Неразрезанные страницы

– Рассказывай быстро, как все было на самом деле. Только честно, Володя.

– Я его не убивал.

Поливанова отмахнулась.

– Это всем известно. Это даже следствию известно! – Она не знала, можно так говорить или нельзя, но не сказать не могла. – Но никто не понимает, как все было на самом деле! Алекс сказал, что ты явно чего-то не договариваешь!

– Алекс? Какой Алекс?

– Наш. Александр Шан-Гирей. Мы все заняты этим вопросом. Твоим вопросом. То есть не вопросом, а происшествием. То есть не происшествием, а…

Все же она волновалась так, что путались не только мысли, но и слова!..

Катя быстро вытерла слезы, хотела сосчитать до двадцати пяти, сбилась на четырех, посмотрела в потолок, а потом на Берегового.

Он сильно зарос, почти до глаз, которыми все время моргал, как будто в них насыпали песку. Свитер болтался на нем, словно снятый с чужого плеча, хотя, как и улыбку, этот свитер Митрофанова отлично знала – Береговой приходил в нем на работу. Свитер тогда, на работе, очень ему шел, синий и белый, с норвежским узором. Она еще когда-то хотела ему выволочку устроить, что он приходит в издательство не «по форме», а потом передумала. Она и так то и дело устраивала ему выволочки, как будто была к нему неравнодушна!.. А она равнодушна, совершенно точно!

Этот щегольский свитер, надетый на голое тело, хотя раньше он всегда носил его на рубаху, был грязный, замызганный, в бурых, словно протухших пятнах, и ее затошнило от мысли о происхождении этих пятен.

Кровь? Рвота?..

Руки, лежавшие на столе как-то отдельно от него, были черными, словно он всю жизнь таскал уголь, а не решал сложные компьютерные математические задачи.

Лампочка на потолке освещала его макушку – отросшие немытые волосы висели сосульками – и бледную физиономию с очень темными длинными бровями, тенями вокруг глаз и неопрятной щетиной.

Кате казалось, что ему неловко за себя, за свой вид и запах, и он пытается натянуть на руки рукава замызганного свитера, расправить плечи и вообще как-то придать себе нормальный вид.

Он хочет выглядеть человеком, только и всего.

А еще он хочет собаку. И в Завидове у него домик, вокруг которого море сирени. Белой, персидской, всякой.

– Володя, рассказывай, как все было на самом деле. – Это опять деятельная Поливанова вступила! Ее напористость казалась истерической, от отчаяния. – Понимаешь, мы ничего не сможем сделать, если ты не расскажешь!

– Все равно никто не поверит.

– Если не поверят, то тебя посадят. Нужно сделать так, чтобы поверили и не посадили. Давай. Начинай.

Береговой уставился в стол.

– Я повез журналы Балашову. Меня Дэн попросил. У него совещалово в тот день назначили, он сам никак не мог, а помощница Балашова его достала!

– Лариса, что ли?

– Я не знаю, как ее зовут, и Дэн не говорил. Я забрал журналы…

– Постой, не так. Ты целый день был в «Алфавите», да?.. – Береговой кивнул. – Никуда не уезжал, и это очень легко проверить, потому что там пропускная система, выходы-входы фиксируются. Да? – Он опять кивнул. – Твоя машина где была?

– На стоянке, где же еще?..

– На стоянке для сотрудников, во дворе. Ну, куда мы все заезжаем, под шлагбаум! Правильно?

– Абсолютно! – сказал Береговой почти весело.

Впервые за эти три дня он вдруг поверил, что… не один. Еще, может, не до конца, но уже начинал потихоньку.

Нет, он верил в Дэна и в то, что тот его не бросит, но эти девчонки – он так и подумал про них: «девчонки» – писательница и начальница, таращившиеся на него с испуганным изумлением, как будто возвращали его в прежний мир. В нормальную жизнь, где словам – верят, где работа – идет, где можно, если захочется, получить чашку сладкого кофе с булкой, где не бьют по почкам, где можно что-то кому-то объяснить и тебя послушают, где можно взять больничный, если уж совсем невмоготу идти на работу!

Он не верил, что мир придет ему на помощь. А он пришел, да еще в лице этих девчонок. Такого просто быть не могло!

Пришел и сидит сейчас перед ним – целый мир в двух перепуганных женских лицах.

И в эту секунду он так любил их!..

– После работы я забрал машину и поехал к Дэну в редакцию. Это самый центр, Чистые пруды, не протолкнуться!.. Там никогда не протолкнуться! Я еще машину бросил прямо посреди проезжей части. Включил аварийку и бросил, мне всего-то нужно было на три минуты. Вернулся, а возле нее уже гаишник крутится, ясный хобот!..

– Стоп, – перебила его Маня. – Ты доехал до еженедельника «День сегодняшний», места, где встать, не нашел, бросил машину и пошел за журналами. Где ты их взял?

– Журналы-то? Дэн оставил на ресепшене, у охранника. Желтый пакет. На пакете написано «Владимиру Береговому. Передать Сергею Балашову», как-то так. А сверху бумажка прилеплена с адресом. Ленинградское шоссе, «Барские угодья», улица, дом.

– Ты забрал пакет, вернулся к машине, а там гаишник, да?

– Ну, на самом деле я виноват был, конечно! Я ее почти на проезжей части оставил, а там и так не протиснуться! Он сначала на меня орал, а потом стал права отбирать! А я не отдавал. Не могу я права отдать, мне же к матери нужно ездить!.. – Он вдруг осекся, ссутулил широченные плечи под грязным норвежским свитером и с силой потер лицо.


– Володя, – быстро сказала Митрофанова, – с Еленой Васильевной все в порядке. Я у нее была.

Береговой перестал тереть щеки и уставился на нее. Она покивала несколько раз подряд и неожиданно взяла его за руку, грязную и влажную. Он отдал ей ладонь, как будто это не его ладонь, а какой-то посторонний предмет. Даже проводил взглядом. Митрофанова осторожно ее погладила.

– Мы ей наврали, что Анна Иосифовна отправила тебя в срочную командировку. В Анадырь. Там связи нет, а телефон ты забыл. А самой Анне Иосифовне наврали, что ты простыл сильно, и у тебя голос пропал.

– В Анадырь, – повторил Береговой беспомощно и сильно сжал Катины пальцы. – Вы маме наврали, что я в Анадыре, а бабке наврали, что я простыл.

– Профессор Долгов посмотрел твою маму, – продолжала Митрофанова, чувствуя, как он сжимает ее руку, очень сильно, и еще как колотится сердце, то ли его, то ли ее собственное. – Сказал, что время не упущено, и на следующей неделе он сделает операцию. Назначил какие-то исследования! В отделении чуть революцию не произвел! Его там все боятся и в разные стороны от него разбегаются. И мне потом Юлия Павловна, лечащий врач, сказала, будто нам очень повезло, что мы смогли на Долгова выйти. Он светило мирового масштаба.

– Практически Пирогов, – вставила Маня Поливанова.

– Это, конечно, Маня все придумала, и профессору она позвонила, – Катя говорила все быстрее, а он сдавливал ее ладонь все сильнее, – так что ты об этом не беспокойся!

– Тебе есть зачем возвращаться, – с чувством сказала Маня и покосилась на их сцепленные руки. Такие руки значили очень многое, ей ли это не знать! – Соберись, Береговой! Тебе тут сидеть явно не вперлось!

Это смешное словечко – абсолютно из репертуара писательницы Покровской, – и еще то, что ради него они врали, и ездили к его матери, и искали врача, произвело на него сильное и разрушительное впечатление.

В обороне не то что оказалась пробита брешь. Оборона была добровольно снята – в одну минуту.

В этой затхлой комнатке с единственной лампочкой на потолке и зарешеченным окном он стал тем, кем был на самом деле и всегда – обыкновенным молодым мужиком, математиком и компьютерщиком, начальником отдела в издательстве!.. Все изменения, случившиеся в сознании в последние три дня, все бессонные ночи, страх, боль, унижения – ох, сколько унижений, и нужно было сопротивляться изо всех сил, просто чтобы остаться здесь, по эту сторону, не перейти на ту, где уже все равно и сопротивление не имеет смысла, – все эти изменения вдруг разом перестроились, как кусочки картинки в компьютерной игре, образовали единое целое и стали… частью его, прежнего.

Не наоборот, вот в чем все дело!..

Не он стал частью этого нового грязного, подлого и страшного порядка, а новый порядок уложился в него, и оказалось, что еще достаточно места для того, прежнего, нормального Владимира Берегового!..

Они не могли этого знать, девчонки, пришедшие спасти его, и, наверное, не должны. Но он закинул голову, порассматривал немного потолок, чтобы слезы не пролились, покашлял гулко – потому что у него на самом деле на несколько секунд пропал голос, и произнес ненатуральным трагическим басом:

– Спасибо.

Теперь он мог рассказать им все, что угодно. Всю правду.

Они не заметили в нем никаких перемен – ежу понятно!.. Женщины, что с них возьмешь.

– Значит, ты возле редакции «Дня сегодняшнего» кинул машину, ушел, а когда вернулся, к тебе привязался гаишник и требовал отдать права!

– Да. Но я все равно не отдал. Мы с ним базарили довольно долго, а потом я стал деньги ему совать, и он не взял. Он только сказал: козлы, мол, вы все, плюнул и ушел светофор переключать. Пока мы базарили, светофор не переключался, и там пробень собралась!..

– Так, и ты поехал прямо в поселок? Или останавливался где-нибудь?

– Нигде я не останавливался.

– И не заправлялся, и пописать не выходил?

При слове «пописать» закаленный в боях и застенках Владимир Береговой покраснел и метнул взгляд на Митрофанову.

– Нигде я не останавливался, говорю же!.. Так до поселка и доехал.

– Что было дальше?

– Дальше было кино. – Он вздохнул и немного подвинулся на стуле, но Катину ладонь не отпустил. – Я заехал за шлагбаум, поколесил немного!.. Где там эти улицы, сам черт не разберет.

– Это точно, – подтвердила Маня Поливанова, – найти трудно. Сколько ты колесил?

– Не знаю. Ну, минут пять. Может, семь! Весь поселок всего ничего. Потом нашел. Посмотрел на бумажке адрес – все правильно. Ворота были открыты, но я заезжать не стал, конечно, снаружи машину поставил и пошел по дорожке. Где-то музыка грохотала, но довольно далеко.

Должно быть, Дашина вечеринка была в разгаре.

– Я поднялся на крыльцо, постучал, мне не открыли. Я еще постучал, позвал, а потом зашел.

– Как ты зашел?

– Ногами, – объяснил прежний оживший Береговой. – Я ручку потянул, дверка и открылась. Я, значит, опять стал выкрикивать, что приехал, есть кто дома и так далее. Никого и ничего. Я по коридору пошел.

– В пустом доме? Где никого не было? Зачем ты по коридору пошел, умник?

– Я же должен был пакет передать кому-то! И знал, что пакет ждут, мне Дэн все уши прожужжал! Я думал, может, меня не слышат просто. В комнате тоже никого не было. Камин горел, и никого. Только окно открыто.

– Больно рано для открытого окна, – заметила авторша детективных романов, – не май месяц.

– Я его прикрыл. Вернулся в прихожую. Там еще везде рога висели, и было довольно темно.

– Какие… рога висели?

– Да на стенах! Одни сплошные рога! И натюрморты со всякими убитыми утками, зайцами!.. Я подумал, наверное, этот Балашов знатный охотник.