Мор

Приподнимаю рубашку и любуюсь своим торсом, который, как и руки, обмотан многослойной повязкой.
Я провожу по повязке пальцем.
– Кто это сделал?
Мор сидит с совершенно непроницаемым лицом.
– Ты? – спрашиваю я наконец.
И чувствую, как кровь закипает от ужаса и возмущения, и… чего-то еще при мысли о том, как он снимал с меня одежду и лечил меня. Я силюсь представить, как он промывал и обрабатывал раны на моем теле, но понимаю, что не могу. Да и не хочу.
Он поджимает губы.
– Запомни мою доброту.
– Доброту? – не веря своим ушам, переспрашиваю я. – Так ты же сам все это мне и устроил.
И будет делать это снова и снова, и снова, пока окончательно меня не сломает.
Вот дрянь, он не шутил, когда обещал мне страдания.
Верхняя губа Мора подергивается, как будто он удерживается от смеха.
Он встает, нависает надо мной – до чего же высокий.
– Больше не пытайся сбежать, смертная, – предупреждает он и выходит из комнаты.
– Мор! – зову я в тысячный раз.
Замолкаю и прислушиваюсь.
По-прежнему ничего.
Конечно, если бы я попробовала бежать, он бы в две секунды явился и поймал, зато, когда он правда нужен, не дозовешься.
– Мор!
Откуда-то издалека доносится стон, и я моментально остываю.
Здесь есть кто-то еще?
Мои размышления прерываются тяжелыми шагами. Дверь открывается, а за ней Мор собственной персоной, похожий на принца из сказки.
Его взгляд падает на кровать, где я должна быть, и только потом опускается на пол, где я лежу на самом деле.
– Почему ты не в постели, смертная? – спрашивает он подозрительно.
Потому что я мечтаю снова совершить побег.
– Мне нужна помощь, – приходится переступить через гордость, чтобы выдавить эти слова.
Хмуря брови, Мор входит в комнату и закрывает за собой дверь.
– Понимаешь ли ты, что я не имею большого желания делать это, учитывая нашу историю.
Нашу историю. Это звучит так, будто за плечами у нас целая сага.
– Знаю, – бросаю я.
Он ждет продолжения. Но сейчас, когда он здесь и выглядит, как отретушированный портрет парня-модели, я немного нервничаю.
– Видишь ли, – говорю я, ерзая по полу, потому что спина болит невыносимо, – мне нужно в туалет.
В принципе, я и раньше просила его сводить меня в туалет, и все же разница есть, потому что сейчас я не связана, а ранена, и моя слабость заставляет меня чувствовать себя беззащитной.
Вот почему я сижу на полу. Я попробовала сползти с кровати и доковылять до туалета самостоятельно. Вот только не учла, до чего я ослабла, и как при этом начнут болеть все раны.
Я прошла полдороги до двери, но сдалась.
И вот теперь валяюсь тут.
Довольно долго Мор не реагирует. Потом молча подходит. Когда он опускается рядом со мной на колени, я немного напрягаюсь. Я знаю, что сама попросила его о помощи, но не могу забыть, каким мучениям он меня подверг.
Что за кошмарный поворот судьбы – зависеть от того самого человека, из-за которого и оказалась в таком положении.
Мор снизу подводит под меня руки и легко поднимает. Я вскрикиваю от резкой боли, пронзившей меня при этом движении. Чуть не плача от бесконечного унижения, я все же обхватываю всадника за шею, чтобы немного уменьшить давление на спину.
Лицо всадника приближается, и я невольно замечаю, что верхняя губа у него, оказывается, более пухлая, чем нижняя.
Не говоря ни слова, он относит меня в туалет и сажает на унитаз, не обращая внимания на то, что на мне до сих пор штаны. Я трогаю ткань. О, да это не мои, а бабушкины джинсы: широкие, с высокой посадкой, настоящие джинсы для толстой деревенщины.
Это значит…
Фу.
Всадник снова видел мои дамские штучки.
Он нависает надо мной.
– Попытаешься снова сбежать…
– Ладно, ладно, – перебиваю я. – Никуда я не денусь.
Мор хмурится, выходит из туалета и прикрывает за собой дверь. Он, видимо, понимает, что бежать я не в состоянии, иначе вряд ли оставил бы меня здесь одну.
Или так, или он уверен, что просто снова подстрелит тебя, если опять попробуешь дать деру.
 
Спустив за собой воду, я плетусь в ванную.
– Мор! – зову я после того, как, не с первой попытки, тяжело навалившись на раковину, все-таки добиваюсь своего и ополаскиваю руки.
Как только он подходит, я без сил падаю ему на руки.
На этот раз, обнимая его за шею, я даже не чувствую унижения, настолько я жалкая и измученная.
– А мне казалось, ты запретил мне спать, – говорю я, когда он кладет меня на кровать.
Он так близко и смотрит в упор, а глаза у него хрустально-голубые. Цвета неба в ясный день. А на голове корона – зловещее напоминание о том, кто он такой.
Небесные глаза сужаются в щелки, а углы губ, и так-то уже недовольно надутых, ползут вниз.
– Не заставляй меня пожалеть о своей доброте.
Я не успеваю ответить, он выходит из комнаты, и я снова остаюсь одна.
Проходит два дня, прежде чем я чувствую в себе силы самостоятельно встать с кровати.
Все это время Мор кормил меня (судя по тому, какую еду он выбирал, он понятия не имеет, чем питаются люди) и водил в туалет и ванную.
Другими словами, я замечательно провела время.
Нет.
Когда рядом со мной не было всадника, я все время проводила одинаково: спала. Спала и видела странные сны. В них были мои родители, где-то рядом, но я не могла их коснуться. Они что-то шептали, порой кричали, а под конец тихо покашливали и скрывались из виду.
И вот я выползаю в коридор на дрожащих ногах, в полном восторге от того, что снова могу ходить. Не то чтобы я в норме – до этого еще как до Луны. Все болит, и вставать еще рановато, но мне нужно в туалет, а каждый раз сообщать об этом Мору мне надоело.
Мне удается успешно воспользоваться туалетом, а потом сунуть голову под кран в ванной, чтобы выпить столько воды, сколько сама вешу. После этого решаю обследовать дом.
Выйдя из ванной, я на миг замираю и прислушиваюсь. Если всадник и рядом, он ничем не выдает своего присутствия. Но я сомневаюсь, что он здесь. У нас в последние дни установилось что-то вроде ритуала: я зову и зову, выкрикивая его имя, а он никогда не появляется сразу. Я начинаю думать, что он и в доме-то появляется только, чтобы принести мне еду и питье или помочь с туалетом.
Не хочу задумываться над тем, уж не привязывается ли он ко мне. Не хочу забывать, что он стрелял мне в спину (дважды), а потом волок по снегу, пока я не отключилась от боли. Не хочу забывать, что он и сейчас ездит из города в город, сея смерть, и тащит меня за собой.
Мы враги, коротко и ясно. Сам Мор не забывает об этом с того дня, когда я в него стреляла. И мне тоже надо стараться помнить, каким бы заботливым он сейчас ни казался.
Мое внимание привлекает странное жужжание, доносящееся с потолка. Над головой мягко мерцает свет. В первый раз я замечаю, что в доме есть электричество, по нынешним временам это роскошь. Счастливчики. В квартире, где я жила, такого и в помине не было. Только масляные лампы и фонари.
Я бреду по коридору, добираюсь до комнаты, похожей на гостиную, и до кухни за ней. Теперь, когда насущные проблемы решены, я, помимо других, более сильных, болей чувствую, как крутит и сводит от голода желудок.
Не знаю, что я найду в доме, но что угодно будет лучше той странной пищи, которую пытается мне скармливать Мор – вроде горчицы или сырых невареных макарон. Ерничаю, конечно, но если бы меня спросили, я сказала бы, что всадник не слишком близко знаком с человеческой кухней.
Воздух в доме затхлый, будто он слишком долго простоял закрытым в жару и что-то скоропортящееся протухло.
 
Мое внимание привлекают рамки, висящие на стенах по обе стороны коридора. Семейные фотографии. Мне становится не по себе. Видно, ужасы Апокалипсиса нас разрушают, если так легко забыть, что у пострадавших людей тоже были семьи, как и у нас.