Крысиная охота

Он видел только омут, ничего другого не замечал. Думать о себе не хотелось, и во что его превратили, он пока не догадывался. Видимо, напрасно. Что-то надоумило Никиту оторвать голову от шконки. Боль швырнула обратно, в голове разразилась канонада, он начал задыхаться. С силой сжал зубы. Нет, эти твари не дождутся, он не потеряет интереса к жизни. Теперь он будет мстить, как никогда не мстил!
Он со скрипом поднимался, будто возрождался из тлена. Каждое движение давалось с боем. Скрипели суставы, ныли мышцы. В бедрах разбойничала судорога – их испинали так, что там места живого не осталось. Он принял сидячее положение, стал ощупывать лицо и голову. Под глазами зрели мощные синяки, кожа разбухла. Он смотрел на мир сквозь узкие щелочки-бойницы. Волосы спутались, прикоснуться к черепу было невозможно – судя по всему, его пинали не только по ногам…
Он был обязан прийти в себя, он должен снова научиться двигаться! Раны на Никите заживают, как на собаке, в организме – неисчерпаемые резервы. Первые несколько минут от начала разминки он был на грани коллапса. Голова кружилась, Никита хватался за стены. Но пересиливал немощь, разминал скрученные мышцы, приводил в порядок голову. Дыхание восстановилось, он был уже не тем беспомощным растением, что очнулось двадцать минут назад. Немного передохнул, и снова в путь. Он должен отринуть внешние факторы, сконцентрироваться на самовнушении. Йога, аутотренинг – не пустые звуки, если человек хочет быстро восстановиться и занять свое место в жизни…
Вернулось зрение, он отметил, что в камере нет подсматривающих устройств. За дверью послышались шаркающие шаги, и когда к глазку припало недремлющее око, арестант уже лежал на кровати и бессмысленно таращился в потолок.
– Эй, подъем, блин! – проговорил кто-то, приоткрыв оконце в двери.
Он поднимался так, чтобы надзиратель ничего не заподозрил. Стонал от боли, хромал, хватался за стены. А тот терпеливо ждал, даже усмехнулся, когда у заключенного переплелись ноги, и он едва не треснулся носом о дверь.
– Кругом! – скомандовал надзиратель, и Никита принялся со скрипом поворачиваться.
– Руки сюда! – Ион, присев и выгнув спину, просунул сжатые конечности в оконце. Тюремщик не церемонился, схватил их за запястья и потащил к себе в коридор, не обращая внимания на стоны и протесты. На запястьях сомкнулись наручники.
– Четыре шага вперед! – И Никита на подгибающихся ногах, с вывернутыми за спиной руками, побрел к своей шконке.
– На месте! – заскрежетали острожные запоры, со скрипом отворилась дверь. – На выход, касатик! Да без глупостей!
Генерал Олейник сидел в комнате для допросов, за видавшим виды массивным столом, и неприязненно разглядывал цветастые пугалки на сигаретной пачке. Двое дюжих контролеров втолкнули арестанта с поникшей головой – он висел между ними и почти не мог переставлять ноги.
– Разрешите, господин генерал-майор?
– Разрешаю…
Арестанта взгромоздили на прикрученный к полу табурет. Он обвис, словно под рваниной не было ничего, качался, но пока не падал. Созерцал пространство между коленями. Избили его, конечно, с усердием. Не человек, а несчастье. Руки оставались скованными за спиной, отчего он казался каким-то вывернутым. «А побуду-ка я добрым полицейским», – подумал Григорий Алексеевич.
– Оставьте его здесь и можете идти, – распорядился он. – Ждите за дверью.
– Вы уверены, товарищ генерал-майор? – растерялся один из контролеров, на глазок оценивая расстояние от арестанта до стола (порядка трех метров). – А может быть, лучше…
– Ой, идите уж, – отмахнулся генерал. – Боитесь, что я его побью?
– Простите, товарищ генерал-майор… – контролер стушевался, и оба покинули помещение.
Закрылась тяжелая огнеупорная дверь. Себя не уважать – бояться такого доходягу. Григорий Алексеевич расслабился. Слева под рукой кнопка для вызова охраны, справа – выдвинутый ящик с компактным «Браунингом». Царила тишина, генерал с растущим интересом разглядывал «мстителя» – он просто пожирал его глазами. В изможденном существе не было ничего угрожающего. В тюремную одежду его пока не переодели – весь рваный, в грязи, в кровоподтеках. Такое ощущение, что он клонился набок и в любую секунду мог упасть.
 
– Здоровье пошатнулось, Никита Владимирович? – пошутил генерал. – Куда-то клонится? Деформирована аура и блокированы чакры? – блеснул он нехарактерными для мента словечками.
Арестант молчал. Голова его была опущена, взгляд отсутствовал. «Сидит и ждет, пока придет удача», – подумал генерал.
– Вид у вас, Никита Владимирович, не очень презентабельный, – посочувствовал Григорий Алексеевич. – Такое впечатление, что вы неудачно обошли фуру на встречной полосе, – он дружелюбно улыбнулся. – Нельзя так жить, уважаемый.
– Так и живем, Григорий Алексеевич… – еле вымолвил арестант, поднимая голову и отыскивая глазами сидящего за столом человека в штатском костюме. Олейник невольно потянулся к раскрытому ящику и устыдился своего порыва. Кого испугался? Но взгляд у арестанта был неприятный. Одутловатое лицо ничего не выражало, но глаза смотрели, не моргая, в самое нутро. Так, наверное, смотрит зомби – перед тем, как тебя съесть.
– Не сомневаюсь, что вам про меня известно, – вкрадчиво сказал Григорий Алексеевич. – Рискну предположить, что одна из ваших планируемых акций была направлена против вашего покорного слуги, так ведь?
– Безусловно, Григорий Алексеевич, – согласился Никита. – Без вашей личности наша презентация в Яроволье была бы половинчатой и неинтересной. Вы – худо без добра. Вас в Красную книгу занести надо, господин генерал, в раздел «Последняя сволочь». Скажите честно, Григорий Алексеевич, вы ведь частенько в свободные от служебных рвений минуты задаетесь мыслью: а что нам всем за это будет? Или считаете, что не судимы будете? – и губы арестованного задрожали, поползли в зловещую ухмылку.
– К хм… – выразительно кашлянул генерал. – Вы никогда не задумывались, Никита Владимирович, почему у шутников частенько отсутствуют передние зубы?
– Перестаньте, – пробормотал Никита. – Вам уже не интересно меня бить, что от меня осталось? К тому же вы сегодня – добрый полицейский…
Григорий Алексеевич нахмурился, чтобы не выдать мимолетную растерянность.
– Это первичный допрос? – поинтересовался Никита. – Не много ли чести для меня, Григорий Алексеевич – отвечать на вопросы самого главного областного полицейского? Кончились подручные? Или просто любопытно стало?
«А ведь он с трудом вживается в новую роль, – догадался генерал. – Привык обвинять, привык унижать и снимать свои злодеяния на камеру. Вот и проскакивает». Он засмеялся со всей мобилизованной непринужденностью.
– Ладно, Никита Владимирович, не будем обмениваться взаимными колкостями. Все, что вы скажете в этой комнате, никоим образом не будет использовано против меня. Давайте умерим свои амбиции и свою компетентность. Уверен, вам есть что сказать в мой адрес, но зачем? Мы же не на публике, и вгонять меня в краску бессмысленно. А почему с вами беседует один из несостоявшихся клиентов – вы уж сами догадайтесь, это несложно. Это не допрос, Никита Владимирович, где вы видите бланк допроса? Нам допросы не нужны. С вами все понятно. Нет, разумеется, с вашим делом разберутся, как следует, и накажут кого попало, – генерал усмехнулся, – но что-то нам подсказывает, что обойдутся без вас. Хотите полюбопытствовать? – генерал потянулся к портфелю, стоящему сбоку от стола, извлек из него планшет с логотипом надкусанного яблока и начал что-то щелкать. – Вот, смотрите, – он развернул экран к арестанту. Качество видеоклипа было неважным, но картинка шла. Оператор снимал перепуганного жалкого человечка – тот лежал на полу и умирал от страха. – Узнаете свое творчество? Мне очень жаль, Никита Владимирович, что это замечательное видео вы не смогли выложить в сеть и вряд ли сможете, но постарались вы на славу, снимаю шляпу. Министр под впечатлением.
– Как он там? – криво усмехнулся Никита.