Сочинения. В 2-х томах

  
217
 
По Керженской игуменьи Манефе,
 
 
 
По Керженской игуменьи Манефе,
 
По рассказам Мельникова-Печерского
 
Всплакнулось душеньке, как дрохве
 
В зоологическом, близ моржа Пустозерского.
 
 
 
Потянуло в мир лестовок, часословов заплаканных,
 
В град из титл, где врата киноварные…
 
Много дум, недомолвок каляканных
 
Знают звезды и травы цитварные!
 
 
 
Повесть дней моих ведают заводи,
 
Бугорок на погосте родительский;
 
Я родился не в башне, не в пагоде,
 
А в лугу, где овчарник обительский.
 
 
 
Помню Боженьку, небо первачное,
 
Облака из ковриг, солнце щаное,
 
В пеклеванных селениях брачное
 
Пенье ангелов: «чадо желанное».
 
 
 
На загнетке соборы святителей,
 
В кашных ризах, в подрясниках маковых,
 
И в творожных венцах небожителей
 
По укладкам келарника Якова.
 
 
 
Помню столб с проволокой гнусавою,
 
Бритолицых табашников-нехристей;
 
С «Днесь весна» и с «Всемирною славою»
 
Распростился я, сгинувши без вести.
 
 
 
Столб-кудесник, тропа проволочная, —
 
Низвели меня в ад электрический…
 
Я поэт — одалиска восточная
 
На пирушке бесстыдно языческой.
 
 
 
Надо мною толпа улюлюкает,
 
Ад зияет в гусаре и в патере,
 
Пусть же Керженский ветер баюкает
 
Голубец над могилою матери.
 
 
  
218
 
Я — древо, а сердце — дупло,
 
 
 
Я — древо, а сердце — дупло,
 
Где сирина-птицы зимовье,
 
Поет он — и сени светло,
 
Умолкнет — заплачется кровью.
 
 
 
Пустынею глянет земля,
 
Золой власяничное солнце,
 
И умной листвой шевеля,
 
Я слушаю тяжкое донце.
 
 
 
То смерть за кромешным станком
 
Вдевает в усновище пряжу,
 
Чтоб выткать карающий гром —
 
На грешные спины поклажу.
 
 
 
Бередят глухие листы;
 
В них оцет, анчарные соки,
 
Но небо затеплит кресты —
 
Сыновности отблеск далекий.
 
 
 
И птица в сердечном дупле
 
Заквохчет, как дрозд на отлете,
 
О жертвенной, красной земле,
 
Где камни — взалкавшие плоти.
 
 
 
Где Музыка в струнном шатре
 
Томится печалью блаженной
 
О древе — глубинной заре,
 
С листвою яровчато-пенной.
 
 
 
Невеста, я древо твое,
 
В тени моей песни-олени;
 
Лишь браком святится жилье,
 
Где сиринный пух по колени.
 
 
 
Явися, и в дебрях возляг,
 
Окутайся тайной громовой,
 
Чтоб плод мой созрел и отмяг —
 
Микулово, бездное слово!
 
 
  
219
  
Есть горькая супесь, глухой чернозем,
 
 
 
Есть горькая супесь, глухой чернозем,
 
Смиренная глина и щебень с песком,
 
Окунья земля, травяная медынь,
 
И пегая охра, жилица пустынь.
 
 
 
Меж тучных, глухих и скудельных земель
 
Есть Матерь-земля, бытия колыбель,
 
Ей пестун Судьба, вертоградарь же Бог,
 
И в сумерках жизни к ней нету дорог.
 
 
 
Лишь дочь ее, Нива, в часы бороньбы,
 
Как свиток являет глаголы Судьбы, —
 
Читает их пахарь, с ним некто Другой,
 
Кто правит огнем и мужицкой душой.
 
 
 
Мы внуки земли и огню родичи,
 
Нам радостны зори и пламя свечи,
 
Язвит нас железо, одежд чернота, —
 
И в памяти нашей лишь радуг цвета.
 
 
 
В кручине по крыльям, пригожих лицом
 
Мы «соколом ясным» и «павой» зовем.
 
Узнайте же ныне: на кровле конек
 
Есть знак молчаливый, что путь наш далек.
 
 
 
Изба — колесница, колеса — углы,
 
Слетят серафимы из облачной мглы,
 
И Русь избяная — несметный обоз! —
 
Вспарит на распутья взывающих гроз…
 
 
 
Сметутся народы, иссякнут моря,
 
Но будет шелками расшита заря, —
 
То девушки наши, в поминок векам,
 
Расстелют ширинки по райским лугам.
 
 
 
(1917)
 
  
220
 
Как гроб епископа, где ладан и парча
 
 
 
Как гроб епископа, где ладан и парча
 
Полуистлевшие смешались с гнилью трупной,
 
Земные осени. Бурее кирпича
 
Осиновая глушь. Как склеп, ворам доступный,
 
Зияют небеса. Там муть, могильный сор,
 
И ветра-ключаря гнусавый разговор:
 
«Украден омофор, червонное кадило,
 
Навек осквернена святейшая могила:
 
Вот митра — грязи кус, лохмотья орлеца…»
 
Земные осени унылы без конца.
 
Они живой зарок, что мира пышный склеп
 
Раскраден будет весь, и без замков и скреп
 
Лишь смерти-ключарю достанется в удел.
 
Дух взломщика, Господь, и туки наших тел
 
Смиряешь Ты огнем и ранами войны,
 
Но струпья вновь мягчишь бальзамами весны,
 
Пугая осенью, как грозною вехой,
 
На росстани миров, где сумрак гробовой!
 
 
  
221
 
Счастье бывает и у кошки –
 
 
 
Счастье бывает и у кошки —
 
Котеночек — пух медовый,
 
Солнопек в зализанной плошке,
 
Где звенит пчелой душа коровы.
 
 
 
Радостью полнится и рябка,
 
Яйцом в пеклеванной соломе,
 
И веселым лаем Арапка
 
В своей конуре — песьем доме.
 
 
 
Горем седеет и муха —
 
Одиночкой за зимней рамой…
 
Песнописцу в буквенное брюхо
 
Низвергают воды Ганг и Кама.
 
 
 
И внимая трубам вод всемирных,
 
Рад поэт словесной бурной пене, —
 
То прибой, поход на ювелирных
 
Мастерочков рифм — собак на сене.
 
 
 
Гам, гам, гам, — скулят газеты, книги,
 
Магазины Вольфа и Попова…
 
Нужны ль вам мои стихи-ковриги,
 
Фолиант сермяжный и сосновый?
 
 
 
Расцветает скука беленою
 
На страницах песьих, на мольбертах;
 
Зарождать жар-птицу, роха, сою
 
Я учусь у рябки, а не в Дерптах.
 
 
 
Нежит солнце киску и Арапка,
 
Прививает оспу умной твари;
 
Под лучами пучится, как шапка,
 
Мякоть мысли. Зреет гуд комарий.
 
 
 
Треснет тишь — булыжная скорлупка,
 
И стихи, как выводок фрегатов,
 
Вспенят глубь, где звукоцвета губка
 
Тянет стебель к радугам закатов…
 
 
 
Счастье быть коровой, мудрой кошкой,
 
В молоке ловить улыбки солнца…
 
Погрусти, мой друг, еще немножко
 
У земного, тусклого оконца.