Багровая земля (сборник)
Шестнадцатилетние Редван и Гулага стояли на небольшом взгорке и старательно делали суровые лица, но надолго их не хватило – ребята начали откровенно счастливо улыбаться. И было отчего, ведь сегодня взамен старых «буров» [31] они получили новенькие автоматы. Теперь Редван и Гулага полноправные малиши, и на пост их поставил сам туран, то есть капитан, Гулабзал.
А Гулабзал больше всего был озабочен безопасностью кишлака. В день джумы люди могут потерять бдительность, а душманы только этого и ждут… Полгода назад душманы ворвались в кишлак, взорвали несколько домов, но так увлеклись грабежом, что не заметили, как малиши отрезали им путь к отступлению. Бойня была страшной! Больше «духи» сюда не суются, но, конечно же, затаили злобу и ждут момента, чтобы отомстить.
Жаждут мести и жители Рудата: двести односельчан лежат на кладбище. На каждой второй могиле нет флажка, означающего, что погибший отомщен. Так что агитировать в малиши никого не надо: все мальчишки с нетерпением мечтают подрасти и получить автомат.
А базар кипел! Когда закончились занятия в школе, шум стал еще сильнее – десятка три ребятишек ворвались на площадь. До чего же они любили фотографироваться! Лалпур, Абдулла, Хожаной, Вафи, Салим, Фазил окружили меня и требовали, чтобы я их снял на фотоаппарат. Я щелкнул – и ребята разошлись, но никто даже не намекнул на возможность получения фотокарточки.
И тут со мной приключилась дикая нелепица. А всему виной любопытство. В двух шагах от меня продавали верблюдов. Я познакомился с продавцом.
– Шах-Вали, – степенно протянул он руку.
– Очень приятно, – церемонно ответил я и, чтобы избежать долгой паузы, спросил. – Почем товар?
– Шутур? [32] Он совсем молодой.
– Да я не о возрасте, а о цене.
– Пять лет. Всего пять лет живет этот шутур под благословенным небом Афганистана, – гнул свое Шах-Вали. – А протянет до сорока, а то и до сорока пяти.
– Каких там пять?! Ему лет десять! – клюнул я. – Зубы вон какие желтые.
– Желтые?! – взвился хозяин. – Разве это желтые? Смотри! – распахнул он верблюжью пасть до самого горла. – Все зубы на месте. А желтые оттого, что колючка в наших краях пыльная. Зато горб! Ты, смотри: как акулий плавник! Нет, ты потрогай, потрогай.
Я подпрыгнул и шлепнул верблюда по довольно рыхлому горбу.
– Ну что?! – торжествующе завопил Шах-Вали. – И как я буду жить без тебя, кормилец ты мой ненаглядный?! – запричитал хозяин, вполглаза наблюдая за мной. – Все, бери! – протянул он уздечку. – Отдаю за пятьдесят тысяч афгани.
– Что-о?! – теперь уже взвился я. – Пятьдесят тысяч за этого дромадера?! Был бы хоть двугорбый, а то инвалид какой-то!
– Инвали-и-ид?! Это мой-то шутур инвалид? – зашипел Шах-Вали. – Да он богатырь! Когда чует еду, то бегает быстрее арабского скакуна. Ну ладно, – крякнул хозяин, – раз ты такой привереда, раз для тебя главное – не благородное происхождение, а количество горбов, бери за сорок пять.
– Да будь он хоть трехгорбый, сорока пяти тысяч этот шутур не стоит. Лодыжки вон все сбитые, – кивнул я на верблюжьи ноги.
– У меня тоже сбитые, – задрал штаны Шах-Вали. – У нас тут кругом камни, а сапоги верблюдам не дают.
Вокруг нас собралась толпа. Шурави торгуется из-за верблюда – такого здесь еще не видели. А меня будто черт за ниточку дергал, и я продолжал торг. То глаза мне не нравились, то хвост, то облезлая шкура. В конце концов я сбил цену до тридцати пяти тысяч.
– Сдаюсь, – махнул рукой Шах-Вали. – Дети меня проклянут, жена выгонит из дома, но пусть радуются и поют от счастья твои родные.
Он протянул мне уздечку. Я вообразил, как поднимаю в лифте верблюда, как веду через квартиру на балкон и с высоты десятого этажа знакомлю его с родными Сокольниками. Но когда представил реакцию жены и детей, понял, что жить нам с верблюдом придется где-нибудь под мостом через Яузу.
Слава богу, подбежал Гулабзал и шепнул ни в коем случае не брать уздечку: если взял, значит, сделка совершена. Я с грустью посмотрел на верблюда. Честное слово, он мне стал нравиться. Тут до меня дошло, что игра зашла слишком далеко. Но Шах-Вали было явно не до шуток. И тогда я нашел решающий аргумент:
– У нас есть пословица: за морем телушка – полушка, да рубль перевоз. Доставка, дорогой Шах-Вали. Все дело в доставке. До моего кишлака верблюд не дойдет, а в самолет его не пустят.
– В самолет? Да… не пустят. Не уместится там шутур, никак не уместится.
– Вот видишь. А пешком не дойдет.
– Далеко?
– Очень далеко.
– Тогда будь здоров. Извинись перед женой. Скажи, что не я, а ты виноват в том, что любимую женщину лишил такого подарка. Ни у кого такого нет, а у нее мог быть.
Потом мы почти до вечера бродили по кишлаку и даже съездили на прекрасно оборудованный пост, который прикрывал подходы к Рудату со стороны ущелья. Солнце стремительно катилось за горы. Темнело здесь почти сразу после захода, поэтому Махмуд, как бы извиняясь, сказал:
– Если гости хотят, то могут здесь заночевать. Но если думают уезжать, то сейчас самое время, иначе засветло не успеют добраться до контрольно-пропускного пункта.
Через пять секунд мы были на броне. И тут подошел Гулабзал. Он вел за руки двух грустных мальчиков лет семи.
– Сыновья? – спросил я.
– Сыновья, но не мои. Друга моего сыновья! Он погиб. И его жена погибла. Так что эти ребята сироты. Я договорился, чтобы их взяли в «Ватан» – есть в Кабуле такой детский дом. Мне уезжать нельзя – надо мстить за друга, а в Джелалабаде их ждут, чтобы отправить в Кабул. Может, подвезете?
Мы подхватили легоньких мальчишек на руки, закутали в бушлаты, порывшись в карманах, завалили леденцами и сдвинулись поплотнее, чтобы шальная душманская пуля не достала ребят.
БТР запылил по дороге. Мне вспоминался тот день, когда после посещения госпиталя и общения с искалеченными людьми, я думал, что застрахован от всякого рода потрясений. Но ближе к вечеру я испытал такой шок, что поделиться увиденным сразу – просто не было сил. Но я обещал об этом рассказать. Теперь – самое время.
«Ватан» – это «родина». Для многих сотен ребят родиной стал детский дом с таким названием.
Сначала меня повели в детсад – к детям от двухмесячного до годовалого возраста. Крохотные малыши сопят в кроватках, сладко чмокают во сне. Они еще не понимают, что круглые сироты, что имена им дали не родители, да они вообще никогда и не узнают, что такое родители… Они никогда не почувствуют сильных рук отца, взметнувших сына к небу, не ощутят материнской ласки. Сыты ребята будут, одеты будут, образование им дадут, ремеслу научат, но… они никогда не произнесут слов, с которых начинают все дети, они никогда не скажут «папа» и не скажут «мама». А вот ребята постарше, им года по два. Они чинно сидят возле своих кроваток и слушают маму Хафизу. Воспитательница не столько читает, сколько показывает им смешную сказку о муравье. Страшных сказок здесь не читают – дети и так напуганы до смерти.
Я пришел с двумя офицерами, сильными и мужественными людьми. Когда ребятишки увидели гостей, они, не обращая внимания на запрет Хафизы, вскочили с ковра, неуклюже переваливаясь, спотыкаясь и падая, бросились к нам и непостижимым образом вскарабкались на руки. Не раз глядевшие в глаза смерти офицеры беспомощно заморгали покрасневшими глазами. Но чтобы пуштун показал слезы – это немыслимо. Офицеры нашли выход: сгребли в охапку всю ватагу и понесли на лужайку.
Пяти– семилетние ребята спали – был тихий час. В спальню мы вошли на цыпочках. И разом раскрылись двадцать пар черных и карих глаз! Мальчики лежали тихо, некоторые по двое: с соседом не так страшно. Никто не вскочил, не побежал навстречу – порядок они уже знали.
Я подошел ближе. Ребята молчали. Но как они смотрели! Смотрели глазами столетних стариков, переживших потерю близких, видевших пепел родного очага, перенесших побои и издевательства. Глаза источали такую боль, что невольно сжимались кулаки. Довести детей до такого состояния! Нет такой казни, которую бы не заслуживали мерзавцы, искалечившие крохотные души!