Год, когда я всему говорила ДА. Идти по жизни, танцуя, держаться солнечной стороны и остаться собой

Но они не потерпят никакой селебрити-VIP-чепухи от малышки в очках со стеклами

толстыми, как бутылочные донца, которая на их глазах заблевала супом с лапшой-буковками

все заднее крыльцо дома, а потом поскользнулась и влетела в комочки рвоты физиономией.

10

Вот поэтому я сейчас выплясываю вербальный степ по всей кухне, сотрясая ее так, словно стремлюсь завоевать главный приз конкурса – зеркальный шар. Я пытаюсь заставить

сестру показать хоть какой-то признак того, что она впечатлена, хоть какой-то намек на то, что она может счесть меня крутой – хоть самую малость. Попытки вызвать реакцию у людей, с которыми я связана родственными узами, стали для меня почти игрой. Игрой, в которой я, смею верить, однажды одержу победу.

Но не сегодня. Сестра не соизволяет даже моргнуть в мою сторону. Вместо этого –

нетерпеливая, возможно, усталая и, вероятно, испытывающая тошноту от звука моего

голоса, все перечисляющего и перечисляющего мои фантастические приглашения, – она

меня обрывает:

– Ты собираешься что-то из этого сделать?

Я умолкаю. Немного ошарашенная.

– А?.. – вот что я говорю. – Чего?..

– Эти мероприятия. Эти вечеринки, конференции, ток-шоу. Ты сказала какому-нибудь

из них «да»?

Я на минуту застываю. Безмолвная. Растерянная.

О чем это она? Сказать «да»?

– Ну… Нет. Я имею в виду… нет, – запинаясь, говорю я. – Я не могу сказать…

Естественно, я сказала «нет». В смысле я же так занята!

Делорс не поднимает головы. Продолжает рубить овощи.

Потом, поразмыслив, я пойму, что она, наверное, даже не слушала меня. Наверное, она

думала о том, хватит ли у нее тертого чеддера для макарон с сыром, которые она собиралась

готовить следующими. Или решала, сколько печь пирогов. Или гадала, как бы ей отделаться

от приготовления ужина в День благодарения в следующем году. Но в тот момент до меня

это не дошло. В тот момент… сестра не поднимает головы? Это определенно что-то

ЗНАЧИТ. В этот момент то, что сестра не поднимает головы, кажется мне поступком

намеренным.

Многозначительным.

Вызывающим.

Грубым.

Я должна защитить себя. Как мне себя защитить? Что мне…

Именно в этот момент (и настолько кстати, что я решаю, что вселенная меня

прямо-таки обожает) Беккетт, мое трехмесячное солнышко, привязанное слингом к моей

груди, решает изрыгнуть молочный гейзер, который низвергается по переду моей блузки

устрашающим теплым водопадом. А сидящая на бедре моя чопорная полуторалетняя дочь, истинная луна для солнышка-Беккетт, морщит носик.

– Я кое-что учуяла, милая! – говорит она мне. Эмерсон всех называет «милыми». Кивая

ей и промокая вонючее горячее молочное пятно, я делаю паузу. Беру себя в руки.

И вот он, мой щит!


– Беккетт! Эмерсон! У меня малышки! И Харпер! У меня старшая – младший

подросток! Подростки – такие нежные цветочки! Я просто не могу куда-то ездить и чем-то

там заниматься! Мне нужно заботиться о детях!

Я выпаливаю все это поверх кухонного стола, адресуя примерно в сторону своей

старшей сестрицы.

Погодите-ка. Если уж зашла речь о заботе… Мне еще нужно заботиться о том, что

называется «вечером четверга». Ха! Я выплясываю победный шимми по кухне и тычу в

сестру пальцем. Злорадно.

– А еще у меня есть работа! Две работы! «Анатомия страсти» и «Скандал»! Трое детей

и две работы! Я… занятая женщина! Я мать! Я сценарист! Я руковожу телепрограммами!

Бам!

Победа кажется мне полной и безоговорочной. Я – мать. Мать, прах его дери! У меня

дети. ТРОЕ детей. И я веду два телепроекта одновременно. От меня зависит работа более чем

11

шестисот человек. Я – мать, которая работает. Я – работающая мать.

Как… Бейонсе.

Да!

Именно как Бейонсе.

Я и приношу домой бекон, и жарю его на сковороде. Это не отговорка. Это факт. Никто

с ним не поспорит. Никто не может спорить с Бейонсе.

Но я забыла, что это Делорс.

Делорс может поспорить с кем угодно.

Делорс откладывает в сторону нож. Она на самом деле перестает готовить и

откладывает в сторону нож. Потом поднимает голову и смотрит на меня. Моей сестре, главной победительнице в нашей семейной генетической лотерее, за пятьдесят. Хорошо так

за пятьдесят. Ее сыновья – взрослые мужчины с университетскими дипломами и своими

карьерами. У нее есть внуки. И все же меня часто спрашивают, не дочь ли мне моя

пятидесятисемилетняя сестра.

Вот ведь ужас-то!

Так что когда Делорс поднимает голову, чтобы взглянуть на меня, она скорее похожа

на дерзкую четырнадцатилетнюю девчонку, чем на мою самую старшую сестру. Это

четырнадцатилетнее личико прожигает меня взглядом.

– Шонда.

Вот и все, что она говорит. Но это говорится с такой уверенностью…

Поэтому я выпаливаю:

– Мать- одиночка!

Ну, это уже бесстыдство. И вы, и я это знаем. Ибо хотя определение «мать-одиночка»

формально мне подходит – я мать, и я одиночка, – зато не подходит мне его культурный и