Сводные (СИ)

— Что происходит? — спрашивает Кай. — Они кого-то ищут?
— Нет, это другое…
Отец тянется к радио.
— … «Постановлением чрезвычайной комиссии, учитывая крайне тяжелую эпидемиологическую обстановку в городе и пригородах, принято установить четырехнедельный карантин с правом дальнейшего продления в случае, если меры не возымеют действия. Постановление комиссии вступает в силу с шести утра понедельника, с текстом постановления можно ознакомиться на…».
— Вот и все, — шепчет отец. — Случилось то, чего все и ждали. Кость, давай я сяду за руль, чтобы не было проблем.
Очередь двигается медленно, и отец с Каем снова выходят наружу. А я, как зачарованная, остаюсь в машине, глядя на вооруженных солдат и эпидемиологов в скафандрах, которые движутся между машинами, как призраки.
У отца снова звонит телефон, он слушает, а потом кричит Каю:
— Нашли! Они нашли ее!
Кай упирается рукой о бампер, чтобы устоять на ногах, и произносит: 
— Она в порядке?
— Да. Стой здесь, я договорюсь, чтобы нас пропустили вне очереди! — отец моментально исчезает в сером тумане выхлопных труб.
Кай забирается ко мне, и я обнимаю его. Впервые у него, а не у меня, ледяные пальцы, и я пытаюсь согреть его, но потом у него тоже звонит телефон и он забирает от меня одну руку.
— Да, Платон?...
Кай выслушает и его лицо постепенно вытягивается все сильнее.
— Сделай, как можно быстрее, — успеваю услышать я, когда отец отключается.
Кай буквально роняет телефон и смотрит на меня.
— Что? Что он сказал?
— Ты не поверишь… 
Кай снимает с себя свитер, скатывает его в бесформенный ком и протягивает мне.
— Зачем он мне? Я не мерзну…
— Нет, твой отец звонил не для этого, — хмыкает Кай. — Засунь под свой батник.
— Что?
— Быстрее, он уже идет с каким-то солдатом!
Вдвоем мы запихиваем свитер мне под батник, а Кай обнимает меня за плечи и шепчет:
— А теперь сделай вид, что у тебя вот-вот начнутся роды.
Кай мельком целует меня в шею, а пассажирская дверь распахивается. Я слепну от направленного на меня луча фонарика.
—  Я же говорил, лейтенант. На даче все началось, дайте нам проехать как можно быстрее.
Рука Кая на моем плече жжет через одежду. Он аккуратно поглаживает меня, старательно изображая молодого отца, озабоченного состоянием беременной женушки. И все это при моем отце, который тоже заглядывает с интересом в салон машины и удовлетворенно кивает. Чисто, мол, сыграно.
Офицер медлит. 
Кай второй рукой пробирается под одежду и накрывает мою грудь. Этого никому не видно, на мне слишком много одежды, а фонарик светит на мой бутафорский живот. 
От прикосновения к соску я сдавленно ахаю, напрягаясь всем телом. Уверена, у меня даже выражение лица изменилось. Ведь отец стоит в каком-то шаге от меня.  
— Поворачивайте на запасную полосу, — кивает офицер.
— Спасибо, лейтенант! 
Отец захлопывает дверь, и в ту же секунду я поворачиваюсь к Каю.
— Ты что творишь? — шиплю на него, но не могу скрыть улыбки.
Он улыбается мне, сверкая глазами в темноте. Убирает руку из-под одежды, но оставляет другую на моем плече.
— Офигенно стонешь, балеринка. Хочу услышать по-настоящему.
  
Глава 29
 
Зарево от взорванной вышки видно издали. Оранжевые всполохи на горизонте снова напоминают мне, кто я такой.
Юля возвращает мне свитер, и он хранит тепло ее тела, когда я надеваю его обратно на себя. Но тонкий аромат ее духов быстро рассеивается, как будто его и не было.
Игра в ненастоящую семью окончена.
У Платона снова звонит телефон, и после он сообщает:
— Так, одного из этих мудаков по горячим следам задержали. Тоже тачки угонял. Сейчас его допрашивают прямо здесь, может, еще подельников сдаст… Кстати, твоего возраста, Кость.
Перехватываю взгляд Платона в зеркале. В нем горит ярость.
Сглатываю.
В темноте, на ощупь, перехватываю самые кончики пальцев балеринки. Она вздрагивает от удивления и делает круглые глаза, показывая на глаза.
А мне просто надо знать, что она настоящая. Единственная сказка в моей жизни. Это она.
 
Эмоции для мужчины это слишком сложно, тут я с Платоном согласен. Они обрушиваются шквалом, и после оказывается, что твое сердце больше не может работать, как прежде.
Я часто думал о том, как бы поступил, если бы в восемнадцать узнал, что стану отцом. И эта сценка в машине снова всколыхнула те воспоминания.
Столько было моему отцу, когда моя шестнадцатилетняя мать сообщила ему, что ждет ребенка. Он выбрал бегство. Хотя через два года вернулся, и они попробовали начать все с начала, но было слишком поздно. Она не могла забыть предательства, он до сих пор не чувствовал себя ответственным и вообще отцом. 
А что бы сделал я?
И самое главное, что я сделаю, когда сложности начнутся? А они начнутся. Конечно, я не знал всех парней из организации… Но для меня даже одного будет достаточно.
Касаюсь ее руки кончиками пальцев. И сейчас мне плевать, даже если Платон увидит. Юля, как камертон, моментально улавливает смену моего настроения. Кусает губы.
Я все еще не забыл историю феи и принца. В их запретных отношениях, которые привели к гибели наивной феи, сложно не видеть аналогий. А я очень сильно хочу не быть похожим на упрямого принца, который стремится коснуться феи, несмотря на то, что объятия несут в себе смертельную опасность для нее. 
Я высоко прыгнул. Выше, чем положено таким, как я. И наверное поэтому сейчас у меня закладывает уши, а сердце подскакивает к горлу, как бывает, когда самолет внезапно падает в воздушную яму.
Мама в порядке. Это главное.
А я… Ну нельзя иметь столько секретов и надеяться, что они не вскроются, как воспаленный гнойник в самый неподходящий момент.
Как будто для предательства такие бывают.
Мы останавливаемся далеко от пожара. Ближе — все оцеплено, а еще опасно. Едкая гарь разъедает горло, и Платон командует надеть хотя бы тканевые маски, которые у нас есть с собой.
Я вижу фигуру матери возле машины скорой помощи. Внешне она в порядке. 
Платон выходит к ней первым, мы с Юлей остаемся в машине. В отличие от нее, я слышал разговор Платона с матерью. И теперь с интересом подмечаю детали. Может быть, Ида Марковна и права в том, что Платон не влюблен в мою мать по уши, но он заботится о ней куда сильнее, чем остальные мужчины в ее жизни.
И куда сильнее, чем мой отец-неудачник.
Жаль, что я весь в него.
Платон обнимает мою мать на фоне оранжевого неба, черных людских фигур, машин скорых и пожарных. Может, это и правильно. Выбирать такие отношения, в которых можно жить просто. Без того, когда в твоей груди одна сплошная дыра, только от предчувствия, что можешь ее потерять.
Мама Юли была его первой и последней любовью. Сомневаюсь, что моя мама не поняла этого. Но он хотя бы честен с ней. Не знаю, продержатся ли их отношения и дальше.
— Что им надо, этим антиглобалистам? — шепчет Юля, глядя на подсвеченные клубы темно-серого неба. — Отец ведь не делает ничего плохого…
— Есть у нас в Питере одна организация… Часть другой крупной мировой, и в целом то, чем они занимаются, называется экологический терроризм, Юль. Такие, как они, вспарывают сетки, освобождая улов, взрывают офисы и заводы самой разной направленности. Деревообрабатывающая или косметическая промышленность, скотобойни. Или вот вышки… А цель у них самая что ни на есть благая… Они хотят воссоздать первозданные экосистемы, разрушенные человеком. Они считают, что их цель оправдывает все возможные средства и даже жертвы.
Юля бледнеет.
А я смотрю только на Платона. 
 
И вижу, как к нему подходит Морозов. Этого человека я узнаю из всех. А здесь капитан, потому что мамину машину нашли в другом месте, а сюда скорей всего доставили на угнанной тачке и без сознания.
Я помню, как обсуждали этот план. И как мы тренировались, чтобы провернуть все. Дурак. Увидел машину Платона в списках и решил, что это тоже одна из крутых тачек. А это и была цель.