ДНК гения

– С Романовским будет очень непросто, – вздохнула Натка, слегка выдвинув из общего ряда наиболее крупного «таракана». – При нем же всегда охрана… Не знаю, что и придумать.

– А если просто встретиться и поговорить? Честно сказать – мол, так и так, есть у меня сомнения и предположения, помоги мне их развеять или, наоборот, подтвердить…

– Лен, ты в своем уме? – Натка покрутила у виска пальцем. – Исторические сериалы по телику никогда не смотрела? Да ни один король не будет рад обзавестись бастардом! А если и станет его искать, то лишь для того, чтобы попросту пристукнуть и устранить угрозу для законного престолонаследия!

– По-моему, это ты у нас не в своем уме. Какой бастард, какой король? Двадцать первый век на дворе!

– Ага, ага, век высоких технологий… Технологии у нас высокие, а помыслы низкие…

– Это ты сейчас о себе? – съязвила я.

– А что такого-то?! – взвилась сестрица. – Я, между прочим, ничего противозаконного не делаю!

– Уже хорошо…

– Хотя и могла бы, – закончила Натка и, кажется, призадумалась. – Это несложно и даже не очень дорого…

– Так… С этого места попрошу поподробнее. Что там такое противозаконное ты можешь сделать с легкостью и без затрат?

– Ну, не совсем без затрат, даже наоборот, расходы будут чуть больше, зато результат гарантирован…

Натка испытующе посмотрела на меня, помялась – рассказать, не рассказать?

Все же решилась:

– В клинике, куда я ездила разузнать насчет анализов, мне дали понять, что есть два варианта развития событий…

– Разумеется, – кивнула я. – Либо анализ будет положительный, либо отрицательный!

– Не так, – Натка помотала головой, красиво разбросав кудри по плечам. – Анализ будет или достоверный, или положительный!

– Погоди-ка…

Мне понадобилось время, чтобы вникнуть в скрытый смысл сказанного.

– То есть тебе намекнули, что в клинике могут подделать результат, если ты выразишь соответствующую заинтересованность в денежных знаках?!

– Красиво формулируешь!

– Натка, не шути с такими вещами! Это же уголовная ответственность!

– Моя?

– Нет. – Я остыла. – Эксперта. А в какую клинику ты обращалась?

– В центр семейной медицины «Вместе», а что?

– А то, что я мудрая женщина. – Я усмехнулась. – Не зря отправила наследников Гуреева переделывать ДНК-тест! У Анны Горловой заключение было как раз из ЦСМ «Вместе»!

– Это не доказывает, что результат обязательно поддельный.

– Не доказывает, – согласилась я. – Но настораживает. И побуждает проверить. Имей в виду, любой судья поступит именно так.

– То есть ты мне советуешь…

– Не стимулировать экспертов дополнительными суммами…

– То есть не подкупать их, да?

– Да. Какой будет результат, такой и будет.

Натка вздохнула:

– Рок, фатум, судьба! – С этими словами она тремя щелчками сбила со стола арбузные аватары своих бывших.

И пришлось мне, хромоногой, на ночь глядя мыть полы в кухне, а ведь так не хотелось…





Из неопубликованных дневников Роберта Гуреева О балерине, с которой провел всего одну ночь.



У нее было красивое имя, просто прекрасное для русской красавицы – звезды классического балета: Татьяна Громова. «Итак, она звалась Татьяна…»

Думаю, ей было немного за тридцать. Я, разумеется, не спрашивал, но не потому, что это было бы бестактно. Годы, записанные в ее паспорте, никакого значения не имели, мне и так было ясно, что она вступает в возраст ухода. Не из жизни, упаси боже, – с большой сцены. И ее это мучило.

Я видел много таких девочек и мальчиков. Они были красивы, талантливы и трудолюбивы, они работали до седьмого пота с утра до вечера, а ночью продолжали танцевать во сне. Они мечтали стать новыми Плисецкими и Барышниковыми, и они вполне могли ими стать, если бы звезды сложились чуть иначе.

Самое обидное было именно это: они сделали все, что зависело от них, и при других обстоятельствах этого хватило бы. Но что-то не совпало, не сошлось в незаметных и незначительных мелочах, и та картинка, которая собирается из множества разноцветных кусочков – дел, знакомств, городов, предложений, визитов, не сказанных и сказанных слов, опрометчивых или взвешенных решений, – не обрела должной четкости и яркости. Не стала шедевром.

Так интересный узор в калейдоскопе отличается от гениальной мозаики.

И если тот, чья жизнь является этим калейдоскопом, достаточно умен и честен, чтобы признать разницу, его можно только искренне пожалеть. Уж лучше быть самовлюбленным глупцом, уверенным в своей безусловной ценности для искусства, такие обычно живут очень долго и счастливо.

То, что она несчастна, читалось в ее глазах, в интонациях и жестах. Она уже знала, что достигла предела, но еще не смирилась с этим знанием и, понимая, что сама ничего уже изменить не сможет, страстно жаждала чуда.

А чудом был я. Тот, у кого все получилось – и благодаря, и вопреки.

Конечно, я нравился ей и как мужчина, но тянуло ее ко мне не простое и понятное плотское влечение, даже не то восторженное чувство, которое питают к своему кумиру поклонники. Я был огнем, а она летящим на свет мотыльком. Не в том банальном смысле, который подразумевает губительность короткой и яркой связи, а буквально: она хотела прикоснуться к моему пламени и взять немного себе.

Ей казалось – ошибочно, разумеется, – что я владею каким-то секретом, чем-то вроде магии, которая при прочих равных обеспечила мне решающее преимущество перед другими красивыми, умными, талантливыми и трудолюбивыми.

Она не спрашивала меня, в чем мой секрет, мы с ней не говорили об этом – мы с ней вообще ни о чем не говорили той ночью, а вечером успели переброситься лишь парой слов и понимающими взглядами, – но я знал, чего она ищет, и был бы рад дать ей то, что нужно… Но как?

Самые нежные касания, самые страстные объятия, самые глубокие взгляды, самое искреннее желание поделиться звездной судьбой и золотой славой – все это может лишь красиво обмануть и ненадолго утешить.

Будь у меня на самом деле тот волшебный огонь, я бы подарил ей немного не для того, чтобы она совершила карьерный взлет.

Я бы поделился с ней магией, чтобы она легко и без сожалений сошла наконец с того пути, который измучил ее тело и изранил душу. Тогда она могла бы просто жить и быть счастливой.

Мы провели вместе всего одну ночь и никогда больше не встречались.

Я думаю, это хорошо: наверное, это значит, что она рассталась со сценой.

Надеюсь, ей удалось найти свое счастье в чем-то другом.



Ей нравилось, когда он называл ее детским именем – Тата. Это звучало так уютно, мило, старомодно – Игорю вспоминались знакомые с детства стихи Чуковского:

Любит, любит наша Тата

Маленьких котят.

Но всего милее Татеньке

Не котенок полосатенький,

Не утенок,

Не цыпленок,

А курносый поросенок.





Поросенком рядом с Татой, казалось Игорю, смотрелся он сам. Не потому, что он был курносым или толстым, – не был, просто образный ряд выстраивался какой-то такой. Принцесса и Свинопас. Тата и Игорь. Хотя внешне все выглядело гармонично, им часто говорили, что они красивая пара.

А они не были парой, просто упорно держались вместе.

Это были такие же классические, как балет, отношения. Игорь был в Тату безнадежно влюблен. Тата считала его своим лучшим другом.

Он и был им – и лучшим, и единственным.

Хороших подруг Тата не завела, в ее среде – в пыльном, душном и до рези ярком театральном мирке – девочки между собой отчаянно соперничали, объединяясь исключительно во временные военные союзы против наиболее красивых и успешных из своей же среды.

Например, против Таты.

Ей здорово доставалось – она ведь даже без грима была чудо как хороша и при этом весьма талантлива.

Преподаватели прочили ей карьеру примы, и сразу после училища Тату взяли в Большой театр. Для начала в кордебалет, но Тата в себя верила.

И Игорь верил в Тату.

Чтобы быть поближе к любимой, он устроился в театральную костюмерную мастерскую – с дипломом знаменитой ленинградской «Мухи» это не составило труда.