Медное королевство

Гасан улыбнулся.

– Нет, Ализейд. Ты заблуждаешься.

Али сковал страх, но Мунтадир отреагировал первым и весь резко вытянулся, как струна.

– Почему? Ты слышал, что он сказал? Он хочет уехать.

– Если он уедет так скоро, это вызовет подозрения. – Гасан снова отхлебнул вина. – Отсутствовать пять лет и не задержаться дольше недели? Пойдут разговоры. А мне не нужны слухи о конфликте между нами. Тем более что Аяанле снова лезут не в свое дело.

– Ясно, – сказал Мунтадир с изменившимся лицом. Он вцепился в колени с такой силой, словно пытался кого-то придушить. И скорее всего, Али. – И когда ему можно будет уехать?

Гасан сложил ладони домиком.

– Тогда, когда я дам ему на это разрешение… А сейчас я даю разрешение тебе, Мунтадир, – разрешение выйти. И по дороге попроси привратника доставить мне шкатулку из моего кабинета. Он поймет, о чем речь.

Мунтадир не стал возражать. Он вообще не произнес больше ни единого слова. Он просто молча встал и удалился, ни разу не взглянув на Али. Но Али провожал его взглядом, пока тот не скрылся за дверью. К горлу подступил ком, который никак не сглатывался.

Гасан дождался, пока они не остались одни.

– Прости его, – сказал он тогда. – В последнее время они с женой ссорятся больше обычного, у него от этого портится настроение.

С женой. Али хотел расспросить, как она, но боялся усугубить ситуацию.

Однако отец заметил его немногословность.

– Раньше ты высказывался откровеннее. И громче.

Али уставился себе на руки.

– Я был молод.

– Ты все еще молод. Тебе не исполнилось и четверти века.

Повисло молчание, неловкое и напряженное. Али чувствовал, что отец наблюдает за ним, и от этого покрывался гусиной кожей. Нет, понял Али, это был не тот юношеский страх, который он испытывал в юности, но что-то более сильное и неоднозначное.

Это был гнев. Али злился. Злился на отцовский приговор, сурово перевернувший его жизнь, злился на то, что отца больше заботят слухи в Ам-Гезире, чем то, что народ там голодает. Он был в ярости от того, что творили с шафитами Дэвабада в этом жутком месте на развалинах мечети Анаса.

И злился на себя за то, что крамольные мысли о родном отце до сих пор вселяли в него чувство стыда.

К счастью, в этот момент явился слуга с непритязательным кожаным ящиком размером с футляр для тюрбана. Слуга поклонился и поставил шкатулку у ног Гасана. Он повернулся, собираясь уходить, но Гасан поманил его ближе и шепотом отдал какой-то приказ, которого Али не расслышал. Слуга кивнул и удалился.

– Не стану тебя задерживать, Али, – сказал Гасан. – Ты проделал долгий путь и, наверное, больше всего мечтаешь сейчас о горячей ванне и мягкой постели. Но у меня есть для тебя кое-что, что по традиции должно перейти в твое владение, – он кивнул на ящик.

Али неуверенно взял его. Чувствуя на себе внимательный взгляд отца, он осторожно приподнял крышку. Внутри обнаружился красивый прямой клинок – кинжал Дэвов.

Кинжал показался ему знакомым. Али нахмурился.

– Это кинжал Нари?

Он вспомнил, что она часто носила такой клинок за поясом.

– На самом деле, клинок принадлежал Дараявахаушу, – ответил отец. – Должно быть, он подарил его ей, когда уезжал из Дэвабада. – Гасан откинулся на подушках. – После его смерти комнаты Нари тщательно обыскали, и мне не захотелось оставлять такое оружие в ее распоряжении. Ты убил его. По праву оно твое.

Внутри что-то перевернулось. Они украли клинок у Нари, чтобы передать Али? Точно какую-то награду?

– Мне это не нужно. – Али со стуком захлопнул крышку и оттолкнул от себя ящик. – Его убили мариды. Я всего лишь оказался их инструментом.

– Но об этом ты никому не будешь рассказывать, – предостерег Гасан тихо, но категорично. Когда Али и после этого не взял шкатулку, он вздохнул. – Поступай с ним, как знаешь, Ализейд. Он твой. Верни Дэвам, если тебе он действительно не нужен. В Великом храме Афшину посвятили алтарь и думают, мне о нем ничего не известно.

Гасан поднялся на ноги. Али последовал ему примеру.

– Я повторю вопрос Мунтадира… Когда я смогу вернуться в Ам-Гезиру?

– После Навасатема.

У Али чуть не подкосились ноги. Отец не мог так с ним поступить.

– До Навасатема целых семь месяцев.

Гасан пожал плечами.

– Ни одна живая душа в Дэвабаде не поверит, что мы не поссорились, если мой младший сын, которому во всем мире нет равных в боях на зульфикарах, уедет, не дождавшись величайшего турнира столетия. Ты останешься и отпразднуешь Навасатем в кругу семьи. А потом уже обсудим твой отъезд.


Али начал паниковать. Он не может все это время оставаться в Дэвабаде.

– Аба, – выпалил он в отчаянии. Он не хотел называть отцом того, кто забросил его в жаркие пески пустыни на верную погибель. – Умоляю тебя. В Ам-Гезире меня ждут важные дела.

– Не сомневаюсь, мы и здесь найдет тебе важное дело, – отмахнулся Гасан. – Праздник не за горами, и работы будет невпроворот. Ваджед точно не откажется от твоей помощи в Цитадели. – Он пригвоздил сына взглядом. – Впрочем, он уже получил приказ выпороть тебя, если ты подойдешь слишком близко к городским воротам.

Али не знал, что на это сказать. Ему казалось, что вокруг него смыкаются стены.

Гасан принял его молчание за согласие. Он опустил руку Али на плечо и вложил шкатулку с кинжалом Афшина прямо ему в руку.

– В конце недели устроим пир, чтобы как следует отметить твое возвращение. А пока – отдыхай. Абу Сара отведет тебя в свои покои.

Мои покои? Али продолжал молчать. У меня все еще есть свои покои? Он бездумно направился к выходу.

– Ализейд…

Али оглянулся.

– Я договорился, чтобы тебе вернули и другую вещицу, принадлежащую тебе по праву. Постарайся не потерять ее снова, – добавил он угрожающе.





9

Али




Со странным чувством Али разглядывал свои старые апартаменты. В его комнате все осталось по-прежнему: книги валялись на столе ровно там, где он их оставил пять лет назад; вещи, которые он перебирал, пакуясь перед отъездом в Ам-Гезиру, до сих пор были разбросаны по полу. Смятый лист бумаги – письмо, которое он хотел написать Нари, но оставил эту затею за неимением подходящих слов, – лежал рядом с его любимым пером и огрызком свечного воска, который он все собирался заменить, но как-то запамятовал. Несмотря на свежую уборку и полное отсутствие пыли, стало понятно, что за эти годы здесь все осталось без изменений.

Все, кроме Али. И Гасан зря надеялся исподтишка вернуть жизнь младшего сына в прежнее русло.

Али глубоко вздохнул и уловил слабый аромат благовоний и кислого финикового вина – любимого напитка отца. На полу, там, где Али обычно молился, лежала потертая подушка. На подушке, аккуратно сложенный, лежал знакомый головной убор. Али взял шапочку в руки и принюхался, теперь более отчетливо чувствуя характерный отцовский запах. Шапочка была измята, и на льняной ткани, там, где ее долго теребили в руках, образовались складки.

Али с содроганием пошел дальше, во внутренние покои. Его опочивальня выглядела так же аскетично, как и пять лет назад. У него начало складываться ощущение, словно он навещает собственную могилу. Он перевел взгляд на постель и уставился туда.

На аккуратно сложенном покрывале дожидался его зульфикар.

В мгновение ока Али пересек комнату и отставил шкатулку с клинком в сторону. Это был действительно его родной зульфикар – он узнал бы его даже на ощупь, по весу, с закрытыми глазами. А если бы и после этого у него остались сомнения, то под мечом обнаружились все подписанные Али сегодня бумаги.

Где под его подписью красовался королевский росчерк, аннулирующий документ.

Али рухнул на кровать, как будто почву выбили у него из-под ног. Он пробежал взглядом текст, надеясь, что пришел к неверному выводу, но факты были налицо, изложенные четким юридическим языком: шафит вместе с дочерью будут возвращены на торги.

Он вскочил на ноги. Нет. Это же невинные шафиты. Не революционеры из «Танзима», не угроза общественному строю. Но стоило ему потянуться к зульфикару, как он припомнил отцовскую угрозу. Гасан поступил так специально, чтобы преподать ему урок. Он погубил жизни двух шафитов лишь потому, что Али осмелился вмешаться.

А что он сделает, если Али кинется в бой?

Али закрыл глаза, чувствуя, как к горлу подступает тошнота. Перед глазами стояло заплаканное детское личико. Всевышний, прости меня. И не только за эту девочку… За шейха Анаса, Рашида, Фатуму и ее сирот. Аукцион вырос на костях разрушенной мечети.

Он уничтожает всех, кому я пытаюсь помочь. Он уничтожает нас.

Али отдернул руку от зульфикара. Кожу как будто обожгло. Он не мог больше оставаться здесь, в этой комнате, похожей на музей. В этом губительном городе, где каждый его неверный шаг оборачивался для кого-то трагедией.

Он вдруг подумал о Зейнаб. После всего случившегося Али не рискнул бы обращаться за помощью к матери, но родная сестра должна его поддержать. Она подскажет ему выход из этой ситуации.

Эхом прозвучало в памяти предупреждение Мунтадира, и едва зажегшийся при мысли о сестре огонек надежды сразу погас. Нет, Али не станет рисковать ее жизнью. Он зажмурился, борясь с отчаянием. В ладонях разливалась вода. Такого не случалось уже несколько лет.

Дыши. Соберись с мыслями. Али открыл глаза.

И тогда его взгляд упал на шкатулку.

В следующее мгновение Али пересек комнату, откинул крышку ящика, забрал оттуда кинжал и сунул себе за пояс.

К черту отцовские приказы.



Он был на полпути к лазарету, когда начал задаваться вопросом, а не слишком ли он торопит события.

Али замедлил шаг и не спеша пошел по извилистой тропинке, которым не было числа в гаремных садах. Ему ведь не обязательно сейчас встречаться конкретно с Нари, размышлял он. Али просто дождется кого-нибудь из слуг на пороге лазарета и попросит поговорить с ее помощницей, Низрин. Он передаст Низрин клинок и весточку от него, и если Нари не захочет его видеть, он поймет. Конечно, поймет. Возможно, о попытке Али встретиться с его женой узнает Мунтадир и прикончит брата – что ж, тогда Али не придется беспокоиться о том, как он продержится в Дэвабаде до самого Навасатема.