Страсть после наступления темноты (ЛП)

- Не надо, Бет, - говорит он. Его голос суров, будто ему больно слышать мои слова. – Я так ужасно облажался, и знаю, что это было неправильно. Мне трудно это признать, потому что до этого я никогда не терял контроль во время игры, ни разу. Я думал, что слишком хорош, что я опытный мастер в этом искусстве, - он мрачно смеется, - но, как оказалось, это не так. И я не знаю, почему это произошло. Все, что приходит мне на ум: мне не привычно находиться с кем-то в такой эмоциональной связи. – Он встает и идет к шкафу, открывает дверцу и что-то достает оттуда. Он возвращается и кладет это мне на колени. – Вот почему я хочу, чтобы ты использовала это.
Я опускают глаза на предмет. Это плеть «кошка-девятихвостка», которой он порол меня в подземелье, и я чувствую дурноту, глядя на нее.
– Доминик, нет, я не могу…
- Пожалуйста, Бет. Мне это необходмо. Я не смогу простить себя, пока немного не помучаюсь от того же, что принесло страдания тебе.
Он напряженно смотрит на меня, умоляя сделать это для него.
Мне хочется швырнуть чертову штуковину в другой конец комнаты.
- Почему мы не можем быть нормальными? – кричу я на него. - Почему ты не можешь просто извиниться? Почему все происходящее должно включать это?
- Потому что это мое наказание и искупление, - говорит он тихо, словно повторяет зазубренный текст. – Я должен его принять. – Он снимает жакет и майку. Теперь он по пояс обнажен.
О, мой прекрасный Доминик. Я хочу любить тебя. Я не хочу тебя бить.
- Нет, - говорю я едва ли не шепотом.
Он встает, подходит ко мне и опускается на колени у моих ног, склонив голову. Я пробегаю глазами по загорелой глади его спины, мягким темным волосам на его затылке, мускулистым изгибам его плеч. Мне хочется почувствовать его, коснуться опьяняющей смеси его твердых мускулов и мягкой гладкой кожи. Я протягиваю руку и провожу по его темным волосам. Он мягко произносит:
- Я хочу извиниться перед тобой, Бет, за то ужасное и непростительное, что сделал с тобой. Самой главной частью наших отношений было доверие, а я взял и злоупотребил твоим доверием. Я так сильно об этом сожалею.
- Я прощаю тебя и не хочу наказывать.
- Бет, пожалуйста… - его темные глаза умоляюще смотрят на меня. – Мне это нужно. Мне нужно страдать, как страдала ты. Это единственный способ.
Я вновь перевожу взгляд на плеть у меня на коленях. Она выглядит такой безвредной, почти безобидной. Но под силой человеческого желания может живьем содрать с тебя кожу.
- Пожалуйста, - это слово так пропитано потребностью.
Как я могу ему отказать?
Я встаю и беру плеть в руку, ощущая ее вес. Интересно, для меня в качестве сабы, это ли не самый покорный момент из всех? Мой прекрасный, любящий контроль, доминирующий Доминик хочет, чтобы я дала ему почувствовать, что он сделал со мной. Он потребовал это, и я подчинюсь.
- Хорошо. Если это то, чего ты хочешь.
Видно, как напряжение его покинуло, и он испытывает облегчение.
- Спасибо, - произносит он почти радостно. – Спасибо тебе.
Он встает и идет к белому кожаному сиденью. Я помню экстаз, который испытала на нем, когда Доминик заставил меня воспарить к вершинам удовольствия. Он ложится на живот, кладет руки под сиденье и держится за раму. Его спина полностью открыта для меня, начиная от шеи и заканчивая поясницей.
- Я готов, - говорит он.
Я подхожу и встаю у стула, ощущая тяжесть плети в руке. Ее рукоять немного длинная для меня, чтобы было удобно ее держать, и я думаю, что это не тот инструмент, с которого любящий доминант начал бы порку. Я помню, как Доминик всегда нежно разогревал меня деликатными мазками и мягкими материалами, прежде чем перейти к более жестким инструментам.
Я и впрямь собираюсь это сделать? 
Это то, чего он хочет, - говорю я себе. - И несмотря ни на что, я люблю его.
Я поднимаю плеть и опускаю ее на спину Доминика с круговым поглаживанием. Это неэффективный удар, он едва его задевает, но ощущение от использования флоггера такое странное, что я не могу делать это в полную силу. Пробую снова и снова, но мне по-прежнему не удается вложить в удар хоть каплю силы. Я опасаюсь, что это из-за того, что я не хочу этого делать.
 
- Попробуй по-другому, - говорит Доминик. – Отведи руку назад, а затем выбрось вперед по прямой линии, чтобы хвосты плети щелкнули по мне, затем снова таким же образом. Не поворачивайся всем телом, сохраняй силу в руке и запястье.
Урок от мастера, - думаю я с иронией, но делаю, как он говорит, и первый удар не преминул опуститься на спину Доминика. Я ахаю, ощущая отзвук в руке.
- Да, - говорит Доминик твердым голосом, - Продолжай. Сильнее.
Я повторяю с той же стороны, замахиваясь и выбрасывая руку вперед. Теперь заметно, как темнеет его кожа в тех местах, куда попадают хвосты плети, и я замахиваюсь с другого направления, вновь попадая на то же место.
- Очень хорошо, Бет. Молодчина. Пожалуйста, продолжай.
Привыкнув к весу плети и ощущениям от того, как ее концы щелкают по спине Доминика, я нахожу свой ритм. Я начинаю прислушиваться к звукам и тому, как они образуют своего рода такт моих действий. Я начинаю забывать, что кончики хвостов вызывают у него боль, хотя и знаю, что все ради этого.
Интенсивность ударов нарастает. Спина Доминика краснеет, кожа воспаляется под ударами. Я осознаю, что начинаю чувствовать отголоски того, как может ощущаться эта власть – как подгоняемый желанием впиться в добровольную жертву можешь начать пользоваться темной, примитивной силой. В конце концов, может и во мне есть жестокость.
Возможно, именно тем, кто контролирует, больше всего нужен контроль над самим собой. Их желания должны руководствоваться границами того, что могут выдержать сабы.
Теперь я понимаю: вот как Домник не справился с собой. И со мной.
Когда я это осознаю, у меня умирает любое желание смаковать боль, которую я причиняю. Вид покрасневшей кожи и красно-белых полос, которые появляются там, где плеть соприкасается с плотью, вызывают во мне ужасную грусть.
Но я продолжаю.
Внутреннее чутье подсказывает мне поменять позицию – и вот я стою практически боком к Доминику, замахиваясь и посылая хвосты плети, как игрок в теннис, используя для силы удара предплечье. Непосредственно перед соприкосновением с кожей я сдерживаю силу удара, тем самым посыл слабеет, и хвосты с максимальной силой опускаются на его спину, дальше не двигаясь.
Когда первый такой жесткий удар попадает по Доминику, он вскрикивает. Этот звук разрывает мне сердце. Он кричит снова и снова, каждый раз, как плеть впивается в него своими «зубами». Я замечаю, что у него на спине проступила сукровица, от чего на моих глазах наворачиваются слезы, горячие и горькие. Из моей груди поднимаются рыдания, и я чувствую, как они подступают к горлу в такт ударам, которыми я осыпаю его спину. Это уже перебор, но я стискиваю зубы и заставляю себя продолжать.
Доминик сейчас сдерживает себя. Его глаза закрыты, и я вижу его жестко сжатые челюсти, когда он борется с мучениями и старается не кричать. Я знаю, что каждый удар очищает его, дает ему искупление, которого он жаждет.
Но я не знаю, сколько еще смогу выдержать сама. Это беспощадно, это варварство.
- Не останавливайся, - приказывает Доминик, сквозь стиснутые зубы. – Продолжай.
Продолжать? По моему лицу текут слезы, но я подчиняюсь, вновь замахиваясь рукой, заставляя себя взмахнуть плетью, сделать круговое движение и впиться флоггером в его спину. Полосы от удара теперь не отличить от воспаленной красноты по всей его спине. Его спина тоже плачет липкой и блестящей прозрачной жидкостью.
 
- Я не могу, - всхлипываю я, - не могу.
Меня начинают душить рыдания.
И тут я вижу ее – рубиновые капли прорываются через поверхность его измученной кожи, извергаясь как миниатюрные вулканы, они испещряют его спину и начинают течь вниз – кровь.