Черный Леопард, Рыжий Волк

Мы уже порядочно отъехали, а толпа все гналась за нами до самой разграничивающей дороги, потом мы повернули на запад, потом на юг, вдоль Галлункубе-Матьюбе, что опять привело нас на запад, пока мы не разглядели доки и берег. Мы скакали дальше на юг и не останавливались, пока лошади не пересекли канал и не вывезли нас из города. В высоте за нами следом летела стая птиц. Они летели за нами, даже когда мы ехали лесом или по пастбищам, а небо стало менять расцветку дня. Вскоре мы уже больше не различали Конгора. Несколько птиц камнем падали прямо нам на головы. Голуби. Нсака Не Вампи завопила, и Сестра короля крикнула: «Вперед!» Нсака Не Вампи повела ее через рощицу, деревья которой защищали нас от птиц, но те вновь принялись за свои пируэты, как только мы выехали из рощицы.

Впереди нас двигалось что-то белое, то ли облака, то ли пыль. Сестра короля поскакала прямо туда, и мы за нею. Птицы еще раз ринулись на нас. Один голубь влетел прямо Мосси на голову. Тот крикнул мне, мол, достань, и я схватил птицу и отшвырнул ее в сторону. Фумели отбивался от птиц своим луком, пока Леопард гнал вовсю за двумя женщинами. Мимо нас промчался Буффало. Мы гнали до того неистово, что только в тумане (белое оказалось туманом) я заметил, что птицы больше не преследуют нас. Никак не мог определить, что за запах витал в воздухе. Не вонь, но и не благовоние. Может, вроде того, когда облака тучны проливным дождем и их опаляют молнии. Мы скакали, пока не встали рядом с Сестрой короля: нам повезло, поскольку она остановилась в шаге от отвесного обрыва скалы. Мосси толчками заставил меня спешиться. Внизу под нами, но все же в отдалении, раскинулись те самые земли – в ожидании любого дурака, решившего ступить на них.

– Соголон сказала: везите его в Мверу, – заговорила Сестра короля. – Там он будет защищен от всякой магии и белой учености. По крайней мере, в этом ей можно доверять.

Произнесла она это так, что я не понял: она сообщала или спрашивала. Обернувшись, увидел, что она смотрит на меня.

– Доверяй богам, – сказал я.

Она же указала на ведшую вниз тропу, засмеялась и тронулась, не высказав ничего, похожего на признательность. Мальца я не чуял, даже когда смотрел на него. Когда они отъехали подальше, запах его наконец-то дошел до меня, потом опять пропал. Не улетучился постепенно, а разом пропал. Нсака Не Вампи повернулась ко мне, кивнула и поскакала обратно в Конгор.

– Леопард! – окликнул я.

– Знаю.

– К чему она прискачет обратно? При том, что Ипундулу мертв?

– Я не знаю, Следопыт. Как бы то ни было, оно окажется тем, что ей нужно… Так-то вот, Следопыт.

– Да?

– Десять и еще девять дверей. Карта была? Ты ее видел?

– Мы оба ее видели, – встрял Мосси.

– Отсюда по пути в Гангатом нам пришлось бы перебираться через реку, чтоб в Миту попасть, объехать кругом Темноземье, продраться через протяженные тропические заросли и следовать на запад по рекам-двойняшкам. Это, по меньшей мере, десять и еще восемь дней, не считая пиратов, воинов Ку и того, что армия и наемники этого Короля уже разоряют речную развилку, – сказал я.

– А как же двери? – спросил Леопард.

– Нам придется на парусах идти против течения в Нигики.

– У вас есть желание идти обратно мимо Долинго? – произнес Мосси довольно громко, но явно обращаясь ко мне одному.

– Шесть дней до Нигики, если мы пойдем по реке. Воспользуемся дверью в Нигики – и мы в Колдовских горах, в трех днях пути от Гангатома.

– Итого девять дней, – посчитал Леопард.

– Но Нигики – это Южное Королевство, Следопыт. Схватят нас там как миленьких и казнят нас как шпионов еще до того, как до двери доберемся.

– Не схватят, если тихонько двигаться будем.

– Тихо? Это вчетвером-то?

– Из Темноземья в Конгор, из Конгора в Долинго – мы двигаться можем только в одну сторону, – сказал я.

Леопард кивнул.

– Осторожнее, – предупредил я всех. – Скользнем туда, как воры, выскользнем оттуда раньше, чем кто-то, даже и ночь, опомнится.

– К реке, – воззвал Леопард. Фумели ударил лошади по бокам, и они унеслись. Я оглянулся посмотреть на Мверу. В темноте, при густо-синем небе виделись одни только тени. Горы, взмывавшиеся ввысь, слишком гладкие и отчетливые. Или башни, или что-то, оставленное по себе великанами, что играли в злодейские игры еще до человека.

– Уныл-О́го, – говорил я Мосси. – Я любил этого великана, пусть он и бесился, когда кто-нибудь называл его так. Если бы я заснул (если ты мне позволил), то как раз я и сбросил бы того старца с крыши. Ты знаешь, как больно ему было убивать? Как-то ночью он рассказал мне о всех своих убийствах. О всех до единого, ведь память была его проклятьем. Мы просидели до самого утра. Большинство этих убийств ему в вину не припишешь: работа палача – это все же лишь работа, не хуже работы того, кто каждый год налоги повышает.

Навернулись они, слезы-то. Мне слышен был собственный рев, и трясло от стыда. Что это мне на ум пришло? Мосси стоял рядом – молчаливо, ожидающе. Он обнял меня рукой за плечи, пока я не успокоился.

– Бедный О́го. Он был единственным…

– Единственным? – Я попытался улыбнуться.

Мосси мягко сжал мне шею, и я прижался к его руке. Он утер мне щеку и припал лбом к моему лбу. Поцеловал меня в губы, и я пустился отыскивать его язык своим.

– Все твои царапины опять открылись, – сказал я.

– Ты еще скажешь, что я урод.

– Эти дети… Я им не нужен окажусь.

– Может, да, а может, нет.

– Етить всех богов, Мосси.

– Зато никогда ты не будешь им нужен больше, – сказал он, садясь на лошадь и помогая мне усесться у него за спиной. Лошадь пошла рысью, потом перешла на полный галоп. Мне хотелось оглянуться, но я сдержался. Смотреть вперед тоже не хотелось, так что я положил голову на спину Мосси. Воссиявший сзади свет высветил все впереди, словно он из Мверу исходил, хотя это просто новый день возвестил о себе.






5. А вот и хвалебная песнь-орики




O nifs osupa. Idi ti o n bikita nipa awsn iraws.





Двадцать два


И это все, и все это правда, великий Инквизитор. Тебе сказание было нужно, ведь так? С того момента, как свет забрезжил, по тот, когда последний лучик угас, и такое сказанье я тебе поведал. Надо-то было тебе показание, а вот в самом деле хотелось тебе как раз историю послушать, ведь правда же? Ты теперь заговорил, как люди, о каких я слышал, люди, приходящие с запада, они услышат про невольничье мясо и спрашивают: «Это правда?» Когда мы выясним это, не станем больше искать? Это истина, как ты зовешь ее, истина во всей полноте? Что ж это за истина, если всегда она то расползается, то усыхает? Истина, она совсем иная. И сейчас ты опять спросишь меня про Миту. Не понимаю, кого ты надеешься там отыскать. Кто ты такой, как смеешь говорить, будто то, что было у меня там, не было семьей? Ты, кто пытался создать семью с десятилетней?

А-а, тебе и сказать нечего. Дальше ты меня с места не столкнешь.

Да, как ты и говоришь, я провел в Миту четыре года и пять лун. Четыре года после того, когда оставили мальца в Мверу. Я был там, когда бывшее слухом о войне обратилось в войну настоящую. Что творилось там, об этом ты богов спрашивай. Спроси их, почему ваш юг не победил в той войне, зато и север не победил.

Малец этот мертв. Тут больше и вызнавать нечего. А то – спроси мальца.

А-а, тебе уже не о чем расспрашивать? На том мы и расстаемся?

Это что там такое? Кто в комнату входит?

Нет, этого человека я не знаю. Никогда не видел его ни со спины, ни с лица.

Не спрашивай, узнаю ли я тебя. Я тебя не знаю.

А ты, Инквизитор, ты дай ему присесть. Да вижу я, вижу, что он гриот. По-твоему, он что, кору продавать принес? С чего бы это время настало для хвалебной песни?

Это гриот с песней обо мне.

Нет обо мне песен.

Да, мне известно, что я говорил раньше, я и был тем, кто это говорил. То похвальба была: кто я такой, чтоб про меня хоть в какой песне пелось? Какой гриот сложит песню прежде, чем ему заплатить? Прекрасно, пусть себе поет, мне все равно. Знать не знаю ничего, что он запоет. Так что – пой.

Бог Грома, загадочный брат,

языком одаренный и даром дать коре звучать.

Это я говорю, Икиде, сын Акеде,

Я, гриот, кто жил на дереве, что зовут баобаб.



Я шагал много дней и много ночей, всю землю прошел,

И нашел дерево рядом с рекой.

И, взбираясь на дерево, слышал я попугая, ворона и бабуина,

слышал я, как дети смеются, кричат, дерутся, заставляя шикать богов,

и там, на самой верхушке, на тряпке мужчина лежал.

Что за мужчина?

Не похож он на тех, кто в Веме-Виту, Омороро и даже в Миру живет.



И спросил он,

не красоту ли ты ищешь?

Я ответил, что, по-моему, отыскал ее.

И, представь, засмеялся мужчина, сказав: