Даже если я упаду

– Мне действительно очень жаль.

Он ощупывает нос.

– Скажи мне еще раз, почему мы не делаем это в воде?

– Потому что прямиком отсюда я должна идти на работу, а мокрые волосы и ледяной каток – не лучшее сочетание.

– Тогда скажи: ты никогда не думала, что, возможно, фигурное катание – не лучший вид спорта для того, кто боится крови и высоты? – В его тоне нет враждебности, но я, должно быть, ударила его по носу сильнее, чем казалось, раз он решился даже полушутя задать этот вопрос.

– Как ты думаешь, почему я всегда была фигуристкой-одиночницей?

Он ворчит в ответ что-то нечленораздельное.

– Может, мы потренируемся на низких поддержках, пока не разберемся со страхом высоты?

Я предпочитаю не говорить о том, что мой страх высоты – совсем не то, с чем мы можем просто «разобраться», поскольку живу с ним с рождения, да к тому же мне больше не хочется снова взлетать на такую высоту. Впрочем, немного сострадания мне бы не помешало.

– А ты чего-нибудь боишься? Я имею в виду какую-нибудь фобию, подобную моей, – страх замкнутого пространства, боязнь темноты или что-то в этом роде. – Но вижу, что он думает совсем о другом, когда отнимает руку от лица.

Я чувствую отголосок эмоций с нашей первой встречи, беспокойство и неловкость, когда он встает и уходит глубже в тень. Но чувствую и что-то еще – тоску, причину которой никак не могу понять.

Он отходит от меня дальше, чем я ожидаю, как будто тоже вспоминает нашу первую встречу под этим деревом.

– Это вопрос.

– Я лишь имела в виду…

– Я знаю, что ты имела в виду. – И тогда он подходит ближе и, поколебавшись так недолго, что я бы и не заметила еще неделю назад, слегка прикасается к моим пальцам. Меня пронзает трепетная дрожь, какую обычно вызывают его прикосновения, но на этот раз я не ограничиваюсь лишь осознанием. Мои пальцы отвечают на его жест, и он берет меня за руку. Вот куда устремлен его взгляд – на наши руки, а не на мое лицо, – когда он наконец отвечает.

– Кэл получал полную стипендию в Университете Техаса. Возможно, ты это знала. – Он пожимает плечами.

Я действительно знала. Это одна из подробностей, которая вызывала еще большее осуждение преступления, совершенного моим братом, со стороны тех, кто его освещал. Кэлвин Гейнс не был заурядным студентом. Блестящий, целеустремленный, многообещающий – так его превозносили. «Мир никогда не узнает, чего лишился в результате этой смерти», – подобные заявления повторяли на все лады. Мое сердце сжимается, а потом сжимается еще сильнее, потому что я не могу думать о Кэле, не думая о Джейсоне и не страдая о нем. Чувство вины за эту непроизвольную реакцию чуть ли не душит меня, но я не могу вырвать руку вот так просто, без объяснений. И объяснить что-либо Хиту не могу. Я даже себе не могу ничего объяснить.

– Сколько себя помню, он всегда был лучшим из лучших. – Улыбка трогает уголок его рта. – В мой первый день в старшей школе учителя с придыханием смотрели на меня, когда узнавали, кто я. Младший брат Кэлвина Гейнса. Им казалось, будь я хоть наполовину такой же гений, как он, для них наступят легкие времена. Думаю, не прошло и недели, как они поняли, что единственное, что у нас с братом общего, так это фамилия. Я не был ни отличником в учебе, ни спортсменом. Хуже того, все они – учителя, Кэл, моя мама – считали, что я отстаю не потому, что у меня нет способностей, всему виной мое наплевательское отношение. – Он сжимает, а потом отпускает мою руку, делает шаг назад и вздыхает. – Думаю, меня вообще ничего не волновало. Я делал все по минимуму, лишь бы перейти в следующий класс. Я оставил Кэлу роль золотого мальчика, потому что ему не приходилось стараться. Он просто был хорош во всем.

– Хит. – Я заглядываю ему в глаза. – Ты не просто скользил по жизни. – Хоть я училась на год младше и мы вращались в разных компаниях, я знала, кто он. И могу сказать, что он совсем не тот, за кого себя выдавал. Может, Хит и чувствовал себя таким на фоне Кэла, в неудачниках он никогда не ходил, насколько мне известно.

– Нет, я именно что скользил по жизни. И считал, что это нормально. Из-за Кэла. Он был создан для великих дел. Такие, как он, двигают мир вперед. – Он стискивает зубы, как будто пытается направить свой гнев на что-то, не имеющее отношения ко мне. – Мне было плевать на колледж, поэтому я не подавал никуда документы. Обещал маме, что потом поступлю в местный колледж, а пока хочу поработать и накопить денег на учебу. И беда в том, что… – его челюсть сжимается сильнее, и я чувствую, что он не может заставить себя посмотреть мне в глаза, – меня это вполне устраивало. Никаких планов, никаких целей. Я собирался работать, жить и умереть в одном и том же городе, не чувствуя, что я чего-то упустил.

Собирался. Вот что он сказал. Он собирался так жить.

Хит поднимает на меня взгляд, но злости, которую я ожидаю увидеть, в нем нет. И тут до меня доходит.

Жизнь, которая, как он думал, его устраивала, жизнь без взлетов и падений, без целей и достижений, уже не кажется полноценной. Этого недостаточно, потому что его брат ушел и он не может жить, наблюдая с обочины за призраком.

Такая жизнь пугает.

– Что тебя по-настоящему увлекает? – спрашиваю я чуть позже, когда мы сидим в тени с бутылкой воды на двоих.

– В смысле?

– Ну, как меня – фигурное катание. – Я киваю на ствол дерева. – Резьба по дереву? – Хит показывал мне фотографии нескольких работ, над которыми работал вместе с дедом, и могу сказать, что у него действительно здорово получается. Я знаю, мой отец был бы счастлив заполучить себе в помощники кого-то с таким талантом, как у Хита. Будь Хит из другой семьи, я бы уже познакомила их.

Хит делает жадный глоток воды и протягивает мне бутылку.

– Нет, это скорее призвание моего деда.

Я беру бутылку с водой.

– Тогда что же?

Он пожимает плечами.

– Понятия не имею.

– Ты хочешь сказать, что нет ничего такого… ну, я не знаю… что вызывает у тебя ощущение, будто ты проснулся и полон сил, когда все остальное вокруг кажется сном?

– Для тебя это – фигурное катание?

Я киваю.

Он забирает бутылку воды из моих податливых пальцев.


– Круто, должно быть.

Круто – мягко сказано; это жизненно необходимо. Фигурное катание – часть меня, даже если теперь куда меньшая часть. Мне больно думать, что у Хита нет ничего подобного.

– А раньше было что-нибудь?

– До смерти Кэла? – Он ждет, пока я кивну. – Я даже не могу ничего вспомнить из той, прежней жизни. Это имеет какое-то значение?

Еще бы.

– Я могла бы помочь тебе найти это, понимаешь?

Он улыбается мне, но выглядит каким-то отстраненным.

– То, что наполнит меня ощущением жизни?

Я чувствую, как моя улыбка пытается компенсировать недостаток его оптимизма.

– Да.

Он вздыхает, но так, будто отпускает что-то.

– Я сейчас не чувствую себя во сне. Сделаем еще одну поддержку? Закрепим результат?

Я не думаю, что он говорит всерьез, но воспринимаю это как лучший комплимент в моей жизни. Когда он протягивает ко мне руки, я знаю, что сделаю все возможное, чтобы эта искра в нем не погасла.





Глава 25




Лора сидит по-турецки на кровати, а Дакки, в клетке, насвистывает что-то в безуспешной попытке привлечь ее внимание, когда на следующее утро я врываюсь – именно врываюсь – к ней в комнату. Я должна проявить упорство, если хочу заручиться ее поддержкой в том, что запланировала на сегодня.

При том что Лора проводит столько времени в своей комнате, все здесь выглядит неряшливо, как и она сама. Я слегка сдвигаюсь на кровати, чтобы не усесться на нечто напоминающее застарелое пятно от шоколадного молока на покрывале. Похожие пятна и на ее одежде, и кое-где на полу. Ящики комода наполовину открыты, и мусор повсюду, кроме мусорной корзины. Не сказать чтобы она и раньше была помешана на чистоте – вечно куда-то торопилась, так что ее не слишком волновал беспорядок в комнате, – но откровенной неряхой я бы ее не назвала. Мама, пройдя суровую школу воспитания, не заставляла нас убираться в наших комнатах, но со мной и Джейсоном этого и не требовалось. Бывало так, что Лора в конце концов выходила из себя, когда не могла найти любимую футболку, и умоляла меня помочь ей с уборкой. Около месяца после этого она соблюдала относительный порядок в шкафах, а потом хаос брал верх, и все повторялось сначала. Но сейчас… такое впечатление, что она ни к чему не притрагивалась со дня ареста Джейсона. Пахнет чем угодно, только не уборкой.

Единственный островок чистоты в этом бедламе во главе с Лорой – клетка Дакки.

Глубоко вдыхая через рот, я стараюсь не замечать беспорядок и сосредоточиться только на лице Лоры.

– Я занята, – говорит она, не отрывая глаз от экрана ноутбука.

Я наклоняюсь и закрываю крышку.

– Эй. – В лучшем случае это полупротест, но все же хороший знак. Я жду, когда ее взгляд переместится с компьютера на меня.

– Мне нужно, чтобы ты поехала со мной на ярмарку с аттракционами.

Сестра с недоумением таращится на меня.

Я поворачиваю лэптоп к себе, открываю его и вбиваю данные в строку поиска.

– Это в паре часов езды от нас, и мне нужно, чтобы ты составила мне компанию. – Я поворачиваю экран обратно к ней, чтобы она могла видеть сайт с описанием аттракционов и развлечений, гарантирующих удовольствие для всей семьи. Я намеренно вывожу на экран самое крупное изображение «Супершейкера», некогда ее любимого аттракциона, хотя меня тошнит от одного его вида. Она смотрит на картинку, потом переводит взгляд на меня.

– Съезди с Мэгги.

Я мотаю головой.

– Они с мамой перекрашивают все комнаты в доме. Я хочу поехать с тобой и… боюсь, потеряю кураж, если буду ждать слишком долго.

Привычная маска апатии на лице сестры дает трещину.

– Потеряешь кураж? С чего вдруг тебе приспичило ехать на эту ярмарку?

Я делаю глубокий вдох.

– Потому что это ближайшее колесо обозрения, которое мне удалось найти, а я устала бояться высоты.

Маска не исчезает.

– Ты серьезно?