Финист – ясный сокол

Мой дед Бий стал первым оружейником в его отряде. Первым изготовителем броней.

Все навыки своего ремесла дед передал отцу, а отец – мне.



У нас в семье есть смешная легенда: в юности дед Бий не хотел делать брони и доспехи, а хотел тачать сапоги.

Потому что доспех нужен воину три или четыре раза в год, а сапоги – каждый день.

И связать самую крепкую и дорогую броню – много легче, чем, например, сшить кожаные штаны.

А ещё трудней, чем штаны, делать обувь.

И если бы дед Бий умел тачать хорошие сапоги – никогда бы он не стал оружейным умельцем, потому что выделывать сапоги в десять раз выгодней.

Дед очень старался, но сапоги у него выходили неважные: вроде и красивые, и по ноге, а подошва во время ходьбы набок съезжает: пользоваться невозможно.

В конце концов, после многих безуспешных попыток, всеми осмеянный, дед Бий пошёл к ведуну.

Ведун сказал:

– Бог ремней не хочет помогать тебе в изготовлении сапог. Лучше смени ремесло.

Дед послушался ведуна и исполнил волю бога: поклялся больше никогда сапоги не делать, и в честь своего решения взял себе новое имя – Ремень.

И с тех пор подносил требы только богу ремней, которого в других деревнях ещё называли «скотьим богом».

И даже когда мой дед Бий Ремень, вместе с княжьим отрядом, уходил в дальний поход – он продолжал подносить требы богу ремней, когда все другие подносили богу войны и крови.

Эту нашу семейную легенду я считаю полностью правдивой. Я и сам, бывает, сяду сшить пару сапог, просто для забавы; вырезаю колодку, вымачиваю подошву, стараюсь, дырявлю дырки, кладу стежок, размеры блюду, каждый день зову заказчика на примерку, – а всё равно не выходят сапоги. Сбивается со ступни подошва, и голенище едет винтом.

Это значит, что бог ремней как был против, во времена моего деда, так и остаётся против. Мужчинам моего рода не суждено тачать обувь.

Сапог, как и броня, должен сидеть как влитой, и от сапога жизнь человека зависит больше, чем от брони.

Но то не моя судьба.

Доспехи, куяки, брони, зерцала, панасыри, шлемы, щиты, колчаны, ножны, поясные ремни – из моих рук выходят прекрасные. А сапоги не выходят.

И это означает вот что.

Если твоё дело не горит – не надо упорствовать и за него держаться, а надо поискать себе другого дела.



Я никогда не видел прославленного князя Ольга, первого защитника долины, – давным-давно, в седые времена, князь Ольг сел за стол отцов.

После Ольга княжил его сын Хорь.

После Хоря княжил его сын Стан.

После Стана княжил его сын Палий.

Сменялись князья, и сменялись их оружейные умельцы. Моего деда Бия сменил мой отец Ропша Ремень, – а его сменил я, Иван Ремень.

Каждый год по весне князь долины уходил в дальний поход на юг, за перевал, и забирал с собой две трети всех воинов. Одну треть оставлял на хозяйстве.

С князем обязательно уходили и его оружейники: кузнецы и доспешные умельцы.

Мой дед Бий ходил в походы семь лет подряд, а его сын Ропша, мой отец, – одиннадцать лет подряд.

Из походов приводили молодых жён, а также рабов; привозили оружие, серебро и бронзу, всякие диковины, перенимали знания; пригоняли скот, приносили новости.

Из похода мой отец Ропша Ремень привёз мою мать, уроженку племени аланов, женщину с чёрными волосами, умную и упрямую, именем Алия.

В южных землях человеческий разум был устроен иначе, и у каждого мужчины и каждой женщины было только одно имя, собственное.

Мать Алия умерла, когда мне было восемь лет.

От неё мне достались чёрные волосы и брови, а также упрямство.

Девки говорили мне, что я красивый, в мать пошёл.


После смерти матери отец не захотел жениться вторично, хотя волхвы и ведуны упорно его к этому склоняли, и даже вызывали на общинный ряд, пеняли, упрекали, пытались уговорить, предлагали невест. Старшины хотели, чтобы жизнь родов и общин текла обычным чередом, чтобы в межгорье процветала своя особая человеческая порода, семя от семени тех, кто владел долиной.

Ведь не князь же хозяйствовал в наших лесах. Мы, люди из родов кабана и россомахи, только наняли князя для обороны; настоящие владетели долины были мы сами: восемь родовых общин, от волка и лося, от орла и медведя.

И славный князь Ольг, и его сыновья и сыновья сыновей – хорошо понимали: если люди долины захотят, они выгонят князя Ольга и позовут другого, а если тот не понравится – наймут и третьего.

Ведь главным был не князь, обладатель меча, копья и безжалостного глаза, а те, кто его позвал.

Обыкновенные охотники и рыболовы, собиратели ягод, грибов, мёда и кореньев.



Я помню мать смутно, только через запахи.

Её кожа, её груди, её губы – пахли кислым сыром.

Она никогда не жила в мире с отцом: помню, почти каждый день они подолгу спорили, ругались и даже дрались.

После меня – первенца, старшего, ожидаемого – мать родила отцу ещё шестерых девочек. Потом умерла.

Ведуны сказали отцу, что покойница выросла в южном, тёплом и сухом воздухе, и не смогла привыкнуть к нашим прохладным погодам, а особенно к ледяным смертным зимам; по мнению ведунов, то был ожидаемый и объяснимый конец.

Из шестерых моих сестёр четверо умерли, не дотянув до года.

Выжили две: первая по очереди и третья по очереди.

Их имён я тут не скажу – незачем трепать; теперь это взрослые женщины, они счастливы и здоровы, у них хорошие благополучные мужья, дети и дома́.

Я родился, когда мой отец Ропша Ремень был молод и хотел всё везде успеть; пока его упрямая черноволосая жена, шумная, красивая и яркая, каждый год рожала девочек – отец погружался в меня, сына, первенца, глубже и глубже; он любил меня, возился со мной, возлагал на меня надежды.

Он положил нож мне под голову в первый день моего рождения.

В год я впервые порезался. В три года впервые подрался.

В четыре я самостоятельно снимал кожу с быка и оленя.

В шесть лет я умел за один день каменным скребком снять мездру с целой шкуры.

В семь лет я мог порезать целую шкуру на сотню пластин и каждую продубить в горячей земляной яме.

Отец всё объяснял, показывал пальцем, позволял пробовать и ошибаться.

Никогда не ругал. Терпеливо разрешал повторять снова и снова.

Если я разрезал ножом руку – он хватал ртом мой раненый палец и тщательно высасывал кровь.

Он очень любил мать, и когда её не стало – сильно горевал и потом два года пил.

Когда родовые старшины пытались уговорить отца жениться повторно – он ответил:

– Я однолюб.

В ту пору я был мальчишка.

Доброхоты передали мне содержание разговоров отца со старшинами только потом, спустя время.

Слово «однолюб» мне понравилось, я примерил его на себя.

Однолюб – это значило: единожды выбрал, и верен всю жизнь.



Когда мне исполнилось семь лет, мне подобрали невесту, дочь рыболова, из дальней деревни Жёлуди.

Нас познакомили: дочь рыболова была умная, приятная, сильная девочка, но я ей не понравился.

Я был молчаливый, шуток шутить не умел.

А юным девчонкам обязательно надо, чтобы суженый был одновременно и красивый, и весёлый.

Как её звали, дочку рыболова, – не скажу. Теперь она взрослая женщина и мать семерых детей: незачем трепать её имя.

Тогда она прямо объявила, что не любит меня, что я хоть и красивый, но молчун. И что замуж за меня не хочет.

И я отказался от невесты. Если не люб – чего же настаивать? Насильно мил не будешь.