Красные туманы Полесья

 – Все.
 Коняев повернулся к начальнику разведки.
 – Когда пойдем, Игнат?
 – Да сейчас и пойдем. Мой боец ручной пулемет на всякий случай возьмет да санитарную сумку и двинемся.

 
 
Разведчики и мужики из Лозы взяли из табуна лошадей, одну из них запрягли в повозку. С ними стали напрашиваться недавние жители Ясино, Карчехи и Павлинки, но тут уж категорически против выступил начальник разведки. Пришлось людям отстать.
 
Конный отряд, состоящий из восьми разведчиков и шести жителей Лозы, прошел сторожевой пост и двинулся полем вдоль балки, смещаясь на юго-восток. Ему следовало преодолеть чуть более пятнадцати километров. Лазурин выслал вперед головной дозор из двух всадников.

 
 
Вооружение у партизан было слабое – винтовки Мосина да охотничьи ружья. У командира еще пистолет «ТТ» да пара гранат «Ф-1». Этот недостаток огневой мощи в какой-то степени компенсировал пулемет Дегтярева.
 Отряд шел осторожно, оттого и медленно. Немцы ушли, но могли и вернуться, если не затаились где-то рядом, в том же лесу, который находился между дорогами, ведущими на Ясино с Лозой, Карчеху и Павлинку. Но по пути обошлось без происшествий.
 Все партизаны издали почувствовали запах гари и еще какой-то, доселе неизвестный, сладковатый. Они подошли с севера, от оврага. Лазурин приказал своим бойцам разойтись и охватить то, что осталось от деревни. Мужиков из Лозы он не тронул, те пошли прямо.

 
 
Телега встала на небольшой возвышенности. Возчик приладил к борту телеги пулемет, вставил магазин, приготовился к стрельбе.
 От того, что мужики увидели, у них кровь застыла в жилах. Вместо деревушки перед ними лежало одно сплошное пожарище. Все хаты, бани, сараи, овины, хлева были сожжены. Побитый скот валялся по всей Лозе. На околице высился холм из головешек. Это и был тот новый сарай.
 Разведчики пошли вокруг деревни, высматривая кого-нибудь в кустах, ямах, мелких буераках. Мужики же отправились на пожарище, шагали по черной земле, по головешкам.

 
 
Коняев встал напротив своего подворья. Он смотрел на пепелище, а видел хату с резными наличниками, жену Дарью в красивом сарафане, с венком из полевых цветов поверх густых черных, длинных волос. Рядом, у косилки, во дворе, строили из песка дом их малые сыновья. За хатой цветущий сад, в палисаднике сирень. Перед только что поставленным плетнем молодая березка, которая словно плакала в одиночестве, опустив к земле ветви.
 По грубым щекам непроизвольно потекли слезы. Родион смахнул их и огляделся, не видел ли кто. Но плакали и все остальные. Странное и страшное это зрелище – плачущие здоровые, сильные мужики, способные, казалось бы, защитить от любого врага не только себя, но и других людей.

 
 
Потом они без какой-либо команды подошли к сгоревшему сараю и встали возле него.
 Березин шагнул было к пожарищу, испускающему приторно-сладкий запах, но услышал крик сзади:
 – А ну стой! Замри, дурень, или пальну!
 Мужики обернулись.
 Разведчики бросились к своему товарищу, который кого-то заметил, а он уже вытащил из крапивы паренька лет восьми.
 Кровь ударила в голову Коняева.
 – Петька! – воскликнул он, без сил опустился на обгоревший столб, когда-то бывший опорой плетня, тут же вскочил, бросился к парню. – Не стрелять! Это сын мой, Петька!

 
 
Паренек, измазанный сажей, вырвался из рук разведчика и бросился к отцу.
 – Папаня!
 Отец подхватил сына на руки, крепко прижал к себе.
 – Ты живой, сын!
 – Да, папаня. А мамку и Витька с остальными деревенскими сожгли полицаи.
 – Знаю, сынок.
 – Не дави так, мне больно. Я ребра и ногу зашиб.
 Коняев отпустил сына, поставил на землю.
 Разведчик, ходивший неподалеку, крикнул:
 – Эй, Игнат, тут два трупа. Ба, да это же полицаи, Евдоким Буганов и Николай Шмаров. Оба убиты, похоже, из пистолета.

 
 
Начальник разведки подошел, посмотрел и сказал:
 – Да. Это Буганов и Шмаров! Их-то кто завалил?
 Снова раздался крик неподалеку:
 – Еще трупы! Старосты и Фомы Болотова!
 Игнат посмотрел на тело Косарева и проговорил:
 – А они ведь застрелены из того же ствола, что и полицаи. Ничего не пойму. Их-то кто мог? А ведь сын Родиона что-то сказал о полицаях. Идем.
 Разведчики подошли к Коняеву, который стирал с лица сына копоть.
 – Родион!
 – Ну?
 – Петька твой что-то о полицаях говорил. Неподалеку трупы двух местных полицейских, старосты и Фомы Болотова. Дозволь поговорить с пареньком.

 
 
– Вы испугаете, я сам. – Он взял сына за руки. – Ты, Петя, чего говорил о полицаях?
 – Так это, батя, все они учинили. Людей завели в сарай, закрыли, потом натаскали соломы, облили бензином и подожгли. Немцы только заставили народ собраться. Их старший говорил о евреях, еще о чем-то, чего я не слышал, потому как был не со всеми. Живот прихватило, я и ушел в бурьян. А когда собрали всех и выступил старший немец, отполз далеко в крапиву. Туда никто не полез бы.
 Лазурин не выдержал и спросил:

 
 
– Но ты хоть видел, что там было?
 Паренек не по возрасту разумно ответил:
 – А от кого я узнал бы, что полицаи подожгли сарай?

 – Тоже верно.
 Коняев повернулся к начальнику разведки отряда.
 – Ты погодь, Игнат, я сам. – Он посмотрел на мальчика. – Расскажи, что видел, сынок.
 Паренек вдруг расплакался.
 Отец вновь прижал его к себе.
 – Успокойся, Петя, не надо. Ты же у меня взрослый, сильный.
 Паренек затих, шмыгнул носом и проговорил:

 
 
– Немец выступил, потом народ весь пошел к сараю. Полицаи по сторонам шагали, но ружья держали за спиной.
 – Неужто народ сам пошел? – спросил Игнат.
 – Да, – ответил сын партизана. – Полицаи людей не гнали. Только рядом шли. А главный их, Калач…
 Лазурин нагнулся к нему.
 – Как ты сказал? Калач?
 – Ну да, я потому и запомнил, что имя простое, Калач. У нас мамка калачи пекла. – Паренек опять заплакал.
 Отец опять успокоил его, и Петруха сказал:
 – Этот Калач сначала с немцами шел. Там был офицер в черной форме. На воротнике мундира с одной стороны молнии, с другой – три квадрата.

 
 
– Гауптштурмфюрер, – сказал Лазурин. – А такой в районе один, командир роты СС. Продолжай, Петя.
 – Калач этот потом, когда всех закрыли, командовал полицаями. Они подожгли сарай. А он больше перед немцем, у которого были кинокамера и фотоаппарат, вертелся. У этого Калача еще пистолет был. Такой же, как у нашего участкового до войны. Он часто нам его показывал.
 – Участковый носил «ТТ», – вырвалось у Лазурина. – А немец, значит, снимал все на камеру и фотографировал?
 – Да. Калач потом отошел, а после я выстрелы слышал, четыре штуки. Хотя нет, еще стреляли из автоматов на околице. Кто-то, наверное, хотел сбежать.

 
 
– А потом?
 – Потом полицаи стали жечь деревню. Как все загорелось, я больше ничего не видел. Жар был сильный, не смог подползти к сараю, а хотел открыть ворота. – Он опять заплакал, и отец прижал его к себе.
 Лазурин взглянул на своих разведчиков.
 – Вот, значит, как. Но почему и кто убил старосту и местных полицаев? Наверное, потому, что могли потом рассказать о том, что здесь было. Надо бы узнать, что стало со старостами и полицаями других деревень и села. Но мы туда сейчас не пойдем, иначе и до ночи не вернемся. А налететь на карателей можем легко. Еще раз все осмотрим и уходим!

 
 
Повторный осмотр ничего не дал.
 Партизаны с Петькой отправились обратно в Осиповский лес.
 
Когда разведчики и мужики из Лозы вернулись в лагерь, Лазурин провел Коняева с сыном в штабную палатку. Там что-то оживленно обсуждали командир, политрук и начальник штаба, должность которого временно исполнял командир второго взвода лейтенант Образцов.
 В августе в Осиповский лес, где формировался отряд, случайно зашла группа красноармейцев, выходившая из окружения. Она состояла из двенадцати человек во главе с этим офицером. Все они остались в отряде. Лейтенант был назначен на должность командира взвода, доукомплектованного восемью местными мужиками. Осетров планировал, что он станет штатным начальником штаба отряда.

 
 
Командование отряда смолкло, как только начальник разведки зашел в палатку вместе с Коняевым и его сыном. Взоры устремились на паренька.
 – А это кто? – спросил политрук.
 – Сын мой, Петруха. Только он и остался в живых в Лозе, – ответил Коняев и передал командирам рассказ сына.
 Они выслушали его молча. Лица их помрачнели.
 – Вот, значит, как? Полицаи были орудием в руках немцев. А сволочь Калач каков! Это же надо лично угробить стольких людей! Раньше, до войны, он был директором автобазы. Такой примерный, за гаражом следил строго, запчасти сам добывал, в актив района входил, а сейчас? Начальник районной полиции, убийца, насильник. Да, мы многих врагов проглядели, а еще я выступал против арестов. Надо было сажать всех тех, кто попадал под подозрение. Проявили мягкотелость и получили в итоге. Активист и коммунист в прошлом, конечно, тихоня Роденко в бургомистры выбился, Калач – в главные полицаи. К нему подался еще десяток, казалось бы, нормальных советских граждан. И вот что они содеяли! – проговорил Осетров.

 
 
Политрук Карасько взглянул на него и сказал:
 – Да не вини ты себя, Павел Дмитриевич. Все мы хороши, раз проморгали стольких негодяев, настоящих душегубов. – Он посмотрел на Коняева и спросил: – Значит, Родион, в Лозе всех сожгли?
 – Всех. Вот только Петька…
 – Да, считай, второй раз родился.
 – Мамку с братом вспоминает, плачет. Ему всего восемь лет, а на голове уже седые волосы.
 – Ты иди, Родион, будь с сыном, – сказал командир отряда. Передай мой приказ Петра поставить на учет как полноценного бойца и кормить так же, как и всех партизан.

 
 
– Ладно. Пошли, сын.
 Коняев с сыном вышли из палатки.
 После этого начальник разведки спросил у политрука:
 – Ты же, Иван Михайлович, был заместителем Калача?
 Карасько кивнул.
 – Да, был.
 – Как же Калач долгие годы маскировался под активиста, советского гражданина?
 – Он и был советским гражданином, краснознаменцем, крепким хозяйственником. Но в душу-то ему не заглянешь!
 – Отловим и заглянем. – Лазурин перевел взгляд на командира отряда. – Павел Дмитриевич, я как сюда шел, обратил внимание, что бойцов в отряде как бы меньше стало. Мне это показалось?

 
 
Осетров вздохнул и ответил:
 – Нет, Игнат, не показалось. Восемь человек ушли из отряда, двое из первого взвода и по трое из остальных.
 – Как это ушли?