Меня зовут Космо

— Может быть, попробовать связать два этих движения, — говорит дядя Реджи. — Шаги на месте и вращение.

Но я размышляю о шерсти бордер-колли. Неужели длинная шерсть даёт ей естественное преимущество? Каждый взмах выглядит грациозно. Ей даже стараться не приходится!

Макс кивает.

— Хорошо. Давай.

Они командуют: «марш, кружись, марш», а я клянусь тренироваться в два раза прилежнее бордер-колли, потому что в кино о танцах именно так и поступает герой. Он доказывает, что достоин. Доказывает, что у него горячее сердце. Иногда, когда герой тренируется, фоном играет главная музыкальная тема, и ему приходится выполнять всякие другие задачи, чтобы добиться успеха: бегать вверх-вниз по лестнице, бить руками мешки, заполненные всякими тяжёлыми штуками, отжиматься от земли. Я собака, так что у меня вариантов поменьше; лестница с моими больными бёдрами вообще отпадает. Но я сделаю, что смогу, всё, что смогу. В голове я держу образ: мы с Максом на съёмках фильма, Мама и Папа смотрят на нас на большом экране и понимают, что мы должны быть вместе.

Оставшаяся часть занятия проходит в лихорадочной дымке, но мне всё же удаётся связать вместе два движения — это первый этап нашего танца. Элвис тоже осваивает марш; когда мы уходим из клуба, я вижу уголком глаза, как он аккуратно шагает по комнате. Он сомневается в себе — это сразу видно по тому, как он сомневается каждые несколько шагов, — но он прирождённый танцор. А вот Нудлс — его полная противоположность. Даже жираф бы понял, что она не умеет подчиняться простейшим командам! Хотя в её смелости есть что-то особенное, что-то, что может понравиться судьям.

— У тебя сегодня хорошо получалось, — говорит мне Макс тем вечером. — Эй, ты слышал, Грета сказала, что на соревнования придёт кастинг-директор? Он будет оценивать нас вместе с судьями. Нам нужно усердно тренироваться.

И в дни перед Рождеством мы тренируемся каждое утро. Мы не даём себе спуску. Дядя Реджи пьёт кофе, Макс носит печенье, а у меня получается всё лучше и лучше: шаг за шагом, трюк за трюком, целеустремлённо. Вскоре я уже даже могу трясти задом по команде! Я могу качать головой в ритм. А больше всего меня удивляет, что тренируют не меня — точнее, не только меня. Мы с Максом тренируем друг друга.

«Кружись!» — говорю я.

И он кружится.

— Трясись! — говорит он.

И я трясусь.

Дядя Реджи удивлён тем, как быстро я всё схватываю, но я точно знаю: Макс понимает, что́ стоит на кону, если я проиграю. Он помнит, как я обнюхиваю его уши ночью и смотрю запуски ракет на его ноутбуке; как мы вместе ездим в бургерную, и незнакомцы суют в окно нашей машины пакеты с едой, и он кормит меня маленькими кусочками мяса с ладоней. Эммалине исполнится шесть, а потом семь, Максу тринадцать, а потом четырнадцать — а я этого не увижу. Если нас разлучат, я ничего из этого не увижу.

— Я тут смотрел ещё соревнования на «Ютубе», — как-то утром говорит Макс. — И многие собаки подпрыгивают, вот так. Попробуем это движение?

Дядя Реджи говорит:

— Давай.

Мы сначала учимся приседать, а потом уже подпрыгивать. Макс показывает: его ноги отталкиваются от земли, а дядя Реджи поднимает вкусняшку в небо. Я, естественно, пытаюсь её достать — тянусь, тянусь, тянусь. Обе мои передние лапы отрываются от земли. Всего на секунду.

Но это славная секунда.

В танцах главное — повторение. Неважно, правильно ли ты выполнил трюк с первого раза. Главное — постоянно выполнять его правильно, чтобы быть готовым к соревнованиям. Не нужно даже думать: твоё тело и так уже знает. Мы повторяем этот прыжок много раз, а потом втроём растягиваемся на траве и смотрим, как солнце всё ярче освещает небо. Асфальт в это время дня холодный, и мне нравится лежать на траве, а головой на тротуаре.

— Признаюсь, — говорит дядя Реджи, приподнимаясь на локтях, — Космо меня впечатлил.

— Да? — спрашивает Макс.

— Да. Но не удивляйся, если скоро всё пойдёт уже не так гладко. Он за последнюю неделю узнал где-то пять новых движений. Вскоре память может начать подводить.

— Ох, — говорит Макс, закусывая губу. — Ладно.

Мы ждём. Ждём, пока всё не зальёт светом. А где-то по соседству завывает бордер-колли.





14




Чем больше мы танцуем, тем отчётливее я ощущаю перемены в семье, пусть и небольшие. Теперь у нас на кухне в основном пахнет ростбифом, а с утра в коридоре звучит раскатистый смех дяди Реджи. Мне нравится, как аккуратно он складывает своё одеяло на диване. Индюшачьего бекона под третьей подушкой уже нет, но я рад, что он его нашёл — что мне удалось поделиться с ним чем-то настолько особенным.

С утра мы с Максом работаем над движениями — скольжением, перекатом; ещё я учусь не сводить взгляда с руки во время танца.

— Вот сюда, — говорит он, проводя между нами невидимую линию. — Смотри сюда.

Выступление и приз — роль в кино — постоянно в наших мыслях.

Но иногда вечерами мы расслабляемся. Макс даже стал читать мне перед сном. Уставший после тренировок, я кладу лапы на его мягкое одеяло.

Мы едим на ужин макароны с сыром и укладываемся спать. Возвращаются приятные шумы: течёт вода, открываются занавески, Эммалина смеётся над мультяшными кроликами по телевизору. Они даже сфотографировали меня с Сантой. Все только и говорят мне: «Хороший мальчик, Космо»; я пытаюсь выглядеть задумчивым и утончённым под вспышкой фотокамеры, но Макс говорит мне, что я случайно закусил губу верхним клыком.

— Глупый пёс, — говорит он, и мы все смеёмся, упаковывая подарки, украшая ёлку и смотря «Рождественскую сказку Маппетов» по большому телевизору в гостиной.

Никто не плачет, по крайней мере, я не слышу. Никому и не приходится плакать.

И именно поэтому я просто в ужасе, когда нам вдруг привозят картонную коробку.


— Ты что-то заказывала? — спрашивает Папа, разрезая упаковочную ленту.

Мой загривок покалывает, шерсть встаёт дыбом. Я не понимаю, откуда это знаю, но чувствую: в наш дом вторглось зло.

— Не помню, — отвечает Мама и выуживает из кучи пластика лист бумаги. — А, это всё объясняет. Макс, Эммалина, идите сюда! Бабушка прислала вам подарок.

Они прибегают из своих комнат, ещё одетые в дневную одежду, и разрывают упаковку. Я несколько раз гавкаю, предупреждая их, но Папа прижимает палец к губам, показывая, чтобы я молчал. Почему они не чувствуют этой перемены в воздухе? Я тревожно стою возле стола, поджав хвост, и пытаюсь заглянуть в коробку.

Эммалина находит его первой и вытаскивает маленького демона на свет.

Бордер-колли. Миниатюрная бордер-колли с пушистой шерстью и безумным блеском в глазах.

— Что это? — спрашивает Макс.

Что это? Это же кульминация всего зла! Злодейка всей округи! Мой злейший враг!

— Наверное, её надо вешать на ёлку, — говорит Папа, потом показывает Максу на одну из нижних веток.

«Слишком низко», — думаю я. Она может спокойно спрыгнуть — может быть, даже доползти тайком до задней двери и впустить большую бордер-колли.

В тот вечер я обхожу демоническую собаку по широкой дуге, но внимательно её разглядываю. Запоминаю положение — она не двигается. Разглядываю улыбку — зловещую и зубастую. Макс говорит, что у собаки на лапах маленькие красные тапочки. «Цвет Рождества? — думаю я. — Или цвет крови?»

На следующий день Мама и Папа опять начинают ругаться, и страх терзает меня с новой силой: мы с Максом живём в разных домах, разлучённые. Иногда кажется, что весь дом ходит ходуном. Дядя Реджи выводит Макса, Эммалину и меня на задний двор, где мы притворяемся, что ничего не видим и не слышим. Позже я нахожу Макса в ванне; он лежит там, свернувшись клубочком и даже не включив воду. Я скулю и кладу морду на край ванны, но он на меня и не смотрит. Он таращится на пластиковую уточку Эммалины, которую держит на коленях. Утки — это же так скучно, что он в них нашёл? Но я знаю, что на самом деле он думает о другом.

— Как ты думаешь, это вообще сработает? — наконец спрашивает меня Макс, откладывая уточку. — Ну, эта затея с кино? С нашим танцем?

«Да», — говорю я, потому что затея должна сработать. Устроившись на коврике в ванной, положив подбородок на мягкую ткань, я решаю, что с миниатюрной бордер-колли надо что-то делать. Впустив её в дом, мы вместе с ней впустили грусть.

В большинстве случаев я сразу же встречаю врагов и страхи лицом к лицу. Стиральная машина, например, когда-то приводила меня в ужас, но её грохот и пожирание одежды больше не вызывают мороза по коже; я стоял у дверцы три стирки подряд, погружаясь в её звуки. Высовывать голову из окна движущейся машины мне тоже не то чтобы хотелось — пока я не попробовал. И… ух ты! Давайте скажем так: есть что-то этакое в том, как ветер свистит в ушах и обдувает морду. Я даже полюбил то, как трепещут мои веки, когда мы несёмся по пустому шоссе.

Но вот бордер-колли — это совсем другое. Что-то совершенно неизвестное, слепое пятно в обзоре. И я не хочу недооценивать свою миниатюрную противницу.

Я хочу быть готов.

В следующие два дня в доме очень, очень тихо: Мама и Папа уходят на работу, а дядя Реджи уводит Эммалину и Макса на улицу. Я даже не знаю, куда они ходят. Я только знаю, что иногда звонит дверной звонок; мне это нравится, потому что хоть как-то разделяет день на части, а ещё я могу облаять почтальона. Мы получаем кучу подарков — одни в картонных коробках, другие в разноцветной бумаге. Я тщательно их все обнюхиваю, чтобы убедиться, что нам не подсунули ещё одну бордер-колли.

В сочельник в комнату Макса вбегает Эммалина с золотистым нимбом на голове. Она прыгает, скачет и говорит:

— Мама говорит, пора идти. — Потом она прыгает на кровать Макса и зарывается личиком в мою шерсть, её тёплые пальцы гладят мою спину. — Жалко, ты не сможешь пойти, Космо.

Мне тоже жалко.

Эммалина играет ангелочка в рождественской постановке; она будет сидеть в окружении животных. Я не помню, есть ли среди них бордер-колли — и этот образ меня не покидает: Эммалина сидит в яслях, и вокруг неё длинные пряди серо-белой шерсти.

— Я готов, — говорит Макс, закрывает ноутбук и треплет меня по голове. — Охраняй дом, хорошо?

Сложная задача. Не уверен, что он вообще понимает, насколько сложная.

Вскоре они впятером уходят. Я слышу, как закрывается дверь гаража, потом — как фургончик отъезжает от дома. И я понимаю, что пришло время. Ради безопасности моей семьи я должен сразиться с миниатюрной бордер-колли в одиночку.

Когда я вхожу из-за угла в гостиную, меня приветствует её зловещая улыбка. Я замираю на ковре, набираясь смелости. А потом рычу сквозь клыки, бросаюсь вперёд, обхватываю демоническую собаку челюстями и жестоко трясу её.

О, радость победы! Как она приятна!

Хотя вскоре после этого я понимаю, что совершил ошибку. Материал настолько плотный и жилистый, что жевать больно. Единственный вариант — проглотить. Я запрокидываю голову и надеюсь на лучшее. Но маленький демон держится, его лапы в тапочках упираются мне в глотку.

К моей чести, я отказываюсь паниковать — по крайней мере, сразу же. Это где-то четвёртый раз, когда у меня в горле застрял посторонний предмет. Первые два были в ранней юности: палки в парке, которые я слишком энергично кусал. Третий — остатки верёвочной игрушки, измазанные гусиным помётом. (Если вы когда-нибудь нюхали гусиный помёт, то наверняка понимаете, что устоять просто невозможно.) Но я понимаю, что на этот раз всё иначе, потому что рядом нет никого, чтобы помочь.

Я бью лапой себе по морде, пытаясь сдвинуть бордер-колли. Я фыркаю и сиплю.

Потом начинаю беспокоиться.

А потом паникую: моё сердце колотится, словно лапы по тротуару. «Не должно всё закончиться вот так», — думаю я. Не должно. Как же наша роль в кино? Мы с Максом даже почти не потанцевали.

Голова кружится, перед глазами мелькает небо…

Открывается дверь.

Шаги Макса, голос Макса:

— Дядя Реджи забыл кошелёк! Ты его не видел, Космо? Ты?…

Он останавливается в прихожей, пытаясь понять, что происходит. Я рыгаю. Макс настолько умён, что сразу всё понимает, и я в очередной раз напоминаю себе, как же сильно его люблю.

— О нет, нет, — говорит он, встревожившись. — ПАААП! МАААМ!