Пушок и Перчик (СИ)

Я кивнул, обернулся и... Только, наверное, через минуту я понял, что впал в ступор. Глаза мои говорили мне, что передо мной девушка, но нутро безошибочно определяло его как парня. Странное ощущение, словно бы одновременно давишь и на газ, и на тормоз.
Ему было лет двадцать. Высокий. Плоский и гибкий. Волосы цвета золотой пшеницы, нагретой солнцем, тонкие, короткие, прямые. Губки подкрашены. Брови темные, тонкие. Кожа нежнейшая. Лия была красива, но ее кожа смотрелась грубее этой. И глаза. Никогда до этих пор я не видел таких глаз. Они были как два голубых солнца, которые источают нежнейшее голубое свечение.
- Я Макс, и я уже давно мечтаю с тобой познакомиться.
Да, это было женское платье, определенно. Короткое, до колен, черное, приталенное школьное платье с белым воротничком. Черные колготки, черная сумочка и черные туфли с тонким, высоким, стальным каблуком-шпилькой.
- А ты Перчик, – улыбнулся он.
Что бы хоть как-то оправдать открытый рот, я решил выпить вина.
- Откуда знаешь про Перчика? – спросил я как-то грубовато, по-моему.
- Я был на пресс-конференции твоего друга подпольщика.
- Друга?
- Чик-Чик. Вы вместе участвовали в революционном движении, и он признался, что у тебя была подпольная кличка Перчик.
Он взял меня под руку. Цитрусовый аромат... приятный запах.
Революционеры хреновы!
- Я просто немножко волнуюсь. Я уже давно интересуюсь тобой и, даже можно сказать, влюблен. – Он выдохнул. – Фух! Ну вот я это и сказал! Теперь будет легче.
- Когда это ты успел в меня влюбиться? – спросил я, в последний момент успевая схватить новый бокал с подноса официанта и ощущая легкое, приятное сумасшествие в голове.
- Как только увидел одно твое фото. Это было на первом курсе. Черно-белое фото, и я сразу влюбился. Я подумал, блин, у этого мальчика взгляд не Мидландский. Часами разглядывая твою фотографию, я чувствовал, что ты, должно быть, совсем одинок там, среди тех людей. Недели две я ходил как пьяный, и мне было грустно, потому что я знал, что никогда не увижу тебя. Это было тяжело, но потом я понял, как я могу направить это чувство в нужное русло. Не страдать от него, а использовать его с пользой.
Он посмотрел на меня, а я на него. Что ни говори, а на каблуках он чувствовал себя уверенно.
- И я решил написать книгу.
- О чем? – все пытаясь уследить за его мыслью, одновременно попивая вино и маневрируя между снобами-любителями картин, не понял я.
- О тебе. О ком же еще?
- Обо мне одном – и целую книгу? – искренне удивился я.
Он уже раскрыл свои губки, чтобы ответить, но тут всю выставку разодрал чудовищный, омерзительный в своем сумасшествии вой. Нечеловеческий ор. Я вздрогнул, и в первые мгновения мне показалось, что это Пушок не выдержал и прислал отряд головорезов, которые ворвались на выставку и начали кромсать толпу, ища меня.
Но ничего страшного не случилось, публика была спокойна. Подойдя к клетке с голым мужиком поближе, я начал понимать, в чем дело. «Писатель» все продолжал строчить на листочках и набросал их уже огромное количество, а дуболом-охранник только сейчас разглядел это, и с ужасом и диким воем влез на клетку и стал бить листочки палкой, корчить им рожы и плеваться на них.
- Это Ионин, Вл. Ин – его инициалы, видел на картинах? Твой земляк, – интимно шепча мне на ухо и прижимаясь бедром, шептал Макс. – Великий человек. В нашем обществе такие – большая редкость. И не мудрено. Мы сыты и расслабленны, у нас все хорошо. Свобода, равенство. Тепличные условия плохо способствуют росту великих гениев. Гениям нужна борьба, тирания, клетки и боль, и вот тогда рождаются величайшие творения.
- А-а-а... – протянул я уважительно, глядя на голого мужика в клетке, а про себя подумал: штаны бы хоть надел, творец хренов.
- Вл. Ин проповедует, что только боль и кровь могут оживить искусство. Без крови, боли и мучений искусство мертво. И вот поэтому он в каждое свое творение добавляет немного своей крови. Сейчас он окропляет кровью колючую проволоку – символ несвободы фашистского государства. А ты читал его сборник стихов «Убитые истины»? Он писал их кровью. Сильно! Аж мурашки по коже!
 
- А где тут-то кровь? – прищурился я.
- Ну как же? Он же сидит на мотке из колючей проволоки!
Я пригляделся и только сейчас понял, что это был не сноп соломы, а кокон колючей проволоки, на котором он сидел тощим голым задом. Я даже разглядел тонкие струйки крови.
Амбал на клетке перестал рычать, расстегнул штаны, достал член и стал мочиться на исписанные листочки. Желтая струя потекла и по лысине «писателя», но он никак на нее не отреагировал и продолжил строчить.
- Пойдем отсюда, – объявил я.
- Куда?
- Ко мне.
- Зачем?
Я оглядел его с ног до головы и облизал нижнюю губу:
- Книгу писать будем.
На улице он опять взял меня под руку. Мне было не по себе. Необходимость прятать свои отношения от окружающих сидела у меня в крови. Но люди не обращали на нас никакого внимания. Это радовало.
Мы уселись в маленьком уличном кафе, не дойдя немного до площади Поэтов. Маленький круглый столик с цветастой скатертью, вазочка с цветочком. Он заказал кофе, а я вина. Улочка была неширокая, уютная. Брусчатка под ногами вылизана до блеска. Домики стояли стеной, невысокие, в три-четыре этажа, разноцветные, с маленькими балкончиками. А над их стальными крышами высоко возвышались шпили церквей, в которых уже давным-давно никто никому не молился.
Попивая вино, я увидел лысого мужчину в очках. Он стоял под чугунным фонарем, держа девочку за руку, и ждал кого-то. Тут же к нему подбежал мужчина помоложе, румяный и плотный. Они обнялись и поцеловались, девочка тоже полезла обниматься. Все втроем, взявшись за руки, они не спеша прошли мимо нас. Я проводил их взглядом, и мне отчего-то стало грустно, и я спросил:
- Почему вы нас так ненавидите?
- Потому что вы звери, – просто ответил он.
- Мы звери? А вы не звери? Вы всю жизнь воюете. Вы в год создания своего государства затеяли сразу две войны! И мы еще звери?
Он достал тонкую розовую сигарету с золотым фильтром из тоненькой пачки, прикурил и ответил:
- Зато ваше правительство все это время удачно воюет со своим собственным народом.
- П-ф-ф-ф-ф... А кроме пропагандистских лозунгов свои мысли есть какие-нибудь?
Он молчал. Проехали две девушки-полицейские в трико и на велосипедах.
- Так почему мы-то звери? Мы носим ту же одежду, что и вы, слушаем ту же музыку, пользуемся теми же телефонами, тачками. Почему мы звери?
- Да все это не важно! Как ты не понимаешь? Да, вы пользуетесь нашими изобретениями, но в душе-то вы остаетесь зверьми. Вы презираете нас, и вы сильнее нас, вот почему вас не любят. Как ты посмотрел на меня, когда увидел? На мое платье? Ты был шокирован! У тебя и в мыслях не могло уместиться, что парень может быть в женском платье. А если бы я прошел в таком виде по вашей столице, то меня забросали бы камнями.
- Ну... не камнями бы... – начал я.
- Ну кулаками бы забили, какая разница?
- Да, у нас не любят геев, ты это хочешь услышать?
- Я хочу услышать, почему вы не хотите развиваться? Почему не хотите расширять горизонты, принимать новое? Почему для вас мужчина – это только самец-добытчик, а женщина – самка-хранительница очага? Почему вы отказываетесь принимать другие взгляды? Других людей, непохожих на вас?
- Ну... мужчина – это мужчина, а женщина – это женщина. Так всегда было. Так Всевышний создал.
- Поповская бредятина, которой вас травят с детства! Она настолько уже въелась в твою кровь, что ты и не чувствуешь горечь этого яда. Почему ты уверен, что вас кто-то создал? Почему ты не думаешь, что все развивалось естественным путем, и другие ориентации так же естественны, как и традиционная гетеросексуальность?
 
Я думал, как его пухлые губы будут смотреться на моем члене.
- Мне просто приятнее думать, что я венец творения Всевышнего. Величайшее творение во вселенной, а не облысевший предок какой-то обезьяны, которая всю жизнь висела на ветках, а потом вдруг решила спуститься на землю и ходить на двух лапах.