Черный Леопард, Рыжий Волк

– Дурак, – обиделся Мосси.

Он сидел напротив меня, откинувшись на деревянные доски. Я потирал его волосатые ноги.

– Я говорю вот об этом, – заговорил он. – У моего отца были разные глаза. Оба серыми были, пока враг его еще с детских лет ударом не превратил один в карий.

– Чем же твой отец отплатил своему врагу?

– Нынче он зовет его Султаном, Вашим Преосвященством.

Я рассмеялся.

– Есть дети, что очень многое значат для тебя. Я раздумывал о таком, о детях, но… ладно. К чему думать о полете, если тебе никогда не стать птицей? Нас, на востоке, странные страсти обуревают. Мой отец… мой отец есть мой отец, точно так же, как и тот, что был до него. Не то чтобы я… ведь я не был первым… даже не первым, кто имя его носил… а кроме того, жену мне подобрали из благородного рода еще до моего рождения, ибо таков порядок вещей. Суть не в том, что я сделал, суть в том, что Пророк позволяет мужчинам отыскать себя, а он был до того беден, что он… я… Меня отправили куда подальше с наказом никогда не возвращаться к их берегам – иначе смерть.

– Жена? И ребенок?

– Четверо. Их мой отец забрал и отдал на воспитание моей сестре. Пятого моего лучше держать подальше от их памяти.

«Етить всех богов, – подумал я. – Етить всех богов».

– Потом я сбился с курса. Может, так боги подстроили. Есть дети, о каких ты думаешь.

– А ты нет?

– Ночи не проходит.

– Потому, должно быть, распутные женки и избавляются от нас, стоит нам спустить. Печален разговор о детях.

Мосси улыбнулся.

– Ты знаешь про минги? – спросил я.

– Нет.

– В некоторых речных племенах и даже кое-где в больших городах вроде Конгора убивают новорожденных, какие недостойны жить. Детей, рожденных слабенькими, или без рук без ног, или у кого верхние зубы вырастают прежде нижних, или обладающих необычными способностями или телами. Пять из таких детей со странными телами мы спасли, но они возвращаются ко мне во снах…

– Мы?

– Сейчас это неважно. Эти пятеро возвращаются ко мне в снах и мечтаниях, я пытался повидать их, но они живут в племени, какое враг моему племени.

– Как это?

– Я отдал их врагу моего племени.

– Ничто из того, что ты говоришь, Следопыт, не заканчивается так, как, мне думается, должно бы кончиться.

– После того как мое племя собралось убить меня за спасение детей-минги.

– А-а. Ты и народ этот… Ни единая из ваших рек не течет прямо. К примеру, наши поиски этого мальца. Между нами и мальчишкой нет никакой прямой линии, одни ручейки, ведущие к ручейкам, впадающим в ручейки, и иногда (скажи мне, если я вру) ты настолько теряешься в ручейке, что малец пропадает, а с ним и причина искать его. Пропадает, как тот мальчишка, что исчез на дау.

– Ты видел его?

– Истина не зависит от того, верю ли я в нее, ведь так?

– Вот она, истина: случается, я забываю, за кем мы идем. О деньгах я даже не думаю.

– Что же тогда тебя толкает? Не воссоединение матери с ребенком? Ты так сказал несколько дней назад. – Мосси перелез через меня, и полосы света полосами легли на его кожу. Он угнездился головой у меня на коленях.

– Такой, значит, у тебя вопрос?

– Да, такой, значит, у меня вопрос.

– Тебе зачем?

– Ты знаешь зачем.

Я глянул на него:

– Чем дальше я иду…

– И что?

– …тем больше чувствую, что возвращаться мне некуда, – закончил я.

– После скольких же многих лун такое тебе в голову пришло?


– Префект, у вестей, вроде этой, всего один путь: они приходят слишком поздно.

– Расскажи мне про свой глаз.

– Он от волка.

– Тех шакалов ты волками зовешь? Возможно, ты какому-то шакалу спор проиграл. Это ж не розыгрыш, верно? Какой вопрос тебе желательно услышать первым: как или зачем?

– Гиена-оборотень в ее женском обличье засосала глаз из черепа, потом откусила его.

– Мне следовало бы начать с «зачем». И после прошлой ночи, – вздохнул Мосси.

– Что о прошлой ночи?

– Ты… Ничего.

– Прошлая ночь не залог чего-то еще, – сказал я.

– Да, залогом она не была.

– Может, поговорим о чем-нибудь еще?

– Мы сейчас ни о чем и не говорим. Кроме твоего глаза.

– Банда одна вырвала мне глаз.

– Банда гиен, ты сказал.

– Истина не зависит от того, веришь ли ты ей, префект. Я странствовал в тех диких местах между Песчаным морем и Джубой несколько месяцев, сколько точно – не помню, но помню, как хотелось умереть. Только не раньше, чем убью того, кто в ответе.

Вот тебе краткий рассказ про волчий глаз. После того как этот человек предал меня стае гиен, я не мог его отыскать. После того я принялся бродяжить и бродяжил, наполненный по самую маковку ненавистью, только нигде не находил ей выхода. Вернулся к Песочному морю, к землям, где пчелы величиной с птиц, где скорпионы, что жалом своим крюкастым жизнь из тебя тащат, и сидел в песчаной яме, пока грифы приземлялись и ходили кругами. А потом пришла ко мне Сангома, ее красное платье развевалось, хотя не дул никакой ветер, а вокруг ее головы кружили пчелы. Их жужжание я услышал еще до того, как ее увидел, а когда увидел ее, то произнес: «Это, должно быть, видение от лихорадки, безумие от перегрева на солнце, ведь она давно умерла».

«Ожидала я, что мальчик с нюхом без нюха останется, но чтобы мальчик острый на язык уже ворочать им не мог, такого я не думала», – покачала она головой. А зверек трусил с нею рядом.

«Ты шакала привела?» – спросил я.

«Не оскорбляй волчицу».

Сангома взяла в ладони мое лицо, крепко, но не жестко, и произнесла слова, каких я не понимал. Зачерпнула ладонью пригоршню песка, поплевала на него и месила, пока песчинки плотно не слиплись. Потом сорвала с меня повязку, меня аж передернуло. Потом велела: «Закрой здоровый глаз». Залепила песком глазницу, и волчица подошла поближе. Волчица зарычала, а она взвыла и еще немного повыла. Я расслышал что-то вроде удара ножом и опять волчье ворчанье. Потом – ничего. Голос Сангомы: «Сосчитай до десяти и еще одного, прежде чем открыть их». Я стал считать, но она перебила меня, предупредив: «Волчица вернется за ним, когда ты почти уйдешь к праотцам. Поищи ее».

Так вот одолжила она мне волчий глаз. Я думал, буду видеть далеко и полностью, людей различать в темноте. И я могу. Только я цвета теряю, когда закрываю другой глаз. Придет день, эта волчица вернется и потребует глаз обратно. Я даже смеяться не мог.

– Я смог бы, – сказал Мосси.

– Да поимей себя ты тысячу раз.

– Еще несколько раз до того, как мы причалим, меня вполне устроят. Может, ты даже превратишься в нечто вроде любимого.

Даже если он шутил, меня это раздражало. В особенности если он шутил, это раздражало меня.

– Расскажи мне еще про ведьм. Почему они тебе так ненавистны? – спросил он.

– Кто сказал, что ведьмы мне ненавистны?

– Твой собственный рот.

– Много лет назад я свалился больной в Пурпурном городе. Больной, почти при смерти: заклятье, за какое один муж шаману заплатил, чтоб тот на меня наслал. Одна ведьма нашла меня и пообещала избавить от заклятья, если я ей услужу кое-чем.

– Но ты ж ведьм терпеть не можешь.

– Тихо. Она не была ведьмой, по ее словам, просто женщиной, у кого ребенок без мужа, а этот город очень дико судит в таких делах. По ее словам, ребенка у нее забрали и отдали его богатой, но бесплодной женщине. «Ты излечишь меня?» – я спросил, и она ответила: «Я дам тебе свободу от нужды», – что, на мой слух, не было одним и тем же. Но я доверился своему нюху и нашел ее ребенка, забрал ночью девочку у той женщины, никого не потревожив. Потом, не знаю, как оно случилось, только очнулся я на следующее утро в луже черной рвоты на полу.

– Тогда почему ж…

– Тихо. Девочка на самом деле была ее ребенком. Но какой-то вился вокруг нее запашок. Спустя два дня отследил ее в Фасиси. Поджидала она кого-то другого. Кого-то, кто готов был купить две детские руки и печень, какие она выложила на стол. Заклинанья ведьм на меня не действуют, но она попробовала, принялась было ворожить, но не успела: я врезал ей топориком по лбу, а потом и голову отсек напрочь.

– И с тех пор ты ведьм ненавидишь.

– О-о, ненавидеть их я стал задолго до этого. Скорее, впрочем, самого себя ненавижу, что поверил одной. Люди под конец всегда к естеству своему возвращаются. Это как смола с дерева: как далеко ее ни тяни, она все обратно упирается.

– Может, в тебе сидит ненависть к женщинам.

– Ты-то с чего такое говоришь?