Мастер войны : Маэстро Карл. Мастер войны. Хозяйка Судьба

– Не будем ходить вокруг да около, Элиас, – мягко остановил его Карл. – Ты ведь все уже понял, не так ли? А еще ты удивительно похож на маленького Гвидо, каким я его помню и каким могу представить себе в зрелые годы.

– Значит, ты наконец решил вернуться в Линд… – в этом холодном голосе можно было услышать довольно много всего, что чувствовал сейчас глава семьи Ругеров, не ощущалось в нем только радости.

– Нет, – покачал головой Карл. – Я просто немного свернул с дороги… Так бывает, Элиас… Знаешь, как говорят тут, у вас, в Линде? Десять лет я не мог найти дорогу назад, а потом позабыл, откуда пришел.

– Зато здесь тебя никогда не забывали… Так тоже случается, – Элиас смотрел на него со смешанным чувством удивления, быть может, даже восхищения, но и обиды, как, верно, и должно смотреть на того, кто покинул свой дом навсегда.





9


Известие, что дом их посетил знатный родич, как и следовало ожидать, вызвало в семействе Ругеров волнение самого искреннего свойства и породило волну хаотичных перемещений многочисленных домочадцев и плохо скрытый переполох в задних комнатах дворца, который должен был считаться домом. Тем не менее, на мастера Элиаса все это не произвело ровным счетом никакого впечатления. Разумеется, он, немедля отдал необходимые распоряжения – что, впрочем, сделал бы и в любом другом случае – и вскоре служанки принесли в гостиную угощения, состоявшие из засахаренной айвы, фигурок из марципана и сваренного в меду миндаля. Подали, естественно, и фрукты, которых, несмотря на прохладный климат, росло в здешних местах великое множество. Во всяком случае, вишня и клубника, насколько мог припомнить Карл, родились в окрестностях Линда необычайно сочные и сладкие. Однако сейчас, осенью, ни того, ни другого, разумеется, уже не было и быть не могло. Зато лесная земляника и малина, красные душистые яблоки и иссиня-черные, как ночное небо, сливы выглядели весьма привлекательно, а предложенное гостям грушевое вино было выше всяческих похвал.

– Но, может быть, вы, господа, предпочитаете виноградные вина? – из одной лишь вежливости, насколько мог оценить его интонацию и взгляд, спросил старый негоциант.

– Спасибо, мастер Элиас, – с мягкой улыбкой ответила Дебора. – Ваше вино великолепно. Оно напомнило мне наш, гаросский, «Грушевый цвет».

– Я рад, что вам нравится, ваша светлость, – сдержанно поклонился Элиас. – Но, возможно, ваши спутники… Александра, – сказал он, оборачиваясь к жене, – распорядись, чтобы принесли риенского и то вино из Корсы, которое подарил мне советник Лукас.

– Дамы, – сказал, поднимаясь из кресла Карл, едва успевший попробовать вино и землянику. – Кавалеры, – он извинился взглядом перед Конрадом и с улыбкой посмотрел на своего племянника, выглядевшего много старше его самого. – Мы вас оставим ненадолго. Надеюсь, радушные хозяева не позволят вам заскучать. Что скажешь, Элиас? Найдется у нас с тобой, о чем поговорить с глазу на глаз?

– Как скажешь, Карл, – без тени удивления согласился Элиас и, поклонившись гостям, пригласил Карла следовать за собой, не забыв, однако, шепнуть по пути несколько слов сыну и жене, поручая оставшихся гостей их вниманию.





10


– Скажи, Элиас, – спросил Карл, когда они оказались одни в рабочей комнате негоцианта, – законы Линда так сильно изменились?

– Что ты имеешь в виду? – Элиас открыл резной шкафчик красного дерева, стоящий в дальнем углу кабинета, и оглянулся на Карла. – Вино или бренди, Карл?

– Бренди, с твоего позволения, – Карл достал кисет и начал неторопливо набивать свою старую трубку. – А спросил я тебя об отношении городских властей к аристократии. Линд уподобился Торну? Быть дворянином нынче опасно?

– С чего ты взял? – Элиас поставил перед Карлом серебряный чеканный стаканчик и налил в него темно-коричневую жидкость из маленького пузатого графинчика толстого, отливающего сапфиром граненого стекла.

– Я обратил внимание, что на твоем доме нет герба… – Карл понюхал бренди. Он был отменно хорош и вообще спутать этот запах с каким-нибудь другим было сложно.

«Пражский „Единорог”…»

– Какой герб, Карл? – удивленно поднял брови Элиас. – Ты, верно, забыл, дядюшка Карл, Ругеры недворянский род. Нам гербы не положены.

– Ругеры дворянский род вот уже более чем полстолетия, – теперь пришла очередь удивляться Карлу, который доподлинно знал, что это так.

– Как так? – Элиас сел на стул с высокой резной спинкой и с недоверием посмотрел на Карла. – Когда это мы успели стать дворянами?

– Тогда же, когда я получил графский титул, – ответил Карл, начиная понимать, что произошло на самом деле. – В эдикте императора Яра о даровании мне титула графа империи, – объяснил он все еще озадаченному негоцианту, – род Ругеров был возведен в потомственное дворянство…

– Вот как, – Элиас взял со стола свою трубку и понимающе кивнул Карлу. – Вероятно, Карл, все так и обстоит, как ты говоришь, но ты, по-видимому, был тогда сильно занят и забыл нам об этом сообщить.

«Забыл, – признал Карл, не испытывая, впрочем, по этому поводу никаких угрызений совести. – Я просто о них даже не подумал, а вспомнил об этой безделице только сейчас… По случаю».

– Возможно, – сказал он спокойно. – Возможно, что и забыл. А может быть, и нет. Мне помнится, я посылал к вам гонца, Элиас, но он мог до вас, разумеется, и не добраться… Впрочем, теперь я думаю, это уже неважно. Ты можешь послать своего человека в Цейр, все эдикты Яра хранятся в имперском нотарионе.

– Спасибо, что подсказал, – желчно усмехнулся Элиас. – Я как-нибудь кого-нибудь пошлю за копией.

«Ты прав, а я не прав, но что с того?»

– А пока суд да дело, – сказал Карл, никак не отреагировав на слова племянника, – я напишу тебе грамоту сам, и мы с баном Триром засвидетельствуем ее своими печатями.

– Вероятно, я должен тебя поблагодарить, – голос негоцианта не выражал ровным счетом никаких эмоций.

– Не должен, – покачал головой Карл, раскуривая трубку. – Видишь ли, Элиас, – сказал он через мгновение. – Мои обстоятельства складываются теперь так, что я хотел бы раздать хоть те немногие долги, которые могу заплатить в то короткое время, что имеется в моем распоряжении.

А вот эти его слова, как ни странно, произвели на Элиаса неожиданно сильное впечатление.

– Ты что, Карл, собрался умирать? – спросил Элиас, нахмурив свои почти совсем седые брови.

– Возможно, – Карл не мог рассказать ему, что происходит сейчас и чему, вероятно, предстоит произойти в самое ближайшее время. – Не могу сказать, что мне надоело жить, но, согласись, сто лет это очень почтенный возраст.


– По тебе не скажешь, – все так же хмуро ответил Элиас. – И потом, ты же вроде собираешься жениться?

– Да, – кивнул Карл и, выдохнув табачный дым, отпил наконец из серебряного стаканчика. – Превосходный бренди, Элиас! Все-таки лучше, чем в Праже, его нигде не делают. Но оставим разговор о причинах, поговорим лучше о следствиях.

– Как скажешь, – очевидно, Элиас был смущен оборотом, который принял разговор, и даже не пытался этого скрыть.

– Как скажу, – повторил за ним Карл и кивнул. – Скажи, Элиас, это правда, что мне принадлежит четвертая часть в деле Ругеров?

– Тебе нужны деньги? – с пониманием кивнул негоциант, привыкший, должно быть, что всем вокруг вечно нужны деньги, причем не деньги вообще, а его, Элиаса, деньги.

– Нет, – покачал головой Карл и откровенно усмехнулся. – Денег у меня достаточно.

«Но что такое деньги? Особенно, когда они есть…»

– Да, – подтвердил Элиас после короткой паузы. – Тебе принадлежит двадцать пять процентов семейного капитала.

– Почему? – в самом деле, с какой стати его сводным братьям надо было делиться с ним нажитыми богатствами?

– Когда ты прислал те деньги, дедушка Петр был еще жив, – сухо объяснил Элиас. – Он вложил их в груз парусины и сахара… Эту историю знает каждый член нашей семьи… Ее рассказывают детям. Собственно, с тех трех кораблей, которые, несмотря на осенние шторма, добрались до Линда целыми, не потеряв и не испортив груз, и началось наше восхождение. Поэтому никто и не возражал, чтобы считать тебя пайщиком и компаньоном. Так хотел Петр Ругер, и… Я тоже не вижу причин, чтобы что-то в этом деле менять. Ты это заслужил. Четверть, Карл. Тебе принадлежит четверть.

– Деньги? – переспросил Карл. – Ах, да, деньги…

Теперь он вспомнил эту историю.

«Пражский „Единорог”… Опять совпадение?»

Это случилось почти семьдесят лет назад. В то время Карл служил кондотьером у графа Самоны, а Никифор Самонский как раз воевал с Пражем… На стенах города умерло больше наемников, чем за все три года войны, но и Пражу не позавидуешь. Его жителям досталась горькая судьба пережить семь месяцев жестокой осады и три дня, на которые город был отдан на поток и разграбление. Отряд Карла принимал участие в предпоследнем и последнем штурмах, но когда сопротивление защитников Пража было сломлено, сам Карл в город не пошел. Он вернулся в свою палатку, чтобы ни разу затем не пересечь линии городских стен. Так что впервые он попал в Праж только спустя семнадцать лет, когда время уже затянуло раны той давней войны, а сам он вполне осознал, в чем состоит искусство войны и какую цену платят ее участники, победители и побежденные.

А тогда… тогда он провел три дня за чтением книг, отказываясь встречаться с кем бы то ни было, за исключением своего единственного слуги, который – надо отдать ему должное, – стремился своим присутствием ему в те дни не докучать. Однако на рассвете четвертого дня к Карлу пришли оба его лейтенанта и выложили на стол перед ним восемь тугих кожаных кошелей, наполненных пражским золотом. Это была его законная доля, и никому из них даже в голову не могло прийти утаить хотя бы грош из причитающейся ему «части». Отказаться от этих денег Карл, разумеется, не мог, но что с ними делать, совершенно не представлял. Своего дома у него не было, дорогих и не нужных в повседневной жизни вещей он не любил и не имел, а вино и женщины так дорого не стоили. Ему вполне хватало на них собственного жалованья. Но, как ни крути, с деньгами надо было что-то делать, не таскать же эдакую тяжесть все время с собой. Разумеется, деньги можно было отдать в рост кому-нибудь из известных Карлу негоциантов или банкиров. Однако, если уж отдавать в чужие руки, то не правильнее ли послать их отцу и Карле, которые, уж верно, найдут золоту лучшее применение, чем одинокий кондотьер, живущий войной и живописью. И оказия неожиданно возникла… Послал и забыл.

– Ты забыл и об этом, – с удивлением сказал Элиас.

– Забыл, – признался Карл.

– Отец любил рассказывать нам о великом Карле Ругере…

– Элиас, ему было три года, когда я покинул Линд.

– Возможно, – кивнул негоциант. – Но о бое на крепостной стене он рассказывал так, как если бы видел сражение собственными глазами.

– Восемьдесят три года …

«И ведь, сто лет достаточный срок для того, кто родился человеком…» – Карлу жаль было оставлять этот мир, полный красоты, гармонии и красок, к которым он не успел еще подобрать ключей. Еще больше не хотелось оставлять Дебору, но с другой стороны, смерть, как он это понимал, являлась непременным условием человечности.

«Люди смертны, пора бы угомониться и мне…»

– Элиас, – сказал он, – как бы то ни было, в ближайшие несколько дней должны произойти два события, которые, несомненно, будут иметь весьма серьезные последствия для ойкумены, в том числе и династические.

– Что ты имеешь в виду? – на лице Элиаса сразу же появилось выражение озабоченности.

Купцы не любят перемен.

«Но умеют извлекать из них прибыль… Сколько золотых ты заработаешь на знании, обладателем которого сейчас станешь?»

– Во-первых, – сказал он вслух, – Дебора Вольх будет коронована в Новом Городе и станет новой господаркой.

– И она твоя невеста…

– Сразу после коронования, она станет моей женой, – кивнул Карл. – Но супруг королевы в этом случае не король.

– Но? – подался вперед Элиас.

– Ты прав, – усмехнулся Карл. – Но оно и неважно. Потому, прежде всего, что мне совершенно все равно, какой титул я ношу или не ношу. Я люблю эту женщину, Элиас, и она любит меня. Это все, что мне интересно. Однако есть и второе обстоятельство. К тому времени, как она коронуется, я уже стану новым императором.

– От империи мало, что осталось, – сказал Элиас, который, как ни странно, совершенно не удивился известию, что его дядя вскоре станет императором.

– Почти ничего, – с усмешкой подтвердил Карл. – Но император, взявший в жены господарку Нового Города и имеющий к тому же полную и безоговорочную поддержку цезаря Флоры и… и еще кое-кого…

«Например, убрского совета старейшин…»

– Сможет подчинить своей власти всю ойкумену, – закончил за него Элиас, глаза которого светились сейчас неподдельным восторгом.

«Подчинить себе всю ойкумену, – повторил мысленно Карл. – И победить нойонов… Жаль только, что писать это полотно, скорее всего, придется кому-нибудь другому. Из Мотты нет выхода».