Черный Леопард, Рыжий Волк

– Его мать, – встрял Леопард. В тот миг я готов был убить его.

– Его мать. У нас с нею много общего.

– Вы обе бросили собственных детей?

– Возможно, жизни нас обеих загубили мужчины, только чтоб дать нашим детям вырасти, виня нас в том. Вы уж простите мне эти слова: я тоже росла в обители монашек через дорогу от борделя. Только подумайте, я, Сестра короля, скрываюсь со старухами, потому как он подсылал убийц в ту самую крепость, куда заточил меня. Семикрылы, они ушли, чтобы присоединиться к королевской армии в Фасиси. Оттуда они сначала вторгнутся в Луала-Луалу и Гангатом с Ку и силой обратят в рабство каждого мужчину, каждую женщину, каждого ребенка. Не обратят, а уже обратили. Луала-Луала уже покорена. Оружие войны не создается само по себе.

– Почет вам от королей. Только вы стоите тут и пытаетесь заставить обычных мужчин и женщин заботиться о судьбах принцев и королей, как будто то, что происходит с вами, меняет хоть что-то из происходящего с нами, – сказал я.

– Леопард поведал мне, что у вас дети есть где-то в Гангатоме.

– Не считайте, что я хоть в какой-то коу пробыл настолько долго, чтоб успеть зачать ребенка.

– Это тот самый язычок, о каком вы меня предупреждали? – вопросила она, глядя сразу на Бунши с Леопардом. Леопард кивнул. Она села обратно в кресло. – До чего ж, должно быть, милой была ваша семейка, если потеря сына ничего для тебя не значит.

– Не моего…

– Следопыт, – оборвал меня Леопард, качая головой.

– Взгляд меняется, Ваше Преосвященство, когда сам теряешь детей. Тогда только о том и думаешь, что о горестях родителей, – выговорил я.

Она засмеялась.

– Неужели я кажусь тебе спокойной, Следопыт? Неужели ты думаешь, вот кто одержим Итуту? Как может быть Сестра короля такой спокойной, когда ее сына захватили монстры и люди? Может быть, это лишь самое последнее осквернение. Может быть, я устала. Может быть, каждый вечер я ванну принимаю, только бы утопить в воде стенания да слезы смыть. Или, может, обделайся ты тысячу раз, раздумывая, будто хоть что-то из этого твое дело. Слух уже добрался до нескольких старейшин, что не только у меня ребенок есть, но и что ребенок от законного союза с принцем. Они знают, что я непременно отправлюсь в Фасиси и непременно потребую признать мое право на наследование от старейшин, от двора, от предков и богов. Мой братец даже считает, будто он извел всех южных гриотов, но у меня их четыре. Четверо с рассказом о подлинной истории, четверо, в чьих сказаниях не усомнится ни один человек.

– Зачем устраивать все это, чтобы посадить на трон другого человека? Мальчика.

– Мальчика, обученного его матерью. Не мужчинами, какие только на то и способны, чтобы вырастить еще одного в точности себе подобного. Армия моего братца отправилась маршем на север, в речные земли, два дня назад. У тебя есть там родственники?

– Нет.

– Гангатом всего лишь за рекой. И что он сделает с детьми, что еще чересчур юны, чтобы быть рабами? Ты слышал когда-нибудь про белых учеников?

Я все силы собрал, чтобы не замедлить с ответом, и все ж слишком задержался.

– Нет.

– Богов своих благодари, что пути ваши ни разу не пересеклись, – молвила она, но посмотрела на меня, высоко выгнув одну бровь, а говоря, тянула слова. – Белые – это потому, что кожа их бунтует против их злодейства, ведь есть мера подлости, какую способна кожа вынести. Белые – как одно чистейшее зло. Детишки, каких они берут и скрещивают со зверями и бесами. Двое на меня саму напали, у одного крылья были, как у летучей мыши, большущие, как тот флаг. Когда солдаты мои убили его стрелами, он оказался всего лишь мальчиком, а крылья уже стали частью его кожи и скелета, по ним даже кровь бегала. Они и другое всякое творят: трех девочек в одну обращают, пришивают язык к языку мальчика, чтоб он охотился, как крокодил, и наделяют его птичьим зрением. Знаешь, почему они маленьких берут? Подумай, Следопыт. Обрати мужчину в убийцу, и он сможет обратно обратиться или тебя убить. Вырасти малыша убийцей, и все, что ему надо будет, это убивать. Жить ради крови станет – и никаких раскаяний, никаких мук совести. Они берут детей и обращаются с ними, как с растениями, используя всякие уловки белой науки, того хуже, если уже появились на свет одаренными. Нынче они работают на братца моего и эту суку в Долинго.

– Соголон говорила, что вы союзники. Сестры сообща.

– Я никогда не была сестрой ни единой женщине. Соголон, это она с ней знается. Зналась.

– Значит, я иду в Гангатом.

– Ты знаешь кое-кого, да? Детей, наделенных даром.

– Я иду в Гангатом, – повторил я.

– Вот как? Никто не уведомил меня, что ты явился с собственной армией. Со своими наемниками, может? Может, с двумя лазутчиками? Есть колдун, что скроет твое приближение? Как ты их спасешь? И с чего это тебе заботиться, что стрясется с любым ребенком? Леопард говорит мне, что они даже минги. Скажи мне правду, что одна голубая и совсем без кожи, у одного ноги, как у страуса, а еще один и вовсе без ног? Многие мужчины, что маршируют, верят в житье по-старому. Им одна дорога: в палаты белых учеников, – если только раньше не убьют. Никчемные и бесполезные.

– Способны они на кое-что побольше, чем бесполезный дерьмовый король на бесполезном троне-сральнике. И я убью любого, кто тронет их.

– Но тебя нет с ними, и их нет у тебя. Как такое отцовство действует? Так нет же, ты считаешь возможным меня судить.

Мне нечего было сказать ей. Она направилась в мою сторону, но прошла к окну.

– Соголон сгорела до смерти, ты сказал?

– Да, ее множество духов преследовали.

– Это так. Некоторые из них ее собственные порождения. Мертвые дети. Мне все больше в тягость мертвые дети, Следопыт, дети, кому незачем умирать. Ты говорил о выгодах. Не понимаю, как предоставить тебе хоть какую. Только прямо сейчас двое держат моего ребенка из-за ошибки, какую вот этот допустил и какую Соголон отчаянно пыталась исправить. Мне не нужен в деле мужчина, и мне не нужен мужчина, верящий в королей и богов, ничуть не больше, чем человек, считающий, что он станет срать золотыми самородками. Мне просто нужен кто-то, кто, сказавши: «Я обязательно верну тебе сына», вернет мне его.

– Я по-прежнему делаю это за деньги.

– Иного я и не ждала.

– Почему вы с самого начала не рассказали правду?

– Что такое правда?

– Это ваш ответ? Я больше интереса проявил бы, если б ваш речной бесенок расказала бы нам все.

– Для интереса тебе нужно больше, чем ты уже услышал?


– То, что я слышал, и то, что я видел, – две разные вещи.

– Я полагала, что ты доверяешь своему нюху. У тебя и у твоей компании такой вид, будто вам все еще нужно раны залечивать.

– Со мной и моей компанией все в полном порядке.

– И тем не менее. Отправляйся забрать моего мальчика завтра ночью.



– У меня есть для тебя кое-что, – сказал Леопард.

Я взял комнату на последнем этаже, но с видом на улицу-змею. Ковры на полу, пролитый цибетиновый мускус, какое-то блюдо вместо подушки под голову на ночь, чего я не видывал с тех пор, как покинул отчий дом. Дедов дом. Леопард кинул мне топорик, и я поймал его на лету. Котяра кивнул, явно довольный. Второй висел на ремнях, какие я перекинул через плечо.

– Я еще кое-что принес, – сказал он и протянул мне кувшин, от которого пахло древесной смолой.

– Черная охра на масле из семян ши, тебе в самый раз будет. Можешь смешаться с темнотой и тенями без того, чтоб тряпки терли тебе соски и сраку до чесотки. Пойдем со мной.

Выйдя из дома, мы подошли к реке и пошагали вдоль берега.

– Что-то переменилось между тобой и этим Фумели, – заметил я.

– Да?

– Или, может, я. Ты крысишься на него больше, а меня это заботит меньше.

Он повернулся ко мне лицом и снова пошел спиной вперед.

– Следопыт, ты должен мне рассказать. Насколько я был вредным?

– Как пес шелудивый, у кого последнюю еду стянули. Ты странный был, Леопард. Сегодня весельчак, кто заставлял меня смеяться, как никто другой. А назавтра ничего так не желал, как мне нагадить, за шею кусал.

– Этого быть не могло, Следопыт. Даже в самые худшие времена не мог я…

– Взгляни на эти рубцы, – сказал я и показал. – Это от твоих зубов. Недовольство ты проявлял неистово.

– Ладно, ладно. Дорогой Следопыт, теперь мне так жаль. Я не был самим собой.

– Тогда кем же ты был?

– Я обещал тебе странную сказку. Фумели… Как я смеюсь, когда думаю об этом. Но этот, этот мальчик, етить всех богов. Слушай же теперь.

Мы шли себе по берегу, оба укрылись под капюшоны и одеяния преданных богам. Одежда старого домовладельца.

– Фумели, он считал, что я должен принадлежать ему – и никому больше. Особенно тебе, Следопыт. Почему-то тебя как друга он опасался больше любого другого в качестве любовника. Но и сам он тоже перепугался. Вот и напустил на меня необыкновенное колдовство. Такое зелье, что заставило бы меня считать самого себя во всякое время принадлежащим ему. Babacoop.

– «Шепот дьявола»? Отрава, до того гадкая, что ее ни в каком вине не скрыть. И ни в каком пиве тоже. Как это ему удавалось ее через рот твой пропустить, Леопард?

– А он не через рот пропускал.

– Даже в виде паров эта отрава нос опаляет.

– Нос тоже ни при чем. Следопыт, ну как мне тебе об этом рассказать? Фумели так делал: окунал палец в «шепот дьявола», а потом… после этого еще часы песочные перевернуть не успеешь, как он мог вертеть мною, как ему угодно, а я это исполнял, мог уговорить меня поверить чему угодно – и я верил, велеть мне ненавидеть что угодно – и я это ненавидел. И так несколько дней, потом я ничего не помнил, а как доходило до очередной случки, он опять засаживал мне в дыру очередную порцию «шепота дьявола».

– Когда же ты поймал его на этом?

– Он еще один палец добавил. – Я расхохотался. – Тут я схватил его. Увидел его руки и спросил: это еще что? Честно признаюсь тебе, Следопыт, бил я его смертным боем, пока он мне во всем не признался, а когда признался, я его и вовсе чуть до смерти не забил.

Я хохотал до того, что в корчах на песок свалился. Никак остановиться не мог. Лицо его увижу – хохочу, ногу увижу – хохочу, увижу, как он задницу почесывает, – и хохочу. Хохотал до тех пор, пока не услышал, как хохот мой ко мне с реки обратно доносится. Леопард тоже смеялся, но не так громко. Даже заметил:

– Кончай, Следопыт, вот уж точно, нет тут ничего смешного.

– Еще как смешно-то, Леопард, еще как, – возразил я и принялся снова хохотать. Дохохотался до икоты. Спросил: – Слышал поговорку: Hunum hagu ba bakon tsuliya bane?

– Я такого языка не знаю.

– «Левая рука заднице не в новинку». – Я опять зашелся в хохоте. – Постой. Но почему он все еще с тобой?

– Следопыт, зверю-леопарду по-прежнему не дано носить собственный лук. И вот она, правда: он куда лучше владеет им, чем я когда-то владел, а я был стрелок отменный. Вскоре, когда в себя пришел, принялся хлестать его по ягодицам, пока он не рассказал, куда все вы направляетесь. Так что поскакали мы обратно в Конгор, где я и ждал в этом доме. Бунши обнаружила нас, когда в Нимбе въехали, и привела сюда. Впрочем, не появись вы тут, я бы, наверное, уехал.

– Твоя отравленная задница могла бы целую луну меня смешить.

– Хохочи. Не жалей меня. Нынче только то и не дает мне прибить его, что лук носить будет некому. Следопыт, я должен еще что-то показать тебе, хотя, может, тебе этого видеть и не захочется.