1Q84. Книга 2

Пока остается тепло




Рано утром, добравшись до Токио-эки, Тэнго сел в поезд на Татэяму. Там пересел на местную электричку и доехал до Тикуры. Утро выдалось идеальным: в небе ни облачка, в воздухе ни ветерка, почти никаких волн у побережья. Лето кануло в прошлое, и на майку с короткими рукавами пришлось натянуть пиджак. Из окна поезда Тэнго не заметил на взморье ни человека. Настоящий Кошачий город, подумал он.

Перекусив в привокзальном ресторанчике, он сел в такси. В санаторий прибыл во втором часу дня. За стойкой регистратуры дежурила та же медсестра, что и раньше. Сестра Тамура, с которой он вчера говорил по телефону. Она помнила Тэнго в лицо и сегодня держалась немного приветливей. Даже слегка улыбнулась при встрече. Возможно, просто потому, что на этот раз Тэнго был опрятней одет.

Сестра Тамура пригласила его в столовую, угостила кофе.

— Подождите немного. Доктор скоро придет, — сказала она и ушла.

Врач появился минут через десять. Мужчина лет пятидесяти с проседью в волосах. Вошел, вытирая руки полотенцем. Казалось, он только что работал по хозяйству: белого халата на нем не было. Серая рубашка, серые брюки, на ногах потрепанные кроссовки. Крепко сложен. Этот врач куда больше смахивал на университетского тренера по бейсболу, который никак не вытянет свою команду из второй лиги.

Рассказ врача мало чем отличался от того, что он сообщил вчера по телефону. К великому сожалению, на данный момент медицина практически бессильна. Судя по его голосу и выражению лица, ему и правда было очень жаль.

— Похоже, остается одно: вам самому нужно попробовать как-то ободрить вашего отца и, дай бог, вернуть ему волю к жизни.

— Но если с ним говорить, он услышит? — спросил Тэнго.

Врач отхлебнул остывшего зеленого чая. На лице его читалось сомнение.

— Если честно, не знаю. Он в коме, и на слова не реагирует. Однако известны случаи, когда пациенты даже в глубокой коме слышали и понимали, что им говорят.

— Значит, слышит он или нет — непонятно?

— К сожалению.

— Сегодня я останусь до половины седьмого, — сказал Тэнго. — Посижу с ним и постараюсь поговорить.

— Если заметите какую-либо реакцию, сообщайте, — кивнул врач. — Я буду неподалеку.



В палату к отцу Тэнго провела молоденькая медсестра. Судя по бирке на груди, звали ее Адати. Отец лежал теперь в одноместном боксе совсем другого здания — корпуса для тяжелобольных. Колесо провернулось еще на один зубец вперед. Дальше двигаться некуда. В узкой клетушке со стылым воздухом половину места занимала кровать. Сосновая роща за окном защищала здание от морского ветра. Деревья были высажены так густо, что казались огромной глухой стеной, отделявшей санаторий от остального мира. Медсестра вышла, и Тэнго остался с отцом наедине. Тот лежал с закрытыми глазами, лицом к потолку. Тэнго присел на деревянный табурет у кровати и взглянул на это лицо.

У изголовья стояла капельница. Жидкость из пластикового мешочка поступала по тоненькой трубке в вену, почти не различимую на левой руке отца. Еще одна трубка использовалась для сбора мочи и заканчивалась другим мешочком. Жидкости в этом мешочке было пугающе мало. С прошлого визита Тэнго отец будто высох и ужался еще сильнее. На ввалившихся щеках и окостеневшем подбородке белела двухдневная щетина. Глубоко посаженные глаза совсем утонули в глазницах. Казалось, достать их оттуда можно лишь каким-то очень особенным инструментом. Ввалившиеся веки захлопнуты, точно металлические шторы придорожной лавки в ночи. Рот приоткрыт. Дыхания Тэнго не услышал, но, когда приблизил ухо к отцовым губам, уловил слабое колебание воздуха. Элементарные жизненные функции организмом еще поддерживались.

«Словно поезд, который сбрасывает скорость перед тем, как остановиться», — сказал по телефону лечащий врач. До ужаса реалистичное сравнение. Поезд отца сбрасывал скорость и, двигаясь по инерции, плавно останавливался посреди пустынной долины. Утешало лишь то, что ни одного пассажира в этом поезде уже не осталось. И когда он остановится окончательно, жаловаться никто не станет.

Я должен заговорить с ним, подумал Тэнго. О чем? И каким тоном?

— Отец… — позвал он вполголоса. И хотел было продолжить, но никаких подходящих слов не нашел.

Тэнго встал с табурета, подошел к окну, окинул взглядом аккуратно ухоженный сад, сосновую рощу, высокое небо. Одинокая ворона, сидя на большой антенне, грелась в лучах солнца и задумчиво озирала окрестности. На тумбочке у изголовья стоял радиоприемник со встроенным будильником. Ни та ни другая функция отцу были не нужны.

— Это я, Тэнго. Приехал к тебе из Токио, — продолжил он, стоя у окна и глядя на отца сверху. — Ты меня слышишь?

Никакой реакции. Голос Тэнго сотряс воздух тесной палаты и растворился в пустоте без следа.

А ведь старик сам собирается умереть, вдруг понял Тэнго. Это видно даже по его ввалившимся глазам. Принял решение оборвать свою ниточку жизни, сомкнул веки и провалился в глубокий сон. Что ему теперь ни говори, как ни ободряй, этого решения не отменишь. Физиологически он еще жив. Но для него самого жизнь закончилась, и цепляться за нее больше незачем. Все, что теперь может Тэнго, — уважая волю умирающего, дать ему отойти в мир иной. Лицо у старика очень спокойное. Сейчас на этом лице — ни страданий, ни боли. И это, как сказал врач по телефону, единственное утешение.

Но все-таки Тэнго должен что-нибудь говорить. во-первых, сделать это он обещал врачу. А этот врач, нужно признать, искренне заботится о старике. И во-вторых — как бы лучше назвать? — нужно соблюдать приличия. Все-таки вот уже столько лет они с отцом не общались ни словом, ни жестом. Последний разговор между ними состоялся, когда Тэнго ходил в пятый класс. В результате той беседы Тэнго почти перестал жить дома, а если все-таки забегал по какой-нибудь надобности, встреч с отцом избегал.

Однако теперь этот человек впал в глубокую кому и умирал у него на глазах. В их прошлую встречу старик дал понять, что он — не настоящий отец Тэнго. Сделав это, он наконец-то сбросил с плеч тяжелую ношу и обрел душевный покой. А точнее, они оба избавились каждый от своей ноши. В самый последний момент.

Но пусть даже между ними не было кровного родства, этот человек официально усыновил Тэнго и присматривал за ним, пока мальчик не стал самостоятельным. Уже одно это стоит благодарности. И теперь Тэнго обязан хотя бы сообщить старику, как его приемный сын жил, о чем думал, мечтал, беспокоился. Хотя нет, обязанность тут ни при чем. Скорей уж — внутренний долг. А услышит старик эти слова или нет, помогут ли они ему хоть как-то — уже не важно.



Тэнго снова опустился на табурет у кровати — и начал рассказ о том, как жил до сих пор. В старших классах он поступил в секцию дзюдо и перебрался в общежитие спортшколы. С тех пор дороги Тэнго и отца перестали как-либо пересекаться, и они больше не слышали ничего друг о друге. Наверное, стоит хотя бы сейчас заполнить эту пустоту, зиявшую между ними так долго, подумал Тэнго.

Впрочем, о его жизни в старших классах рассказывать особенно нечего. Учился он в частной спортшколе префектуры Тиба. Мог бы, конечно, поступить и куда-нибудь попрестижнее, но именно в этой школе были самые выгодные для него условия; бесплатная учеба и общежитие с талонами на трехразовое питание. Очень скоро он стал сильнейшим в школьной сборной по дзюдо, между тренировками учился (в спортшколе можно учиться вполсилы, но все равно получать хорошие отметки), а по выходным с приятелями по секции подрабатывал каким-нибудь физическим трудом. Все три последних года школы слились у него в одно воспоминание — постоянно, с утра до вечера он занят по уши. Развлекался нечасто, близких друзей не завел. Терпеть не мог муштру и дурацкие правила, которые насаждались в школе. С приятелями-дзюдоистами держался приветливо, хотя никогда не знал, о чем говорить. Да и в дзюдо, если честно, много души не вкладывал. Просто понимал, что успехи на татами — залог выживания, и тренировался изо всех сил, воспринимая спорт как работу. Три этих года он мечтал только об одном: как можно скорее выйти из школьных стен и начать более достойную жизнь.

Но и поступив в университет, продолжил заниматься дзюдо. Потому что льготы для обучения в вузе предлагались те же: будешь успевать в спорте — предоставим и общежитие, и скромное, но регулярное питание. Ему даже выплачивали небольшую стипендию, но, поскольку на самостоятельную жизнь этих денег все равно не хватало, приходилось тянуть спортивную лямку и дальше. Хотя факультет его был, понятно, математический. По основной специальности Тэнго успевал отлично, и старший преподаватель советовал ему всерьез подумать об аспирантуре. Однако к третьему-четвертому курсам[29] его интерес к академической науке стал затухать. То есть математику Тэнго любил по-прежнему, но делать на ней карьеру совсем не хотелось. Так же и с дзюдо. На любительском уровне он лидировал, но чтобы посвятить этому жизнь, ему не хватало ни квалификации, ни целеустремленности. И он сам это прекрасно понимал.

Страсть к науке прошла, а впереди замаячили выпускные экзамены, и стимул заниматься дальше дзюдо исчез. Чему себя посвятить, какую дорогу выбрать, Тэнго перестал понимать окончательно. Его жизнь словно утратила организующий стержень. И хотя никакого внятного сценария в ней не замечалось и прежде, до этих пор кто-то верил в Тэнго, чего-то от него ожидал, и его жизнь вертелась по-своему энергично. Но теперь, когда верить и ждать перестали, о парне по имени Тэнго даже рассказать стало нечего. Без жизненной цели, без друзей, он дрейфовал в абсолютном покое, как парусник в штиль, не способный двинуться с места.

В студенчестве он не раз встречался с девчонками, худо-бедно приобщился к сексу. Ни галантностью, ни общительностью Тэнго не отличался, развлекать интересными беседами не умел. Вечно ходил без денег, одевался невзрачно. И все же была в нем изюминка, привлекавшая определенный тип женщин, — примерно так же, как тех или иных бабочек манят конкретные цветы. И притом очень сильно.

Эту особенность Тэнго начал замечать за собой лет с двадцати (тогда же, когда стало угасать его увлечение математикой). Безо всяких усилий с его стороны рядом постоянно оказывались женщины, которые сами шли на сближение. Эти женщины страстно желали разделить с ним постель — или, по крайней мере, были не против. Поначалу их поведение здорово сбивало с толку. Но со временем Тэнго уловил, в чем его особый дар, научился им пользоваться — и с тех пор недостатка в партнершах у него не было. Вот только полюбить таких женщин всем сердцем ему не удавалось никак. Отношения с ними всегда ограничивались встречей-другой и заканчивались постелью. Взаимное заполнение пустоты. Как это ни удивляло его самого, ни одной женщине, которая распахивала перед ним душу, он не смог ответить взаимностью.

Обо всем этом Тэнго рассказывал застывшему в беспамятстве отцу. Сначала медленно, подбирая слова. Но постепенно его голос окреп, а к концу истории в нем и эмоции проступили. Даже об интимном он старался говорить как можно честнее. Теперь больше нечего стыдиться, понимал он. А отец все лежал лицом к потолку — и за весь рассказ Тэнго не пошевелил ни пальцем. Даже слабое дыхание старика не сбилось ни на секунду.




В три часа пришла медсестра с нагрудной биркой «Оому'ра», проверила содержимое капельницы, сменила пластиковые мешочки, измерила отцу давление и температуру. Женщина лет тридцати пяти, крупная, с большой грудью. Волосы подобраны в узел на затылке. В узел воткнута шариковая ручка.

— Ничего необычного не заметили? — спросила она, вынула из волос ручку и вписала результаты измерений в медкарту на спинке кровати.

— Ничего, — ответил Тэнго. — Все время спал, не шелохнулся ни разу.

— Если что заметите, нажимайте сюда. — Сестра указала на кнопку вызова над изголовьем и опять воткнула ручку в волосы.

— Понял, — кивнул Тэнго.

Она вышла, но чуть погодя в палату постучали, дверь приоткрылась, и в проем заглянула сестра Тамура — та, что в очках.

— Не желаете пообедать? — спросила она. — В столовой можно что-нибудь перекусить.

— Спасибо, — ответил Тэнго. — Я пока не голоден.

— Как ваш отец?

— Поговорил с ним. Не знаю, слышал он меня или нет.

— Говорить с больными всегда очень важно, — сказала сестра Тамура. И ободряюще улыбнулась. — Не волнуйтесь. Я уверена, он вас услышал.

Она тихонько прикрыла дверь. Вновь оставшись в тесной палате с отцом наедине, Тэнго продолжил рассказ.



Окончив вуз, он устроился на работу в подготовительный колледж для абитуриентов. Объяснять математику. И теперь он — самый обычный преподаватель. Не светило научной мысли, не чемпион по дзюдо. Но как раз это и хорошо. В кои-то веки Тэнго вздохнул свободно. Теперь он мог жить нормальной жизнью, один, никого не стесняясь — и никого не напрягая собой. Начал писать. Сочинил несколько повестей, послал их на конкурс в литературный журнал. А чудаковатый редактор журнала, господин Комацу, поручил ему набело переписать чужой 1 роман под названием «Воздушный кокон». Саму историю сочинила семнадцатилетняя девушка по имени Фукаэри. Но изложить ее на бумаге как следует не смогла, вот Тэнго и поручили привести текст в порядок. Работу он выполнил блестяще. В итоге роман получил премию «Дебют», и его издали книгой, которая стала бестселлером. Собирались подать и на соискание премии Акутагавы, но успех «Кокона» оказался таким оглушительным, что жюри воздержалось от его приема на конкурс. «Ничего, и без "Акутагавы" обойдемся», — сказал тогда Комацу, оценив объемы продаж.

Тэнго не был уверен, слышит ли отец, а если слышит — понимает ли, что ему говорят. Никакой реакции он не выказывает. А может, все понимает, но это ему совершенно не интересно? Может, больше всего он хочет сказать «заткнись»? Дескать, какое мне дело до баек о чьей-то жизни, дай помереть спокойно? Но Тэнго уже не мог не выкладывать дальше все, что выстроилось в его голове. В этой тесной палате, лицом к лицу с умирающим стариком, ему просто не оставалось ничего другого.



— Пока у меня выходит не очень здорово. И все-таки, по возможности, я хотел бы жить писательским трудом. Не переписывать чужие романы, а сочинять свои — так, как хочется, понимаешь? По-моему, сочинительство подходит моей натуре. А это же так здорово, когда у человека есть любимое дело! И вот мое дело наконец-то во мне родилось. Да, мои рукописи еще ни разу не превратились в книгу. Но я чувствую, скоро все изменится. Стиль мой редакторы хвалят. Так что за это я как раз не волнуюсь…

Тэнго хотел добавить, что в нем также обнаружился особый талант ресивера — умение превращать написанное в атрибуты и события реального мира. Но такая запутанная мысль нуждалась в пояснениях и вообще требовала отдельного разговора, поэтому он решил сменить тему.

— Мне кажется, моя главная проблема — в том, что до сих пор я никого не мог по-настоящему полюбить. Без всяких условий, искренне, самозабвенно. Такого со мной не случалось еще ни разу.

Сказав так, Тэнго подумал, что бедному старику, возможно, подобное чувство вообще не знакомо. Или, может, наоборот — именно так отец и любил мать Тэнго? А потому вырастил ее сына как своего, даже зная, что ребенок от другого мужчины? Если так — духовная жизнь этого человека получалась куда содержательней, чем у Тэнго.

— Единственное, пожалуй, исключение — хорошо помню одну девочку из класса. Мы с ней тогда учились в пятом… Нуда, двадцать лет назад. Она мне очень нравилась. С тех пор всю жизнь о ней вспоминаю, даже теперь. Хотя на самом деле мы с ней даже не пообщались толком ни разу. Потом эта девочка перешла в другую школу, и больше мы не виделись. А недавно в моей жизни кое-что случилось, и я решил ее разыскать. Вдруг заметил, как много о ней думаю и как сильно она мне нужна. Захотел встретиться с ней, обо многом поговорить. Только найти ее так и не смог. Наверное, раньше нужно было спохватиться. Тогда все было бы проще…

Тэнго умолк. Будто решил подождать, пока все сказанное не осядет у отца в голове. А если точнее — пока не уляжется хаос в его собственной памяти. И затем продолжил:

— Теперь я понимаю, что просто трусил. Точно так же, например, как всю жизнь боялся заглянуть в семейную метрику. Ведь давно мог проверить, действительно ли моя мать умерла. Сходил бы в мэрию Итикавы, запросил документы — сразу бы все и выяснилось. На самом деле я часто об этом думал. И даже пару раз приходил в ту мэрию. Но сделать запрос не хватило духу. Слишком страшно было раскапывать правду своими руками. И я просто ждал, когда она откроется сама собой…

Он глубоко вздохнул.

— Вот и поиски этой одноклассницы раньше следовало начинать. Я плутал окольными тропами, а когда нужно было действовать, отсиживался. Потому что вечно боялся всех этих сердечных вопросов. Из-за этого страха вся жизнь наперекосяк…

Тэнго снова встал с табурета, подошел к окну, посмотрел на сосны. Ветер стих. Шума прибоя не слышно. По саду внизу прогуливалась большая кошка. Судя по виду — беременная. Подойдя к дереву, она легла на бок и принялась вылизывать разбухший живот.

Тэнго развернулся к отцу, оперся о подоконник.

— И все-таки я чувствую: многое в моей жизни скоро изменится. Признаюсь, долгие годы я тебя ненавидел. С малых лет постоянно думал, что не должен жить так жалко и уныло, что на самом деле я достоин более яркого и радостного детства. И что обращаться со мною так, как это делал ты, слишком несправедливо. Мои одноклассники были счастливы — по крайней мере, на взгляд со стороны. Почти все казались талантливее, успешнее меня, развлекались на полную катушку, как мне и не снилось. А я с младших классов только и молился о том, чтобы ты оказался не настоящим моим отцом. Потому что именно в этом крылась какая-то главная ошибка.

Он снова взглянул за окно. Не подозревая, что на нее смотрят, беременная кошка продолжала вылизывать живот. Не спуская с нее глаз, Тэнго продолжил:

— А сейчас я уже так не думаю. Сейчас я считаю, что был достоин такого детства и такого отца. Честное слово. Просто я сам был никудышным человеком. В каком-то смысле закапывал себя своими руками. Теперь я хорошо это понимаю. Математический вундеркинд — это большой дар судьбы. Все вокруг на меня надеялись, всячески меня баловали. Но в итоге я никак не использовал этот дар, не вырастил из него ничего примечательного. Мой талант просто был во мне — да так и остался невостребованным. Опять же, рос я крепышом и в дзюдо клал на лопатки практически всех однокашников. На чемпионатах префектуры среди школьников всегда побеждал. Но оказалось, что в большом мире сколько угодно спортсменов сильнее меня. Уже студентом я не прошел в университетскую сборную для чемпионата страны. Помню, психовал тогда страшно. Просто перестал понимать, кто я. Да оно и понятно. Ведь я действительно был никем и ничем.

Тэнго достал из кармана бутылку минералки, отвинтил крышку, сделал глоток. И снова присел на табурет.

— В прошлый раз я уже говорил, что очень тебе благодарен. Думаю, я не твой настоящий сын. Почти уверен. Кровные узы нас не связывали, но ты вырастил меня как родного сына. За это тебе огромное спасибо. Могу лишь догадываться, как это непросто — мужчине в одиночку воспитывать ребенка. Я уже замучился вспоминать, как ты таскал меня за собой по городу, собирая плату за «Эн— эйч-кей». В моей памяти об этих походах не осталось ничего, кроме глухой тоски и горькой обиды. Хотя сегодня я понимаю: ты просто не мог придумать иного способа пообщаться со мной. Твоя работа была единственной ниточкой, которая связывала тебя с миром. Ведь именно это ты умел делать лучше всего. И брал меня с собой, чтобы показать, как это делается. Конечно, ты рассчитывал и на то, что при виде ребенка люди охотнее раскошелятся. Но все-таки для тебя это было не главное.

Тэнго выдержал новую паузу, давая старику осмыслить услышанное. А сам подумал, чем же стоит закончить рассказ.

— Но ребенку таких вещей, конечно же, не понять. Тогда мне было просто невыносимо стыдно и тяжело. По воскресеньям, пока мои сверстники играли и веселились, я должен был ходить и собирать с людей деньги. Каждого нового воскресенья я ждал с содроганием. Сейчас-то я понимаю, зачем ты поступал так со мной. Хотя и не согласен, что это было правильно. Такое воспитание не приносит ничего, кроме глухой обиды. Для ребенка это слишком непосильная ноша. Но что случилось, то случилось. Не стоит зацикливаться. В конце концов, все эти воскресные походы, мне кажется, здорово закалили меня. Пробираться по жизни — работа адская. Уж эту премудрость я освоил на собственной шкуре.

Тэнго спрятал бутылку в карман и уставился на свои пустые ладони.

— Теперь мне придется как-то жить дальше. Надеюсь, это выйдет удачнее, чем до сих пор, и мне больше не придется блуждать по жизни окольными тропами. Не знаю, что собираешься делать ты. Возможно, тебе просто хочется спать дальше в тишине и покое. И больше никогда не просыпаться. Если так — пускай, не смею тебе мешать. Но сегодня я приехал к тебе рассказать то, что ты услышал. О том, как я жил до сих пор. О том, что у меня на душе. Может, тебе и не хотелось все это знать. Тогда прости за беспокойство. Но я выложил тебе все, что хотел, и больше тебя не потревожу. Спи спокойно, сколько захочешь.