаль не попала! Но хоть ржать перестал. Ледяные глаза сузились, и он вдруг схватил меня за запястье и выкрутил с такой силой, что я, взвыв чуть не клюнула носом в тарелку, в свое тушеное мясо от которого так умопомрачительно пахло.

— Еще раз поднимешь на меня руку — сломаю.

И тут же отпустил.