Пушок и Перчик (СИ)

Я глотнул пива, но там было много дождевой воды. Я, правда, не сразу это понял.
Обняв себя за коленки, он все так же сидел у двери. Я открыл дверь и посмотрел на него.
- Ну! И долго ты будешь тут сидеть?
Не глядя на меня, он шмыгнул в теплую темноту квартиры.
Смиксовав себе полный бокал, я плюхнулся в кресло. Хотелось жрать, и я распаковал огромный сочный бургер. Он был еще горячий.
Лисёнок бесшумно сел рядом на полу. Я съел половину и запил горячее острое мясо холодным виски. Протянул ему кусок. Он молча открыл рот, и я стал кормить его с рук. Наверное, этим он показывал свое покорство и собачью преданность, но меня это как-то не впечатлило.
- Ну возьми ты в руки, в самом-то деле!
Он принял остатки бургера. Встряхнул головой, отбрасывая челку с глаз, и съел его.
Я попивал виски, глядя на бои без правил. Два здоровяка в трусах, все в крови, скрутились в узел и ползали по полу, пачкая его кровью.
Он осмелел и сел мне на колени, правым боком ко мне. Обнял. Прижался. Стал приглаживать мою щетину, которая уже переросла в рыжую кучерявую бороду. Мне это нравилось, но я почему-то всегда делал вид, что мне не очень приятно.
- Свали! – я дернулся, пытаясь сбросить его, но он только крепче вцепился в мои плечи. – Свали, говорю! Тяжелый.
Он не слушался, и я почему-то успокоился.
- Я не хотел тебе всего этого говорить, – прошептал он.
- Я знаю...
- На самом деле я так не думаю!
- Да я в курсе...
- Я испугался. Мне показалось...
- Все нормально.
- Кроме тебя у меня никого нет.
- Да знаю я. Ты у меня тоже единственный.
Потом он уснул. У меня затекли ноги, я отставил бокал, поднял его на руки и положил на кровать. В углу поблескивал кусок разбитого бокала. Я вдруг осознал, насколько же далеко я от дома. Плеснул себе еще виски – и уже не помнил, когда уснул.
====== Глава 28 ======
Он лежал на спине и смотрел в потолок. И я поймал себя на мысли, что уже давно неотрывно смотрю на его лицо, завороженно любуюсь и тщетно пытаюсь что-то понять.
Оно было таким простым и таким... идеальным. Спокойное и беззаботное. Гладкое и нежное. Губы сейчас имели спокойный, приглушенный цвет и не пылали.
Брови – не ленясь, я рассматривал каждый волосок, словно бы ища изъян, но изъяна в его бровях не было. Густые пряди волос, скрывающие белый лоб. Я аккуратно убрал их, явив миру белизну его лба. Ни морщин, ни изъянов.
И вместе с тем лицо было обычным. Видал я лица и покрасивее, но что-то было в нем такое... но что? Я не мог понять! Почему оно так привлекло меня? Какая сила в нем скрыта?
Или это и есть любовь?
Я вздохнул и откинулся рядом с ним на спину. Мы лежали и оба смотрели в потолок.
Один полусумасшедший алкаш в Нахаловке, похмеляясь за мой счет, сказал мне, что на самом деле человек не может любить.
- Глядя на человека, ты можешь только создать в своей голове образ, фантазию и полюбить ее. Полюбить свою любовь к человеку. Но любить истинной любовью самого человека ты неспособен.
Вот что сказал мне этот седой алкаш. А что, если верно? И я никого никогда не любил? Я просто создавал в своей голове образы и наслаждался ими. Я нафантазировал образы Пушка и Николеньки, и вот его, Лиса. А на самом деле они не такие. В реальности они совсем другие, и если бы я знал их реальных – я бы не полюбил их. Не смог бы любить.
- Он раб, а раб не может получить образование, истинное образование, стать образованным человеком. Он может только вызубрить азбуку, и все. И раб не может любить, он способен только на похоть.
Так говорил обо мне учитель.
Я, как раб, находился на уровне домашнего животного или вещи. Когда все мои чистокровные ровесники пошли в школу, то мама на свой страх и риск отправляла меня за ними в класс, и я тихо сидел в уголке. Школу и зубрёжку я ненавидел люто. Один вид букваря вызывал во мне истерику, доходившую до мыслей о самоубийстве. Обливаясь слезами, я рвал буквари, за что мама трепала меня за вихры, но эта боль только утверждала во мне ненависть.
А потом кто-то донес, что рабченок оскверняет своим присутствием класс чистокровных. Мама пошла просить начальника, ответственного за обучение, принять меня, на что он ей и рассказал про мои способности как раба.
 
Я был счастлив, когда узнал, что больше не будут мучить меня проклятым букварем. А мама плакала...
Но и что же в итоге? Они позаканчивали по два института, а я не закончил и школы – и правил ими. И они мне в рот заглядывали и были не умнее меня. Толку-то!
Все это так странно. Так глупо. Мне все чаще кажется, что мы просто ничтожные тени, которые бесцельно двигаются по земле, покуда солнце не поднимется достаточно высоко, и они не исчезнут.
Я закрыл глаза и повернулся на бок, спиной к нему.
А что если нет Всевышнего? Что, если весь мир и все мы, и все наши поступки – это все просто так? Что, если мы не дети Всевышнего, не самые прекрасные создания во вселенной, а просто глупые куски мяса, рожденные случайно из-за похоти и живущие как придется до самой смерти?
В Мидланде атеистом было быть некультурно. А в Вангланде некультурно быть верующим.
Везде одна мода и политика. Тебе дают все что угодно, кроме правды. Может, и вправду нет ничего там на небе, и мы просто животные в погоне за удовольствием, и нет у нас великой цели и великой судьбы?
Мы узнаем это, когда умрем. Когда вокруг будет только вечность, и ничего уже нельзя будет изменить. Довольно жестоко!
Я почувствовал порыв в сердце и перевернулся к нему лицом. Он изменился. Нахмурился.
- У тебя такое выражение лица, как будто что-то случилось, – прошептал я. – Ты как полководец перед решающей битвой схмурил брови! Ты чего?
Он молча поджал губы.
- Мне вот интересно, что может твориться в такой прекрасной голове?
Я положил ладонь ему на щеку и повернул голову к себе.
- Я думаю о своем сне, – глядя мне прямо в глаза, еле слышно сказал он.
Вглядываясь в его глаза, я ощутил прилив теплоты в сердце.
- Мне снилось, что мы искупались и легли загорать. Мы лежали и улыбались, а потом стали заниматься любовью. Я... взял в рот у тебя, и поначалу мне было очень приятно чувствовать его во рту, но когда ты кончил, я испытал неприятное чувство, оно усиливалось, и меня вытошнило. А ты улыбнулся и сказал, что это хорошо, что в Нарваловке тебя часто рвало. И еще ты усмехнулся, мол, я издаю смешные звуки, когда рыгаю.
Он замолчал и нахмурил брови еще сильнее.
- Странный сон, я никак не могу понять, что он значит. Откуда это вообще появилось в моей голове – Нарваловка?
- Нахаловка... – поправил я. – Я там жил, скорее всего, про нее ты от меня слышал.
- Расскажи о ней! – он тоже положил мне ладонь на щеку.
- Отстань! Это не годится для романтичных историй в кровати! – я отдернул лицо и повернулся на спину.
- Расскажи! – он взобрался на меня верхом. – Я рассказал тебе свой сон, а ты должен рассказать мне про свою Пихаловку!
- Во-первых, она не моя. А во-вторых, я не просил тебя рассказывать этот сон.
- Ну расскажи, расскажи, расскажи! – он взял меня за щеки и принялся тереться носом о лицо. – Этот сон вещий, я хочу его понять.
- Тогда сделай наяву то, что тебе приснилось. Вот и все.
- Это да, – на миг задумался он, – но еще ты мне расскажешь про Нахаловку! Да?
Я молчал. Говорить ему о Нахаловке? Какой он – и где та Нахаловка? Я решил, что не буду этого делать.
- А-а-ф!- зевнул он, открыв рот.
И это было так мило и забавно, что я решил ответить на пару его вопросов.
- Почему Нахаловка?
Я вздохнул:
- Потому что там были одни хамы. И атмосфера там была нахальная, не прощающая ошибок.
 
- А на что жили все эти люди?
- Они ездили в город. Нанимались там в рабы. Им платили по часам или в конце рабочего дня. Они рано утром, еще затемно, проходили через блокпост, получали временный пропуск, садились в автобусы и ехали в город, а вечером – назад.