Классическая поэзия Индии, Китая, Кореи, Вьетнама, Японии

Часть 81 из 217 Информация о книге

Лю Цзун-юань [808]
Первые два стихотворения в переводе Л. Эйдлина, далее — В. Рогова
Ранняя весна в Линлине
Спрошу весну — о том, когда она
Направится отсюда в Циньюань [809],
Чтоб с ней послать мои о доме сны.
Пусть хоть они войдут в родной мне сад.

Въезжая в Хуанци [810], слушаю обезьян
Путь проходит водою, извиваясь, тысячи ли,
Да еще обезьяны где-то так тоскливо кричат.
Но опальный чиновник свои слезы выплакал все,
И его не встревожит обрывающий сердце крик.

Снег над рекой
Вздымается тысяча гор —
а птицы над ними летать перестали,
Лежат десять тысяч дорог —
но только следов на них больше не видно,
Лишь в лодочке старый рыбак
в бамбуковой шляпе, в плаще из соломы
Согнулся, закинув крючок,
а снег все идет, и река холодеет.

Старый рыбак
С ночи на западный темный утес
старый рыбак взошел,
Сянской воды на рассвете набрал,
чуский бамбук зажег.
Дым разлетелся, вот и заря,
нет ни души кругом,
Зелены горы и воды, в тиши
только уключин скрип.
Вижу, что к середине реки
снизился неба край,
А над утесом резво летят
легкие облака.

Утром в храме наставника Чжао читаю буддийскую сутру
Рот полощу водой колодца, и холодно зубам.
Очищен разум, чисто сердце, с халата пыль стряхнул.
В руках сжимаю праздно книгу из пальмовых листов, [811]
Восточный павильон покинул, читаю нараспев.
Источник истинный навеки от разума сокрыт,
По следу ложному так часто стремятся в наши дни.
Словам оставленным, надеюсь, нас просветить дано; [812]
Добросердечье очень редко, и как созреть ему?
Даосский дворик тих и мирен, ни шороха кругом,
Сливается с глухим бамбуком темно-зеленый мох.
Восходит солнце, и от влаги тумана и росы
Как будто залил зелень сосен густой, блестящий лак.
Во мне все тает, растворилось, и трудно говорить…
Со мною радость просветленья — [813] что надо мне еще?

У ручья
Я долго был связан с людьми, носящими шпильки, [814]
Но, к счастью, сослан к южным варварам был.
Я празден, соседи мои — огородник да пахарь,
Порой я похож на гостя гор и лесов. [815]
Я утром пашу — и трава в росе шевелится,
Бью ночью багром — и камни в ручье звенят.
Слоняюсь бесцельно, людей на пути не встречая,
И чуского неба лазурь протяжно пою.

Бо Цзюй-и [816]
Перевод Л. Эйдлина
Я остановился на ночь в деревне на северном склоне горы Цзыгэ
С утра я бродил по склонам горы Цзыгэ,
А вечером спать к подножью в деревню сошел.
В деревне старик встретил радушно меня.
Он для меня открыл непочатый кувшин.
Мы подняли чарки, еще не пригубили их,
Свирепой толпой наемники в дом ворвались.
В лиловой одежде. Топор или нож в руке.
Их сразу набилось больше десяти человек.
Схватили они с циновки все наше вино,
И взяли они с блюда всю нашу еду.
Хозяину дома осталось в сторонку встать
И руки сложить, как будто он робкий гость.
В саду у него было дерево редкой красы,
Что он посадил тридцать весен тому назад.
Хозяину дома жалко стало до слез,
Когда топором под корень рубили ствол…
Они говорят, что им велено строить дворец.
Они берегут государев священный покой!
Хозяину дома разумней всего молчать:
Начальник охраны в большой при дворе чести.

Спрашиваю у друга
Посадил орхидею, но полыни я не сажал.
Родилась орхидея, рядом с ней родилась полынь.
Неокрепшие корни так сплелись, что вместе растут.
Вот и стебли и листья появились уже на свет.
И душистые стебли, и пахучей травы листы
С каждым днем, с каждой ночью набираются больше сил.
Мне бы выполоть зелье, — орхидею боюсь задеть.
Мне б полить орхидею, — напоить я боюсь полынь.
Так мою орхидею не могу я полить водой.
Так траву эту злую не могу я выдернуть вон.
Я в раздумье: мне трудно одному решенье найти.
Ты не знаешь ли, друг мой, как в несчастье моем мне быть?

В жестокую стужу в деревне
В год восьмой, в двенадцатый, зимний, месяц,
В пятый день сыплет и сыплет снег.
Кипарис и бамбук замерзают в садах и рощах.
Как же вытерпят стужу те, кто раздет и бос?
Обернулся, гляжу — в этой маленькой деревеньке
На каждый десяток восемь-девять дворов в нужде.
А северный ветер, как меч боевой, отточен,
И ни холст, ни вата не прикроют озябших тел.
Только греются тем, что жгут в лачугах репейник
И печально сидят всю ночь, дожидаясь дня.
Кто же не знает, что в год, когда стужа злее,
У бедного пахаря больше всего невзгод.
А взгляну на себя — я в это самое время
В домике тихом затворяю наглухо дверь.
Толстым халатом накрываю шелк одеяла.
Сяду ли, лягу — вволю теплом согрет.
К счастью, меня миновали мороз и голод.
Мне также неведом на пашне тяжелый труд.
Но вспомню о тех, и мне становится стыдно:
Могу ль я ответить — за что я счастливей их?

Перейти к странице:

Предыдущая страница

Следующая страница